Гумилев за что был убит

100 лет назад был арестован Николай Гумилев

Николай Гумилёв, 1921 год

Фото из следственного дела

Даже по меркам Серебряного века Николай Гумилев слыл необычным человеком: он не только поэт, прозаик, переводчик, литературный критик, создатель школы акмеизма, но и путешественник, исследователь африканского материка, совершивший в 1909 и 1913 году две успешные экспедиции в Восточную и Северо-Восточной Африку, доставивший в Кунсткамеру — Музей антропологии и этнографии Санкт-Петербурга — богатейшую коллекцию, включающую свыше сотни этнографических предметов, картины эфиопских художников — тогда, впрочем, Эфиопию называли еще Абиссинией — и множество стеклянных негативов, полученных как самим Гумилевым, так и его племянником Николаем Сверчковым. Это одна из самых ранних серий этнографических снимков с территории Восточной Африки, сделанных еще до начала интенсивных контактов с европейцами и содержащих бытовые сценки, жителей, их одежду, жилища, архитектуру, бытовую утварь, а также образцы письменности и пейзажи.

Еще одна романтическая ипостась Гумилева — храбрый и всегда верный своему долгу офицер. Многие поэты того времени, проникшись патриотическим духом, слагали военные стихи, однако реально на фронт Первой мировой из «литературной тусовки» почти никто, кроме Гумилева, не попадал.

В октябре 1914 года в качестве добровольца воевал в Восточной Пруссии, в ноябре — на территории Царства Польского, участвовал в боях за польский Петроков, награжден за ночную разведку Георгиевским крестом 4-й степени. Самые тяжкие военные испытания на долю Гумилева выпали в Волыни в 1915 году, где 6 июля он попал под масштабную атаку неприятеля. Его подразделение героически удерживало позиции до подхода пехоты, и Гумилев лично вынес один из спасенных пулеметов, за что получил свой второй Георгиевский крест 3-й степени, которым чрезвычайно гордился.

В апреле 1917 года он был награжден еще и орденом Святого Станислава 3-й степени. Все это прерывалось порой тяжелыми болезнями, переводами в другие части, кратковременным участием в литературной жизни Петрограда и, наконец, пребыванием в составе русского экспедиционного корпуса в любимом им Париже, куда он отправился через Швецию, Норвегию и Англию, знакомясь по дороге со знаменитостями вроде поэта Уильяма Батлера Йейтса и писателя Гилберта Честертона. В Париже поэт завел отношения с дочерью известного хирурга Еленой дю Буше, а позже лично участвовал в подавлении мятежа разложившейся армии, когда многих солдат депортировали в Петроград, а из оставшихся сформировали более-менее боеспособную бригаду.

Его знаменитая жена, поэтесса Анна Ахматова, по понятным причинам относилась ко всем этим геройствам несколько иронично и вот так описывала их в стихах маленькому сыну Льву — будущему создателю пассионарной теории этногенеза:

Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

После революции Гумилев принял активное участие в проектах издательства «Всемирная литература», возглавил правление Союза Поэтов, сменив на этом посту самого Александра Блока, печатал поэтические сборники, поддерживая тем самым начинания Максима Горького, но никогда не скрывал своих монархических взглядов и даже публично, со сцены на поэтических вечерах, в ответ на вопросы из зала про свои политические убеждения громогласно заявлял: «Я убежденный монархист».

Он был почему-то наивно убежден в «джентльменской сущности» большевиков и, по словам Осипа Мандельштама, так излагал свое кредо: «Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я монархист. Для них самое главное — это определенность. Они знают это и меня не трогают». Понятно, что такое положение вещей не могло длиться бесконечно.

В 1992 году Прокуратурой и Следственным управлением РФ установлено, что «ПБО, ставившей целью свержение советской власти, как таковой не существовало, она была создана искусственно следственными органами из отдельных групп спекулянтов и контрабандистов, занимавшихся перепродажей денег и ценностей за границей и переправкой людей, желавших эмигрировать из России, а уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано».

Наряду с «членами ПБО» по «оперативным соображениям» были арестованы некоторые бывшие члены кадетской партии, в связи с чем Максим Горький обращался в Петроградскую ЧК и непосредственно к Ленину с многочисленными ходатайствами, ряд которых возымел некоторое действие: заслуженные профессора и академики были отпущены и еще долