Известные стихи о сне
Бессонница. Цикл стихов
БЕССОННИЦА. Стихи поэтов Приднестровья
Половина первого ночи.
Половина луны в окне.
Я тебя любила не очень.
Просто что-то приснилось мне.
Не для умных – сильные чувства.
Вот и мы, не желая страдать,
Так освоили лжи искусство,
Что осталась лишь тишь да гладь.
Мы же знали эти приёмы –
Не остаться и не уйти.
Подстелили столько соломы,
Что застряли на полпути.
Я любила тебя не очень.
Помню – руки твои – как лёд.
На земле следов многоточья.
Половина первого ночи.
Что-то сон никак не идёт.
Ветра трепали день короткий,
Раскачивали вечер в лодке
И, распаляясь постепенно,
С морской волны сдували пену.
Всю ночь над сном кружили рифмы,
Как над Килиманджаро грифы,
И в снег садились эти птицы,
Как знаки чёрные в страницу.
И лишь один был чисто белым,
И на плечо моё присел он,
На снежном фоне незаметный,
Он назывался гриф «секретно».
Секретна лет летящих мера,
Дым прячет пламя в пальцах серых,
Тайком в окно вплывает осень,
Тоску, как мяч, в руке подбросив.
Молчат зрачки во взглядах поздних,
И стекленеет в лёгких воздух,
И только крик в груди клокочет.
И тайна тает вместе с ночью…
Не сплю. И с жадностью ловца
Внимаю суете и ритму ночи.
Мелодия дождя бледна и холодна.
Тоска достала так, что нету мочи.
Оконное стекло засеребрилось еле-еле.
Мне явно не уснуть. Приходится вставать.
И где-то далеко уж петухи пропели.
Пойду к реке рассвет встречать.
Не спится мне, а в тишине
Стучат часы: «Тик-так, тик-так!».
Я что-то сделала не так.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
Мне не вернуть тебя никак…
А мне бы быть чуть-чуть умнее,
А, может быть, чуть-чуть слабее?
Я не смогла себя сломать,
А нужно, иногда, прощать.
Тик-так, тик-так… теперь другая
Тебя любимым называет,
Другой приносит мне цветы…
Теперь чужие – я и ты.
Тик-так, тик-так… Часы, года…
Расстались глупо. Навсегда.
А любимые лица увиделись мне
В очертаниях туч, в лёгких выплесках света…
В вечереющем небе, в земной полутьме,
В грусти дальнего леса, в сонном мареве лета,
Пересиленной яви удавленный крик,
Кинолентой фрагменты мой взгляд ослепляют,
Возвращает природа любимых на миг
И уснувшие чувства вулканом вскипают.
Вижу всполохи глаз, в них родное тепло
Не коснуться его, не согреться от сказок
Но рисует природа губы, брови, чело
В сочетаниях чувств и фантазии красок.
Это чувство и мысль. Перехлёста разряд,
Явь и сказка, где живы все души, все лица…
Я от яви устал. Но в бессоннице взгляд
Возвращает лишь тех, кто ещё возвратится
6. ЗНОЙНАЯ БЕССОННИЦА
Ночь. Фонарь.
Бессонница – звонарь:
Мысли колокОлят –
Рифмами глаголют.
Месяц. Тишь.
А ты опять не спишь.
Бесполезна мята –
Лето виновато!
Ночь. Без сна.
Как яблоко луна:
Смотрит, искушает.
Мыслью управляет.
Мыслей – рой.
Побудь ещё со мной.
Этот зной – проказник.
Ты – мой вечный праздник!
7. А ЛИВЕНЬ МЫСЛЕЙ ВСЁ ГВОЗДИТ.
Снова ночь. И до зари опять не спится –
Мыслей бесконечность всё роится.
Ливень – спорщик, хочет достучаться:
Учит, как прощать, а не прощаться.
Молча слушаю, а дождь всё причитает.
Будто молит: «Ты прости, ведь Бог прощает.
Отпусти свою любовь из плена злости!»
. Только в памяти тот дождь, где струи-гвозди.
Ливень мыслей всё гвоздИт, душа распята.
Ты, увы, с душою
Понтия Пилата.
Неуёмная хандра.
Ночь. Не спится.
Ливень льёт, как из ведра,
На столицу.
Телик мелет ерунду
О погоде –
Так вся жизнь на меледу
И уходит.
На душе коты скребут.
Беспокойно.
Жду, авось, и мне дадут
Жить достойно.
Разменяли рубль на сто
Троекратно.
И надеюсь я на что?!
Непонятно.
Заплетаю мысль в косу,
«Где и с кем я?»
И живу, как сыч в лесу,
Что за время.
В темноте луны свеча
Задрожала.
Тень, о помощи крича,
Пробежала.
Дождь прошёл. И вот уже
За окошком
Слышен вой на вираже
Неотложки.
Душною ночью не спится.
Взор устремив в темноту,
Вижу знакомые лица
Тех, кто шагнул за черту.
Жизни влечёт колесницу
Тройка крылатых коней.
Облако пыли кружится,
Нам не угнаться за ней.
Миг – и со свистом промчалась,
Глуше малиновый звон.
Невдалеке у причала
Уж поджидает Харон.
Вёсны с цветением буйным,
Лето с плодами добра,
Осень с дождём тихоструйным,
Кажется, были вчера.
Вот и зима на пороге,
Посеребрила виски,
Сердце забилось в тревоге
От неуёмной тоски.
Всё хорошо во Вселенной,
Если б разлад не большой
Меж оболочкою бренной
И молодою душой.
Зеркало правду вещает:
Вьётся морщинок узор,
Розы ланит не пленяют,
Невыразителен взор.
Некогда резвые ноги
И от ходьбы устают.
Не увлекают дороги,
Сладок домашний уют.
Только душа возражает,
Истина эта навек:
Тот, кто сдаётся, ветшает,
Скучный и злой человек.
Надо любить, восхищаться,
Чашу испить всю, до дна,
И седины не бояться –
Мудрости признак она.
Мир многокрасочен, ярок,
Будь с ним в согласье, в любви,
Годы прими как подарок
И не печалься, живи!
10. СТРАНИЦА, СТРАНИЦА… НЕ СПИТСЯ
Страница, странница…
Не спится.
Луна в ночном окне двоится,
Колеблется в тепле свечи
И дарит очертанья лицам…
На перепутье звезд искрится
Крылом иссиня-черным птица,
И вот уже почти в руке
Перо от странницы…
И мнится: все сбудется,
осуществится!
Колеблется в тепле свечи
Вязь слов моей ночной
страницы.
Ирина МАРИНОВА,
г. «Приднестровье» от 08.10.2009 г.
Поглощает ночи монолит
Времени размеренного бег.
Свет в окне единственном горит,
В темень долго смотрит человек.
Отчего-то именно к нему
Выдался бессонницы визит.
И никто не знает почему
Этот человек опять грустит.
А когда взорвётся небосвод
Свежестью оранжевой зари,
Человек нечаянно уснёт,
И ему приснятся снегири.
12. И ЗАКОНЧИТСЯ БЕССОННИЦА
Приговоры и награду бессонниц
Принимаю, как аванс и расплату,
Не восторги за распевами звонниц,
Не истерики канунами даты.
И упрямые атаки бессонниц
За гудящими и трудными днями
По накалу, словно сшибка двух конниц,
С их хрипящими в разбеге конями.
Не бесплодны вёрсты ночи бессонной
Не бесцельно ожидание утра,
Если небо надо мною бездонно,
Если звёзды светят ясно и мудро.
И закончится бессонница строчкой,
Отстоявшейся, прозрачной и верной,
Слогом чётким, безупречным и точным,
Гонораром за гудящие нервы.
СОДЕРЖАНИЕ:
1. ЖЕНСКАЯ ПЕСЕНКА. Генриетта СОЛТАНОВА
2. БЕССОННИЦА. Генриетта СОЛТАНОВА
3. БЕССОННИЦА. Александр ЗАГОРОДНИЙ, г. Рыбница.
4. БЕССОННИЦА. Тамара БАЗИЛЕВСКАЯ, г. Рыбница.
5. БЕССОННИЦА. Валерий ОВЧАРУК, г.Тирасполь.
6. ЗНОЙНАЯ БЕССОННИЦА. Натали САМОНИЙ,г.Тирасполь.
7. А ЛИВЕНЬ МЫСЛЕЙ ВСЁ ГВОЗДИТ. Натали САМОНИЙ, г.Тирасполь.
8. О ПОГОДЕ. Николай АНТОНОВ, г.Тирасполь.
9. РАЗДУМЬЕ. Жанна ЩУР, г. Рыбница.
10. СТРАНИЦА, СТРАНИЦА… НЕ СПИТСЯ. Ирина МАРИНОВА, г.Тирасполь.
11. БЕССОННИЦА. Андрей БЛИНОВ, г.Рыбница.
12. И ЗАКОНЧИТСЯ БЕССОННИЦА. Алла МЕЛЬНИЧУК, Тирасполь.
Мне снился сон безумный и прекрасный,
Как будто я поверила тебе,
И жизнь звала настойчиво и страстно
Меня к труду, к свободе и к борьбе.
Проснулась я. Сомненье навевая,
Осенний день глядел в мое окно,
И дождь шумел по крыше, напевая,
Что жизнь прошла и что мечтать смешно.
Сон
Борис Пастернак
Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце не руку к тебе.
Но время шло и старилось, и глохло,
И, паволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.
Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресла шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.
Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
Зеркало
Максимилиан Волошин
И комната во мне. И капает вода.
И тени движутся, отходят, вырастая.
И тикают часы, и капает вода,
Один вопрос другим всегда перебивая.
.
Иван Бунин
Снова сон, пленительный и сладкий,
Снится мне и радостью пьянит,
Милый взор зовет меня украдкой,
Ласковой улыбкою манит.
Долины сна
Константин Бальмонт
Пойду в долины сна,
Там вкось растут цветы,
Там падает луна
С бездонной высоты.
***
Осип Мандельштам
Мой тихий сон, мой сон ежеминутный —
Невидимый, завороженный лес,
Где носится какой-то шорох смутный,
Как дивный шелест шелковых завес.
В безумных встречах и туманных спорах,
На перекрестке удивленных глаз
Невидимый и непонятный шорох,
Под пеплом вспыхнул и уже погас.
И как туманом одевает лица,
И слово замирает на устах,
И кажется — испуганная птица
Метнулась в вечереющих кустах.
Мастер и Маргарита (отрывок из романа)
Михаил Булгаков
Слушай беззвучие,- говорила Маргарита мастеру,
и песок шуршал под ее босыми ногами,
— слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни,- тишиной.
Смотри, вон впереди твой вечный дом,
который тебе дали в награду.
Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград,
он подымается к самой крыше.
Вот твой дом, вот твой вечный дом.
Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь,
кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит.
Они будут тебе играть, они будут петь тебе,
ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи.
Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак,
ты будешь засыпать с улыбкой на губах.
Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро.
А прогнать меня ты уже не сумеешь.
Беречь твой сон буду я.
гости сайта | классическое наследие | 20-й век | современники
Стихи о мечтах и снах
Стихотворения Сафиулина Максима Сергеевича и Фокиной Ольги Викторовны о мечтах и снах.
Конкурс «Несу добро в ладошках» для детей и взрослых:
http://www.stihi.ru/2019/01/03/6157
СНЫ О МЕЧТАХ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Мирно и дружно сопят жители всей планеты,
Сны превращая в мечты глобального века.
В снах тех исчезли мобильники и планшеты,
И телевизор, компьютер, кредит, ипотека.
Спят они мирно, как дети, совсем беззаботно.
Души уже не болят, наспех сброшены маски.
В мире том любят людей, беззащитных животных.
Жизнь чтоб раскрасить в цвета, не нужны им раскраски.
Нет там соперников, моды и глупых амбиций,
Рабства нет, лживости, скупости и лицемеров.
Люди стремятся к семье, а не в роскошь столицы.
Нет разделенья на бедных и миллионеров.
Люди свободны в тех снах, словно все они – птицы.
И оттого любят в них много раз растворяться.
Жаль, что им всё это снова всего лишь приснится
Сны эти стали главным житейским богатством.
МИР СНОВ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Тихим шорохом сладкий сон придёт,
Украдёт, позовёт за собой.
В путь загадочный, сонный гном, вперёд,
Что там ждёт за небесной чертой.
Может сон-мечта, может гнев небес,
Страх, проклятья людей иных.
В мире сладостном небылых чудес
Пусть рождается новый стих.
А приметы – ложь и пустое всё,
Лучше в сказку свою попасть.
И во днях своих не цепляйте зло,
Насладитесь мечтою всласть.
Тише, сонные, снизошла с небес
Чудной музыки благодать.
И беги скорей в волшебство принцесс,
Чтоб в мир снов нам не опоздать!
ХОЧУ УВИДЕТЬ МНОГО РАЗНЫХ СТРАН (Максим Сафиулин)
Хочу пройтись по белому песку
Безлюдного просоленного пляжа,
И чтоб случилось на моём веку
Сойти с ума от дивного пейзажа.
Увидеть и услышать океан,
Вдохнуть тот воздух, что теплом пропитан,
И повидать так много разных стран,
Что не хватило б места для магнитов.
Хочу познать культуру и язык
Других народов, стран… Чтоб Жизнь возникла!
Хочу, чтоб к этой жизни я привык,
А главное, чтоб жизнь ко мне привыкла.
Ну, а пока приходится мечтать
И вспоминать прошедшие моменты,
И в снах своих беспечно улетать
В другие города и континенты.
ОТНОШЕНИЕ К НАШИМ МЕЧТАМ (Максим Сафиулин)
Безрассудно, совсем неразумно
Мы относимся к нашим мечтам.
Злим других и ругаемся шумно,
Разбросав все мечты по местам.
О мечте мы давно позабыли:
Мол, потом… Подождёт… Не сейчас…
Мы торопимся – в пене и в мыле.
И мечту оставляем подчас.
Мы без всякого к жизни участья
Часто жалуемся временами –
Мол, на нас налетели несчастья…
Но в несчастьях виновны мы сами.
Возмущаться нам легче, чем сделать,
Ждать с небес пополнения счёта.
Раздражает нас каждая мелочь,
А вот сделать самим – неохота.
Всем ситуация эта знакома –
Жизнь просчётов твоих не прощает.
И пока ты сидишь тихо дома,
Кто-то мысли твои воплощает.
СТРОЧКИ, ЗАБЫТЫЕ ВО СНЕ (Максим Сафиулин)
Опять не смог запомнить строчки,
Что этой ночью снились мне,
И вместо строчек – фраз кусочки,
Что скрылись в суматошном дне.
Как жаль, что сон столь скоротечен,
Сколь ночь и вся ночная тьма.
И в этом сне я так беспечен,
Во сне, увы, не до письма.
Во сне всё дивно и красиво,
И строчки, словно пенье птах,
Тебя окутывают живо,
Но утром вместо строчек – прах.
Нельзя записывать виденье,
Чтоб утром воспроизвести.
Стихи окутаны в забвенье,
И вновь расходятся пути.
И ты становишься незрячим,
Немым, не помнящим, глухим.
И только в памяти маячат
Твои «волшебные стихи».
Под утро, как вставать с постели,
Ты вновь становишься без сил.
И сожаленье во всём теле,
Как-будто счастье упустил.
И так становится досадно.
Ах, сколько б гениальных строк,
Что мной забыты безвозвратно,
В стихи свои вплести я смог.
Я так боюсь, что перестанут
Мне строчки сниться по ночам.
Пусть сотни тысяч раз обманут,
Но пусть ласкают по плечам.
Я знаю, утром всё забуду,
И буду сам себе не рад.
Но верю я святому чуду,
Что называется «талант».
ПО ДОРОГЕ, ПО ЧЁРНО-БЕЛОЙ (Максим Сафиулин)
По дороге, по чёрно-белой,
Словно клавиши фортепиано,
Я иду озорной и смелый
В мир иллюзии и обмана.
Где так сладко поют свирели,
Там где свежесть цветов и трав,
Фрукты, ягоды где созрели,
Где ты счастлив, блажен и… прав.
Где никто тебя не осудит
За сужденья твои и взгляды
Где с тобой будут просто люди,
И тебе будут просто рады.
То не рай, где стоит апостол,
И амуры со всех сторон.
В этом мире легко и просто.
И название мира – Сон.
КАЧЕЛИ (Максим Сафиулин)
Мне сон как-то раз приснился –
Мы были с тобой на море,
Где нежный закат склонился
Над небом, где всходят зори.
Песок там, как мрамор белый,
И ветер свободный, южный.
На море ты так хотела –
И денег платить не нужно.
По пляжу с тобой гуляли,
И слушали птичьи трели.
Как вдруг перед нами встали,
Как в детстве шальном, качели.
Мы будем всю ночь качаться,
И слушать, как плещет море.
Мечты все начнут сбываться –
Ты это увидишь вскоре!
НЕУДАВШАЯСЯ СТРОЧКА (Максим Сафиулин)
Чернила кончаются в ручке, и это обидно,
А столько хотелось ещё написать для людей.
Ведь мыслей хороших, пока не напишешь, не видно,
А коль не напишешь, забудутся в тленности дней.
Конечно, нахлынет потом, как в себе разберёшься,
Но будет не то, что случайно посмел упустить.
Под утро уснёшь, и во сне стих услышав, проснёшься,
Чтоб снова его, не успев записать, позабыть.
И будешь терзаться: о чём и о ком это было?
И снова за лень себя будешь бранить, не стыдясь,
Что память твоя не запомнила, не сохранила
Той мысли, той строчки, что так от души удалась.
ТИШИНУ РАСТРЕВОЖИТ ПАМЯТЬ (Максим Сафиулин)
Ноты вдруг превратятся в звуки,
Прочь умчится старуха-бессонница.
Вот бы взять и раскинуть руки,
И ладонями солнца дотронуться.
Посмотреть на места родные:
На леса, на поля, на окрестности.
Да, такие вот вижу сны я,
Заблудившись в сознания местности.
ОНА МЕЧТАЛА (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Она мечтала стать балериной,
Такой воздушной, взлетая ярко.
И ловкий стан её лебединый,
И взгляды томные, слишком жаркие…
Апломб – и снова равновесие,
И арабеск – само изящество.
Да испытания известные
В порыве жизни ускользающей.
А жизнь как спорт, но всё меняется…
И побеждают не сильнейшие.
Теряют форму… не сбываются
Мечты и планы все дальнейшие.
Но кто идет, тот добивается,
А вера, труд – шаги победные.
Желанья светлые сбываются.
Для волевых – Фортуна щедрая.
РАЗБРОСАЮ МЕЧТЫ ПО КОМНАТЕ (Максим Сафиулин)
Разбросаю мечты по комнате
Те, которых давно не помните,
Те, что мною уже забытые
В сновидениях, наяву.
Рядом форточка приоткрытая,
Чай холодный в прозрачной ёмкости,
Что спасает меня от плоскости
Мира бренного, где живу.
Серый мир. Он как будто каменный,
Он измученный и израненный,
И никто ничего не делает –
Всем как будто бы всё равно.
Люди стали совсем холодные –
Безалаберны и беспамятны,
Лишь своими делами заняты –
Тёмно-серые, как в кино.
ЛЮБОВЬ ОКОНЧЕНА… (Максим Сафиулин)
Любовь окончена. Довольно мучиться.
А может все еще у нас получится?
Любовь хитра.
Капканы жесткие свои поставила,
И в жизнь мою внесла иные правила.
А как же я?
Ты не заметила, закрыв тихонько дверь.
Любовь окончена. Мы не вдвоем теперь.
Душевный стон.
СОН ИДЁТ ПО ПЛАНЕТЕ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
День прошёл и спать пора,
Чтобы спать нам до утра.
Замурлыкал Мурзик,
И прилёг наш Кузя,
Кукла Глаша спит уже,
Даже кот на чердаке
Глазки закрывает,
Сон вовсю встречает.
Паровозик наш притих,
Тоже засыпает.
В мире много нас таких –
Сон нас приглашает.
Медвежонок убаюкан,
Месяц ясный в небесах,
На планете нет ни звука,
Вся планета в чудесах –
Сон к нам приближается,
Сладко нам зевается.
Мама рядышком не спит –
Сон наш охраняет
И читает этот стих,
Чудо призывает.
Чудо, ты скорей случись,
Волшебство всем нам приснись!
Глазки закрываются –
Всем нам засыпается!
ЛЮБОПЫТНЫЙ АСТРОНОМ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Мамин голос спать зовёт,
Колыбель ведёт в полёт!
Глазки закрываются,
Но не засыпается…
Как прекрасен лунный вид –
Месяц на небе – наш гид!
Вот узнать бы мне бы:
Сколько звёзд на небе?
Раз звезда – она большая.
Два звезда – путь освещает.
Три звезда – глядит в окошко,
А четыре – словно крошка.
Пять звезда – и вижу «лиру»,
Шесть – «корону». Вот картина!
Семь – и вижу в небе «ковш»,
Восемь – сколько их всего ж?!
Столько ярких звёзд нам светят!
Есть одна заветная.
Взгляд наш сонный тут же встретит
И желанья светлые
Обязательно исполнит,
Чудесами жизнь наполнит!
Звёзды все не сосчитать –
Буду астрономом!
А пока ложимся спать –
В снах узнать о новом!
МАЛЕНЬКИЙ РЫЦАРЬ ДОБРА (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Спи, мой кроха, я с тобой.
Ничего не страшно,
Когда мамочка покой
Сохранит отважно.
Глазки закрываются,
Кроха улыбается.
Снится крохе чудный сон,
Где герой он важный,
Где он силой наделён,
Рыцарь он отважный.
Рыцарь совести, добра,
Против слёз и против зла.
Наберётся кроха сил
В снах своих чудесных,
Будет всем он очень мил,
Станет он известным
Рыцарем добра и света!
Можно и поспать за это!
Будет защищать он маму
И сестрёнок, и братишек!
А пока в своей пижаме
Засыпает. Тише… Тише…
Спи, мой кроха маленький!
Скоро повзрослеешь.
Будешь ты начальником,
Будешь здоровее!
К крохе сон пришёл тихонько,
Сладко улыбается!
И открытий новых сколько
В снах нам открывается!
Спи, малыш, не бойся, рядом
Мама будет здесь, с тобой!
Добрых рыцарей охрана
Охраняет твой покой!
Глазки закрываются –
Рыцарь улыбается!
Нужно рыцарям поспать,
Чтоб потом весь мир спасать,
Храбрым стать и важным
Рыцарем отважным!
СЕКРЕТЫ СНА (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Васе нашему не спится,
И весь дом уже не спит!
Приумолкли даже птицы,
А в окошко дождь стучит.
Сон, приди же, где ты бродишь?
Здесь тебя все очень ждут.
Колыбель чуток поводишь,
К Васе чудеса придут.
Сон придёт и всем расскажет:
В чём секрет его таится?
Путь в свой мир легко укажет.
Почему порой не спится?
Может в позе неудобной
Прилегли мы на кроватке?
Может мультик очень злобный
Посмотрели мы украдкой?
Или воздух чистый-чистый
Не вдыхали перед сном?
Или бегали так быстро,
Что покой нам не знаком?
Может быть мы переели,
Не доели что-нибудь?
Может быть пересидели
И теперь нам не уснуть?
Может в комнате нам душно,
Не проветрено пред сном?
Сказку почитать нам нужно,
И не думать о плохом?
Вот и к Васе сон прокрался,
О секретах рассказал.
День в подвал уже спускался
И на смену ночь позвал.
СЕКРЕТ БОДРОГО ДНЯ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Задержались мы с Марьяной
Перед сном на полчаса,
А потом Марьяну нашу
Было не поднять с утра.
Потому что, потому что
В девять спать ложиться надо!
Потому что, потому что
Просыпаемся мы рано!
Сон здоровый нам поможет
Бодрым быть потом весь день.
Перед нами крылья сложит
Вновь беспомощная лень.
Мы успеем, мы успеем
Сделать все дела!
Мы сумеем, мы сумеем
Спать лечь дотемна!
И тогда не страшно будет
Утром рано нам вставать!
Все милы нам будут люди!
До свидания, кровать!
СКАЗКА В НАС! (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Сказка в каждом доме, сказка в каждом сердце!
Взрослые и дети верят в чудеса!
В волшебство сегодня приоткроем дверцы,
Явится пред нами милая страна,
Где добро и ласка, мир и понимание,
Где покой и чудо, что таится в нас.
Перед сном волшебным сладко ожиданье,
Дивная фантазия начинает сказ!
Взрослые и дети любят сказки эти,
Где тропинка в детство, мамин голос, свет…
И шагают мысли дружно по планете.
Сказка в нас, не важно, сколько всем нам лет!
ВОЛШЕБНЫЙ СОН (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
То ангел явится и спросит, чем помочь,
То тот, кого уже обнять не в силах.
Найдет ответы на проблемы Ночь,
И вновь во сне обнимем самых милых.
Волшебный сон, ты сказку мне открой,
Умчи от мирных дел в свои владения,
Отправь же душу с сердцем на покой
И подари свое мне вдохновение.
Но только ты, увы, не обессудь,
Верни меня из сказочных скитаний.
Потом мне снова будет не уснуть,
Томимой в одиноком ожидании.
СНЫ О ЛЮБВИ (Ольга Фокина, Усть-Илимск)
Дерзновенно и безрассудно
Я хочу поселиться в снах,
Чтоб хотя бы в мечтах беспробудных
Растворяться в твоих руках.
Чтоб почувствовать счастье рядом,
Чтобы птицы запели в груди.
Чтобы ты согревал меня взглядом,
Чтоб смогла я летать от любви.
Известные стихи о сне
Я получил блаженное наследство –
Чужих певцов блуждающие сны.
Сон — это такое знакомо-родное и такое удивительное явление. Оно имеет свою художественную структуру, свою иррациональную поэтику. Во сне никакое нарушение реальности не кажется странным. Наоборот, вспоминая логически последовательный сюжет сна, мы удивляемся как раз логичности и последовательности. Таинственное явление. В снах мы имеем дело со своим подсознанием, с самой интимной и загадочной областью души. Душа во сне не спит, и любое сновидение оказывается осмысленным психическим феноменом. Часто сон производит непонятно глубокое впечатление, причем чем-то неуловимым, не забывается в течение всего дня, говорит о чем-то тайном, спрятанном от нас самих. Сознание погружается в придонные слои души, и толкование сна дает возможность глубоко заглянуть в себя, понять свою личность. Сны сходны с художественным вымыслом, но неуправляемым, неизвестно чьим. Это относится к любому искусству. Ван Гог писал: «Я перестаю чувствовать самого себя и картина пишется как во сне».
Сон — благословенное явление. Каким бы страшным кошмаром он ни обернулся, переход в другую реальность дает возможность отойти от обыденности, дарит паузу, которая нужна организму как воздух. Бывают в жизни каждого такие часы и дни, когда сон лечит, когда сновидения становятся спасением, когда человек ждет их как избавления от тяжести обступивших обстоятельств.
Фрейд разделяет явное содержание сновидения и его внутреннее содержание, которое выявляется путем анализа. Анализ Фрейда заключается в привлечении первых приходящих в голову ассоциаций к фрагментам сновидения. Так выясняется скрытая их суть. В основе сна, полагал он, лежит стремление к желаемому, исполнение желания. Одна дама, возражая против этого тезиса Фрейда, рассказала ему свой сон: она хотела устроить званый ужин, но оказалось, что все магазины закрыты и она не может купить угощенья. «Что же тут от исполнения желаний?» — спросила она. При психоанализе, которому она подверглась, допросе с пристрастием, выяснилось, что на ужине должна была присутствовать приятельница, которая нравилась мужу этой дамы, так что несостоявшийся званый вечер никак не мог ее огорчить, наоборот. Званый ужин во сне был лишь поводом, а скрытой темой были отношения приятельницы с мужем этой дамы, ревность. Фрейд утверждает, что на дне сновидения лежит какая-то интимная вещь, о которой пациент неохотно сообщает, которую скрывает даже от себя.
Подобно внешнему и внутреннему содержанию снов, в стихах различимы повод стихотворения и его тема. Поводов к лирическому сюжету бесконечное множество. Ими могут быть случайно увиденные детали обстановки или пейзажа, мысль, событие, вещь; а тем лирических стихов немного, они повторяются и варьируются. И в любом случае они связаны с глубинной душевной жизнью поэта. С чем-то глубоко интимным в широком смысле этого слова — не постыдным, а сокровенным.
Сновидения Фрейд делил на три категории: 1) вполне понятные (логичные), 2) понятные по содержанию, но непонятные по мотивировке (например, человеку снится переезд в другой город, который никак не планировался, неясно, откуда такой сон взялся) и 3) бессмысленные, непонятные нагромождения бессвязных событий и видений. Последние, впрочем, тоже прекрасно расшифровываются, поддаются толкованию. О них Фрейд сказал: «Как письма, изорванные в клочья, „писания снов“, будучи тщательно исследованы, утрачивают первоначальную картину галиматьи и предстают серьезной и осмысленной вестью».
Примерно так же можно сказать о стихах. Есть стихи (1-я категория), описывающие сон, как, например, сон Татьяны в «Онегине». В них логично внешнее содержание и очевидно внутреннее. В сне Татьяны фантасмагория сна — повод, а тема — ее любовь к Онегину и страх перед ним. Татьяне снится человек, которого она и любит и боится. Но сами стихи на сон не похожи. Слишком понятны, слишком логичны. Есть стихи (2-я категория), которые можно назвать сновидческими, — в них не говорится о сне, но их поэтика попирает логику так, как это бывает в сумбурных снах. Они как бы копируют подсознание. К сновидческим стихам относятся, например, почти все стихи мандельштамовских «Тристий». Они плохо поддаются пересказу, но понятны при вдумчивом анализе. (Заметим в скобках, что не всякая невнятица похожа на сон.)
Начнем поиски снов с Ломоносова. «Поэтически вымышлять — значит находить нечто придуманное, то есть остроумное постижение соответствия между вещами несоответствующими», — сказал этот поэт-аналитик. В сущности, это определение метафоры, которую Ломоносов ставил в основу стихотворной речи. «Несоответствующие вещи» — это как раз то, чем нас щедро одаривают сны. А «остроумное постижение» — работа бодрствующего разума. Можно сказать, что метафора служит моделью сна: в метафоре без посредства логики соединяются смысловые представления, в понятийной основе которых лежит нечто общее. Не всегда это общее легко обнаруживается. Оно выявляется только дневным, бодрствующим сознанием. Связь смысловых представлений осуществляется путем монтажа. «Вокзал — несгораемый ящик / Разлук моих, встреч и разлук». Вокзал и ящик — вещи совершенно разные, во сне их, приснившихся, не связать, сходство обнаруживается лишь дневным, разумным взглядом. Во сне части метафоры разъединены, но в подоплеке сна находится связующее их звено. Или вот такая метафора: «Два сонных яблока у века-властелина / И глиняный прекрасный рот». Век представлен в виде скульптурной глиняной головы. Это вполне сновидческий образ. «Дневные сны» — так назвал одну из своих книг Кушнер. «Сны» — бессознательные видения, «дневные» — они же, осознанные и осмысленные. Стихи — такое оксюморонное сочетание.
Ломоносов — классицист, его стихи рациональны в высшей степени. Сон лишь упоминается в его стихах — и, кажется, всего один раз:
Все люди для покою
В начале самом сон.
И дальше рассказывается, как Купидон обманом втерся в доверие хозяина и вошел в его дом, а затем выстрелил в сердце: «Мой лук еще годится, / И цел и с тетивой; / Ты будешь век крушиться / Отнынь, хозяин мой». Стихи Ломоносова принадлежат к первой категории, они понятны и последовательны в развертывании смысла, как проза. Они дневные на все сто процентов. Но современники корили его за то, что слова он употреблял не всегда в их прямом значении. Эмоциональная речь казалась им непривычно-странной, его оды пародировались из-за присутствия в них метафор. К дерзким метафорам Ломоносов не был готов (до них оставалось еще полтора века), хотя горячая эмоциональность подвигла его на метафору «Там кони бурными ногами» в описании победного сражения русских со шведами. Против этого словосочетания возражал Сумароков: ноги могут быть толстыми или тонкими, большими или маленькими, но никак не бурными, считал он, находя в этом отклонение от здравого смысла. Барочная риторика ломоносовских стихов приоткрыла новые для русской поэзии возможности. Не догматическая привязанность к словарным значениям, а поэтическое преобразование слов. Не здравый смысл, а разум.
К первой, «дневной» категории поэтов принадлежит и Державин. И первый сон в русской поэзии описан им — «Соловей во сне»:
Я на холме спал высоком,
Слышал глас твой, соловей,
Даже в самом сне глубоком
Внятен был душе моей…
Вероятно, нет поэта, который не употреблял бы односложного слова «сон», богатого разнообразными рифмами. Знаменательно то, что рассказано самим Державиным о написании оды «Бог». Начав оду, он никак не мог ее завершить, хотя много раз делал попытки. Конец ее пришел к нему во сне, когда он специально уехал от повседневных дел в Нарву и, наняв у старушки немки комнату, писал оду до ночи, пока не заснул. И вот во сне привиделся ему свет, от которого слезы полились из глаз, и пришла наконец последняя строфа. Не так интересно для нас его описание сна («Соловей во сне»), как этот красноречивый эпизод с окончанием оды «Бог». Поэт с отчетливо дневным, рациональным мышлением сочиняет во сне. Разум находит поддержку в дремотном состоянии души.
К той же «дневной» категории принадлежат и Пушкин, и Баратынский, и Лермонтов. У Пушкина в стихах сон видят Татьяна в «Онегине» и Наташа в балладе «Жених». Есть «Стихи, сочиненные во время бессонницы» и «Пробуждение», в которых Пушкин как бы ходит вокруг сна, призывая его и вспоминая. К «ночным» стихам принадлежат и «Воспоминания». Нет, кажется, ничего лучше этих в высшей степени рациональных стихов. Но их таинственное очарование необъяснимо, как всякое совершенство. «Я сладко усыплен моим воображеньем», — говорит Пушкин о том, как пишутся стихи. «Душа стесняется лирическим волненьем, / Трепещет и звучит, и ищет, как во сне». Работа воображения включает в себя и дневное, разумное начало, и сновидческое, бессознательное. Воображение — это сон наяву.
У Пушкина тема, то есть внутреннее содержание стихов, обычно является прямо, с непосредственностью и искренностью, как, например, «Желанье славы». «Желаю славы я, чтоб именем моим / Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною / Окружена была, чтоб громкою молвою / Все, все вокруг тебя звучало обо мне…» В его стихах почти нет метафор и все названо своими именами; при этом они окутаны тайной безусловной красоты. Мы не знаем, что такое красота, чем она определяется, но видим ее так же мгновенно и ясно, как видим молнию. Что-то в этом есть таинственное, как сон, необъяснимое точными науками.
То же самое можно сказать о лермонтовском «Сне», сне в долине Дагестана. Прелесть этих стихов продиктована разумом, но обращена к душе — не знаю, как это объяснить. Сон в них не похож на сон с его невнятицей и тенями. Он понятен и логичен, но заставляет трепетать сердце. Эти стихи так искренни в последней степени, как должна быть искренна лирика. Искренность, то есть подлинность, достоверность, — неосознанная главная цель поэта. «Искренность похожа на сон», — сказал У.-Х. Оден. Она, настоящая, не может быть нарочитой.
Интересно «фрейдистское» стихотворение Баратынского, в котором дано и сновидение и его толкование.
Порою ласковую Фею
Я вижу в обаяньи сна,
И всей наукою своею
Служить готова мне она.
Но что же? странно и во сне
Непокупное счастье мне:
Всегда дарам своим предложит
Которым, злобно смышлена,
Их отравит иль уничтожит.
В самом деле, любое желание, по Фрейду лежащее в основе сновидения, часто бывает во сне недоступно. Кто не знает тягостных сновидений, в которых никак не найти дорогу к дому? Фрейд очень порадовался бы этим стихам.
К первой категории рационалистов принадлежит и Некрасов. Но сами характерные его трехсложники таят в себе, кажется, что-то ночное: «Еду ли ночью по улице темной…»; «Мы с тобой бестолковые люди: / Что минута, то вспышка готова!»; «Ночь. Успели мы всем насладиться. / Что ж нам делать? / Не хочется спать»… Речевая мелодия, по которой легко узнается Некрасов, говорит о чем-то, противоречащем его логике.
Обратимся к Фету. Перешагнем через Жуковского, через романтический сон его Светланы, похожий на сон Татьяны, и рассмотрим сны Фета. Его отношение к сновидению можно считать программным. К одному из своих стихотворений он взял эпиграфом слова Шопенгауэра: «Равномерность течения времени во всех головах доказывает более, чем что-либо другое, что мы все погружены в один и тот же сон; более того, что все видящие этот сон являются единым существом». Жизнь — сон, все видимое и ощущаемое — одно общее сновидение. Если бы Шопенгауэр был знаком с Интернетом, он в качестве примера привел бы Всемирную сеть в качестве обобществленного сознания.
И всё, что мчится по безднам эфира,
И каждый луч, плотско`й и бесплотный, —
Твой только отблеск, о солнце мира,
И только сон, только сон мимолетный.
И этих грез в мировом дуновеньи
Как дым несусь я и таю невольно,
И в этом прозреньи, и в этом забвеньи
Легко мне жить и дышать мне не больно.
То, что чувствует поэт, ему снится: «И снится мне, что ты встала из гроба, / Такой же, какой ты с земли отлетела, / И снится, снится: мы молоды оба, / И ты взглянула, как прежде глядела». Как хороши эти повторы «и снится, снится…»: трижды в двух стихах. Его восхищенные, бурные чувства всегда «как бы во сне», как сказано им в другом стихотворении. «В мечтах и снах нет времени оков; / Блаженных грез душа не поделила: / Нет старческих и юношеских снов». И к стихам Фет относится как к дневным снам. Призывая возлюбленную внимать «стихам, звучавшим мне», он уверен, что «вдумчивым и чутким сердцем девы, / Безумных снов волненья ты поймешь». Стихи — безумные, волнующие сны.
Самыми противоположными эпитетами может быть снабжено удивительное явление сна. «Перстами легкими как сон», — сказано Пушкиным. «Я взял ее тяжелую, как сон», — говорит Кушнер о серебряной сахарнице покойного друга, которая перешла к нему по наследству.
О себе самом Тютчев сказал:
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое…
И в чуждом, неразгаданном, ночном
Он узнает наследье родовое.
Переместимся в XX век. К первой категории — «дневной» — следует отнести Заболоцкого, Пастернака, Ахматову, Ходасевича. Но все не так просто, как может показаться. Например, есть два Заболоцких: Заболоцкий «Столбцов» и зрелый, поздний Заболоцкий. «Столбцы» своей фантазией как бы напоминают сны, но это кажущееся сходство. В них слишком явно выступает юмор — продукт бодрствующего ума. Вся фантасмагория «Столбцов» пронизана веселостью и игрой, которые со снами не имеют ничего общего. Если представить себе картины «Столбцов» приснившимися, то это были бы страшные сны. А стихи — смешные. Зато природа у позднего Заболоцкого обладает волшебством, сходным с волшебством сновидения.
Вы слышите, как перед зеркалом речек,
Под листьями ивы, под лапами ели,
Как маленький Гамлет, рыдает кузнечик,
Не в силах от вашей уйти канители?
Опять ты, природа, меня обманула,
Опять провела меня за нос, как сводня!
Во имя чего среди ливня и гула
Опять, как безумный, брожу я сегодня?
Есть, есть в этих стихах крупица безумия, одна, но звучная сновидческая нота. Этот рыдающий Гамлет-кузнечик! И страстные воззвания к природе, укоризны и восторги:
О сад ночной, таинственный орган,
Лес длинных труб, приют виолончелей!
О сад ночной, печальный караван
Немых дубов и неподвижных елей!
Восторг поэта перед явлениями природы — это голос души, то есть сознания и подсознания. «Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновенья, / Человеческий шорох травы, вещий холод на темной руке, / Эту молнию мысли и медлительное появленье / Первых дальних громов — первых слов на родном языке». Слишком все это слито — шорох травы и молния мысли, дальние громы и слова на родном языке; их не разнять и не объяснить с помощью логики. Сумрак восторга.
Но сумрак ничем не выдает себя в таких не менее прекрасных рациональных стихах, как «Уступи мне, скворец, уголок», «Вчера о смерти размышляя», «Осень», «Начало зимы», «Лесное озеро», «Метаморфозы» и т. д. и т. д. и даже в «Бегстве в Египет» — одном из лучших стихотворений, в котором рассказан сон.
«Снилось мне, что я младенцем / В тонкой капсуле пелен / Иудейским поселенцем / В край далекий привезен». Есть у позднего Заболоцкого стихи, которые таинственной прелестью напоминают волшебное сновидение: «Прощание с друзьями», «Приближался апрель к середине…», «Где-то в поле возле Магадана…». Работа воображения в них захватывает и необъяснимо очаровывает.
Художественная мысль Пастернака совсем другая. Тем удивительней и тем интересней сходство некоторых его стихов со сном.
Как бронзовой золой жаровень,
Жуками сыплет сонный сад.
Со мной, с моей свечою вровень
Миры расцветшие висят.
И, как в неслыханную веру,
Я в эту ночь перехожу,
Где тополь обветшало-серый
Завесил лунную межу.
Где пруд — как явленная тайна,
Где шепчет яблони прибой,
Где сад висит постройкой свайной
И держит небо пред собой.
Не правда ли, похоже на красочный счастливый сон, в котором привидевшийся пейзаж вызывает ощущение непонятного счастья? Вторая строфа дает представление о внезапной смене декораций, какая бывает во сне, со сменой эмоций: «И, как в неслыханную веру, / Я в эту ночь перехожу…» Метафоричность раннего Пастернака отчасти вводит стихи в сонное царство, которое, вообще говоря, не свойственно его бодрствующей мысли. Чтобы создать метафору, надо иметь ясную, трезвую голову, но сама метафора — явление наполовину сновидческое, поскольку в метафоре, повторю, соединены и явное содержание сновидения (сочетание разных понятий), и его внутреннее обоснование (их сходство). Поздние стихи Пастернака, лишенные буйных метафор молодости, не похожи на сны. Душа поэта ясна и дышит дневными мыслями. Даже ранние его стихи нельзя назвать сновидческими, в них нет той ауры сновидения, какая характерна, например, для Мандельштама. Даже стихотворение «Сон» (Мне снилась осень в полусвете стекол, / Друзья и ты в их шутовской гурьбе…») больше похоже на лермонтовский сон «В полдневный час в долине Дагестана…», чем на реальное сновидение. Это описание сна, а не сон. Может быть, поэту казалась, что его питали сны: «Я рос. Меня, как Ганимеда, / Несли ненастья, сны несли», — но на самом деле эта быстрая смена смысловых представлений, эта острота мысли, характерная для Пастернака, возникает в разогретом мозгу в момент высшей ясности, а не в туманной сновидческой работе подсознания.
И все-таки даже в самых реалистических, дневных стихах есть сновидческие моменты. «За высоту ж этой звонкой разлуки, / О, пренебрегнутые мои, / Благодарю и целую вас, руки / Родины, робости, дружбы, семьи». Родина и робость имеют мало общего в этом контексте. Но воспринимаются в необъяснимо понятной совокупности благодаря фонетическому созвучию. Вспомним сон Пьера Безухова, в котором он, как ему кажется, находит объяснение сложным явлениям жизни в слове «сопрягать»: сопрягать надо, сопрягать! А это кучер, будивший его, говорит: «Запрягать, запрягать пора!» Такие фонетические игры свойственны и снам, по тонкому замечанию все того же специалиста по снам, Фрейда.
Ахматова считала и декларировала, что стихи должны быть похожи на сны. И даже на бред. «Прислушиваясь к своему / Уже как бы чужому бреду»; «Услаждала бредами, / Пением могил. / Наделяла бедами / Свыше всяких сил»; «Но берегись твоей подруге страстной / Поведать мой неповторимый бред». Но ее внимание к реальным деталям обстановки говорит о сознательной остроте ума в любых обстоятельствах. Красноречивые подробности ситуаций украшают ее стихи и придают достоверность чувствам. «На стволе корявой ели / Муравьиное шоссе»; «На рукомойнике моем позеленела медь»; «И башенных часов кривая стрелка»; «И везут кирпичи за оградой» и т. д. и т. д. «Я вижу все, я все запоминаю», — говорит она о себе. Есть у нее три стихотворения с названием «Сон». Одно из них называется «Черный сон», а в другом описан чужой сон. Их нельзя назвать сновидческими. Рационализм ее ума не допускал «сновидческого бреда» — на сны ее стихи не похожи, хотя она так не думала:
Себе самой я с самого начала
То чьим-то сном казалась или бредом,
Иль отраженьем в зеркале чужом…
Какой-то запоздалый романтизм или вирус символизма ею владел. И кроме того, она не забывала о своей на редкость удачной внешности. Но в лучших ее вещах нет и следа бреда или любования собой, наоборот: ясный ум и острота внимания к окружающему. Вот например:
Небывалая осень построила купол высокий,
Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
А куда провалились студеные, влажные дни?
Изумрудною стала вода замутненных каналов,
И крапива запахла, как розы, но только сильней.
Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,
Их запомнили все мы до конца наших дней.
Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,
И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,
Что казалось — сейчас забелеет прозрачный подснежник…
Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.
В XIX веке стихи называли песнями, а в XX — снами. Даже разумный, насквозь «дневной» Ходасевич пользовался этим именованием стихов. И особенно ценил сновидческое состояние души. «Сижу, — но все земные звуки — / Как бы во сне или сквозь сон»; «И каждый вам неслышный шепот, / И каждый вам незримый свет / Обогащают смутный опыт / Психеи, падающей в бред»; «Так! наконец-то мы в своих владеньях! / Одежду — на пол, тело — на кровать, / Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях / Томиться и страдать!». Сон — обитель души. И обращаясь к душе, с которой поэт постоянно вел влюбленный диалог, говорит: «Учись дышать и жить в ином пределе, / Где ты — не я; / Где отрешен от помысла земного, / Свободен ты…» Но стихов, похожих на сон, у Ходасевича нет. Или почти нет. Вот одно раннее стихотворение, несколько напоминающее что-то неясное, отрывочное, сновидческое:
Сладко после дождя теплая пахнет ночь.
Быстро месяц бежит в прорезях белых туч.
Где-то в сырой траве часто кричит дергач.
Вот, к лукавым губам губы впервые льнут,
Вот, коснувшись тебя, руки мои дрожат…
Минуло с той поры только шестнадцать лет.
Зарисовка памяти, яркой и волнующей, как сон. Может быть, еще знаменитая «Баллада» в конце напоминает сновидение: «И нет штукатурного неба / И солнца в шестнадцать свечей: / На гладкие черные скалы / Стопы опирает — Орфей».
Еще более похоже на сон стихотворение Георгия Иванова, поэта, тоже «дневного», руководимого разумом:
Мне весна ничего не сказала —
Не могла. Может быть — не нашлась.
Только в мутном пролете вокзала
Мимолетная люстра зажглась.
Только кто-то кому-то с перрона
Поклонился в ночной синеве,
Только слабо блеснула корона
На несчастной моей голове.
Эта мимолетная люстра, чей-то поклон («кто-то кому-то»), слабый блеск короны на несчастной голове — как это все мутно-лунно, как сказал бы Анненский, и как прекрасно. Сновидчески прекрасно.
У рационалиста Гумилева есть одно стихотворение про сон, но зато самое лучшее его стихотворение — «Заблудившийся трамвай». Оно и на тему сна, и сновидческое по композиции. «Через Неву, через Нил и Сену / Мы прогремели по трем мостам»; «В красной рубашке, с лицом как вымя, / Голову срезал палач и мне, / Она лежала вместе с другими / Здесь, в ящике скользком, на самом дне». Эти стихи так музыкально-печальны и так не похожи на их автора!
Обратимся к поэтам второй категории, к их «сновидческим» стихам. Здесь следует сказать о Блоке. В связи с его музыкальностью. Такое впечатление («Иль это только снится мне?»), что поэт поет, закрыв глаза, и, о чем бы ни хотел поведать, фантастические видения врываются в его полусонное сознание, «в электрический сон наяву». И полночь у него поет, и мотор поет…
С мирным счастьем покончены счеты,
Не дразни, запоздалый уют.
Всюду эти щемящие ноты
Стерегут и в пустыню зовут.
Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
Да, я в это поверил с тех пор,
Как пропел мне сиреной влюбленной
Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.
Казалось бы, при чем тут пролетевший мотор? Какой «тот»? И если «влюбленный», то почему со счастьем покончены счеты? При этом столько горькой прелести в восьми строках. Или вот в стихотворении «Девушка пела в церковном хоре…», где подробно говорится и о девушке, и о ее песне, а последняя строфа:
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высóко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Где, собственно, был ребенок? Как высоко? У каких царских врат? Вопросов лучше не задавать. Не важно. Не имеет значения. Важны сами слова: «ребенок», «высо`ко», «Царские Врата»; они не складываются в реальную картину, но присутствуют в сознании как бы в состоянии невесомости. Слова почти не несут смысла, они поются:
За дорогами пыльными,
За холмами могильными —
Под другими цветешь небесами…
И когда забелеет гора,
Дол оденется зеленью вешнею,
Вспоминаю с печалью нездешнею
Всё былое мое, как вчера…
В снах печальных тебя узнаю
И сжимаю руками моими
Чародейную руку твою,
Повторяя далекое имя.
Слов с их твердыми предметными значениями будто и нет совсем. Но как хороши дактилические рифмы. Музыка! Вся поэзия Блока — «как тайна приоткрытой двери в кумирню золотого сна», как им же сказано в других стихах.
Слово «сон» — одно из самых частотных в стихах Блока. На 68 страницах у него слово «сон» встречается двадцать раз. На каждой третьей странице.
У Мандельштама, чемпиона сновидческих стихов, гораздо реже. К нему и обратимся.
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
В сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
Здесь тема — забытое слово, желанье его вспомнить. А похожий на сон сюжет — слепая, мертвая ласточка в стране теней, куда памяти не пробиться. Воображение рисует сухую реку и пустой челнок — поэт так хочет вспомнить забытое слово, как жаждущий хочет воды в пустыне и как человек хочет вернуть уснувшего вечным сном: «О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд, / И выпуклую радость узнаванья». Вместо искомого слова — «Все ласточка, подружка, Антигона…». Фрейд считал сновидение заместителем скрытых помыслов, и в этом стихотворении, словно в подтверждение его мысли, выражены и заместительные видения, и скрытые их мотивы.
В «Тристиях» в каждом стихотворении появляются не связанные друг с другом представления, но объяснимые при исследовательском анализе. Какие яркие сновидческие картины: «Чуть мерцает призрачная сцена, / Хоры слабые теней»; «В суматохе бабочка летает, / Розу кутают в меха»; «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг, / С певучим именем вмешался…»; «Фиалковый пролет газель перебежала, / И башнями скала вздохнула вдруг»; «А счастье катится, как обруч золотой…» и т. д. и т. д. Вообще мандельштамовская поэтика — поэтика сна, поэтика иррационализма. Этого нельзя сказать о первой его книге «Камень». Но со временем почти каждое его стихотворение взывает к исследовательскому анализу, к толкованию. Скажем, «Концерт на вокзале». Видимая часть, повод — концерт в Павловском музыкальном вокзале, куда в детстве поэта водила мать. А тема стихотворения — прощание с прошлым веком, к которому поэт «опоздал», но который дорог ему и является в виде «милой тени» (по всей видимости, тени Анненского, поэзия которого связывает прошлое с настоящим и будущим русской поэзии). Или вот одно из поздних стихотворений — «Как светотени мученик Рембрандт…». Поэт дает мотивы картин художника вперемежку со своими мыслями об искусстве: «Но око соколиного пера / И жаркие ларцы у полночи в гареме / Смущают не к добру, смущают без добра / Мехами сумрака взволнованное племя». Искусство не учит добру, ничему не учит, а только «смущает» душу — оживляет, волнует, радует. А неровный, дымчатый фон рембрандтовских картин в самом деле напоминает мех, меховой сумрак. А как певуч сумрак «Стихов о неизвестном солдате»: «Этот воздух пусть будет свидетелем, / Дальнобойное сердце его…»; «Хорошо умирает пехота, / И поет хорошо хор ночной…»… Певучее сновидение. Вроде того, что слышит в полусне Петя Ростов под звуки точимой сабли накануне смертельного для него сражения. Мандельштам вообще не столько видит сны, сколько слышит. Поистине «он опыт из лепета лепит / И лепет из опыта пьет…».
К сновидческому типу принадлежат и стихи Анненского. Анненский страдал бессонницей и часто сочинял стихи ночью. Стихи и сны у него переплетены: «Я устал от бессонниц и снов, / На глаза мои пряди нависли: / Я хотел бы отравой стихов / Одурманить несносные мысли». Стихи Анненского — сумрачные, полупрозрачные, спутанные сны в часы, «Когда беседа умолкает, / Нас тянет сердца глубина, / А голос собственный пугает».
Когда умирает для уха
Железа мучительный гром,
Мне тихо по коже старуха
Водить начинает пером.
Перо ее так бородато,
Так плотно засело в руке…
Не им ли я кляксу когда-то
На розовом сделал листке.
Я помню — слеза в ней блистала,
Другая ползла по лицу:
Давно под часами усталый
Стихи выводил я отцу…
Эти стихи из «Тихих песен» Фрейд, наверное, растолковал бы так: Анненский очень рано женился на женщине, которая была на четырнадцать лет старше него, и это было печалью его зрелых лет. Не думаю, что поэт хотел сказать что-либо подобное, но ведь снами человек не управляет. Обратим внимание на многоточия — любимый знак Анненского. Он подчеркивает характерную для его мысли (и для сна) фрагментарность. Психологи утверждают, что организм отдыхает только во время медленного сна, а в период быстрого сна работа сознания такая же напряженная, как в момент бодрствования. Вот на эти быстрые сны и похожи стихи Анненского. Сон — погружение сознания во внутреннюю реальность человеческого «я». Какое-то невыразимое волшебство есть в его миражных стихах. Совсем другое, чем у Мандельштама. «Что-нибудь, но не это… / Подползай — ты обязан; / Как ты жарок, измазан, / Все равно — ты не это!» В этой разорванной речи («Тоска вокзала») поэт обращается и к паровозу, и к тревожным, печальным видениям, которые его мучают. Нервная, невнятная речь. Свои чувства и мысли он любит передавать случайным предметам: «Но не я томился и желал: / Сквозь фонарь, забытый на березе, / Талый воск и плакал и пылал»; «Не за бога в раздумье на камне, / Мне за камень, им найденный, больно». И там же: «И не горе безумной, а ива / Пробуждает на сердце унылость…». У Анненского нет четкой грани между внешним миром и внутренним состоянием. Они связаны так причудливо, как бывает во сне. Есть у него стихи, которые трудно было бы понять, если бы не название. Например, «Зимний поезд», «Будильник», «Стальная цикада», «Тоска маятника»… Мысль ветвится и как будто пробует то одно, то другое… «Я, как настройщик, все лады / Перебираю осторожно». Ткань стиха так прозрачна и так туманна одновременно, как пространство неглубокого, предутреннего сна.
Не знаю, к какому типу отнести Кузмина с его сновидческим эротизмом и «прекрасной ясностью»: «Мне не спится: дух томится, / Голова моя кружится / И постель моя пуста, — / Где же руки, где же плечи, / Где ж прерывистые речи / И любимые уста. »; «Ах, уста, целованные столькими, / Столькими другими устами, / Вы пронзаете стрелами горькими, / Горькими стрелами, стами»; «Умывались, одевались, / После ночи целовались, / После ночи, полной ласк»; «Переходы, коридоры, уборные, / Лестница витая, полутемная, / Разговоры, споры упорные, / На дверях занавески нескромные»… Даже в его по-домашнему разболтанных акцентных стихах чувствуется что-то радостно-интимное, родственное сну.
Посмотрим на современников. В ранних стихах Бродского вместе с юношеским романтизмом появляются сновидческие картины: «Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам…»; «Рождественский романс»; «От окраины к центру»; «Большая элегия Джону Донну»; «Холмы»… Приведу строфу одного из ранних, фантастических его стихотворений:
В тот вечер возле нашего огня
Увидели мы черного коня.
Не помню я чернее ничего.
Как уголь были ноги у него.
Он черен был, как ночь, как пустота.
Он черен был от гривы до хвоста.
Но черной по-другому уж была
Спина его, не знавшая седла.
Недвижно он стоял. Казалось, спит.
Пугала чернота его копыт.
Такое виде´ние характерно для сна. Но описано оно с подробностями и последовательностью, которые возможны только при дневном, разумном обдумывании. А с какого-то времени, с начала 1970-х, его стихи становятся прямо-таки антиснами — так закручена в них мысль. Чтобы ее понять, надо употребить умственное усилие.
Вот строфа виртуозного, замечательного стихотворения «Архитектура»:
…лишь ты одна, архитектура,
избранница, невеста, перл
пространства, чья губа не дура,
безмерную являя храбрость,
которую нам не постичь,
оправдываешь местность, адрес,
Все это великолепное стихотворение, ритмикой и строфикой похожее на готический собор, требует для постижения непрерывного умственного усилия. Какой уж тут сон. Но есть у Бродского места особенно яркого накала, которые как бы зашкаливают, переходя черту «здравого смысла», и выглядят если не снами, то волшебным бредом:
Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за всё; за куриный хрящик
и стрекот ножниц, уже кроящих
мне пустоту, раз она — Твоя.
В каком-то безумно-интимном душевном порыве человек обращается к Богу… и это похоже на сон.
О Кушнере также можно сказать, что он рационалист. Он любит гармонию, красоту архитектурных ансамблей, домашний уют, точность и выверенность слов, в мире чуждом он умеет преобразовать чужое в свое — теплотой и интересом к жизни, которые всегда у него наготове. Но при более глубоком исследовании оказывается, что не только гармоническое, аполлоническое — ему не чуждо и дионисийское, иррациональное начало. «Уравновешенный безумец», как он сам о себе сказал еще в ранние годы. (Об этой двойственности подробно и убедительно говорит А. В. Кулагин в статье «Два Кушнера».)
Конверт какой-то странный, странный,
Как будто даже самодельный,
И штемпель смазанный, туманный,
С пометкой давности недельной,
И марка странная, пустая,
Размытый образ захолустья:
Ни президента Уругвая,
Ни Темзы, — так, какой-то кустик.
И буква к букве так теснятся,
Что почерк явно засекречен.
Внизу, как можно догадаться,
Обратный адрес не помечен.
Какой-то непонятный месседж получает поэт в этом странном конверте: «Мы здесь собрались кругом тесным / Тебя заверить в знак вниманья / В размытом нашем, повсеместном, / Ослабленном существованье». Кто эти «мы», заверяющие, что «с тобой-то, / Молчи, не вздрагивай, мы рядом»? Может быть, это души умерших великих поэтов, которые должны быть всегда рядом с поэтом? А может быть, совсем наоборот, души тех, кто «в ослабленном существованье» не умеет сам выразить свои мысли и чувства и доверяет это поэту? Неизвестно. Похоже, что и те и другие одновременно, как бывает во сне. «Несоответствующие вещи», — сказал Ломоносов. Они соединимы в сновидении — кто этого не знает?
Впрочем, есть люди, которым снятся только реалистические сны. (Такое признание я слышала от Лидии Гинзбург.) Но это точно не поэты.
Интересное и поучительное смешение дневного и ночного начал наблюдаем в поэзии Олеси Николаевой. Дневное, солнечное вещество ее стихов как-то незаметно чудесным образом преобразуется в туманно-сновидческое. И это не только в таких стихах, как «Чаадаев», где рассказан сон Чаадаева, не только в похожей на сон «Бессоннице»: «Москва, я слушаю, как засыпаешь ты, / как просыпается пугачевщина, стрелецкая казнь, / болезни детства, страх темноты, / гемофилия, водобоязнь». Сновидческие стихи в ее сборнике «500 стихотворений» попадаются сплошь и рядом, потому что не нужно и недосуг привлекать последовательность изложения и причинно-следственные связи для выражения летящих мыслей и чувств.
Ты теперь ерети`к и раскольник.
Перейдя роковую черту,
рассыпаешь мой дактиль, мой дольник,
мой анапест в опальном скиту.
Это — птицам на корм, это — трели
бегства в небо, когда дотемна
дух измучен, душа стеснена.
Это — близко последняя битва:
буря, клекот, биение крыл.
Это — бдение, это — молитва,
это — то же, что ты говорил:
«Проведи меня полем до спуска,
по оврагу и дальше — средь тьмы,
довези до Козельска, до Курска,
до Колязина, до Костромы.
До чертога, плывущего мимо,
где стоят херувимы, грозя.
До небесного Ерусалима…»
Дальше — некуда. Поздно. Нельзя.
Ничем другим это содружество противоположностей — дневного и сновидческого — не объяснить, как только самой природой искусства. Об этом, кстати, сказано в кушнеровском стихотворении «Минерва»: «Минерва спит, не спит ее сова, / Все видит, слышит темными ночами…» Минерва, как известно, покровительствует разуму. А кончается стихотвоение словами: «Сама она не любит темноты, / Но есть сова: тьма тоже часть искусства!».
К сновидческой категории, безусловно, относятся стихи Александра Танкова.
Все равно опадет нежный розовый лепесток,
Всею пошлостью жадной в жизнь не сумеет впиться,
Потому что жизнь — это жажда, жара, Ближний Восток,
Этот отрывок я взяла из пяти стихотворений, составляющих цикл «Левая рука. Вариации на тему Востока и смерти». Поэт оплакивает западноевропейскую культуру, предвидит, как ее затопчет мусульманский Восток («До свиданья Франция, ты скоро умрешь. Умрешь / С песком на зубах, звуком речи чужой в гортани»). Приведу последнее стихотворение этого цикла:
Этот Бог — неправильный Бог, левша.
Целый мир в рукав реки надышал,
Целый мир нелепый и левый.
Он как будто и сам творенью не рад,
Нарядился на праздничный маскарад
Козерогом, Весами, Девой.
Скорпион прикуривает у Льва,
И слова растут, как дурная трава,
И заря полыхает справа.
Он глядит, как в зеркало, в полынью,
И мороз трещит, и что ни пою –
Всё выходит хвала и слава.
В самом деле — самозабвенно поет, как бы закрыв глаза, и при этом все видя, чувствуя, ощущая. Этот поэт брал уроки У Мандельштама, удачно соединив их со своей пропитанной современностью интонацией.
Из всего сказанного можно, я думаю, сделать вывод, что есть еще третья категория стихов: своим необъяснимым, таинственным очарованьем они напоминают сны. «Так хорошо… так хорошо… как во сне!» — говорим мы, когда не подыскать сравнения ни с каким реальным явлением. Есть стихи, которые, кажется, нельзя придумать, обдуманно сочинить; они производят впечатление каких-то продиктованных свыше, пришедших оттуда, напетых. Это, конечно, немногочисленная категория, но у каждого настоящего поэта такие стихи находятся.
Интересно, что у Маяковского снов совсем нет. Даже само это односложное слово, такое привычное для поэзии, встречается в двухтомнике его поэзии всего четыре раза и ни к какому реальному сну не имеет отношения. Отсутствием снов блистает вся советская поэзия. За небольшим исключением (например, стихотворение Багрицкого «Папиросный коробок», где из папиросного дыма возникает образ Рылеева). В 855-страничном томе советской поэзии (М., 1977) всего три стихотворения под названием «Сон».
Разделение на три категории, к которому я прибегла по аналогии с Фрейдом, конечно, условно. Наподобие того, как «в каждом из нас — Бог», в каждом настоящем стихотворении — сон. Можно даже спросить, по Фрейду, какое тайное желание хранят на дне сны-стихи? Наверное, это желание состоит в том, чтобы лучшим образом рассказать Ему о том, что истинно волнует.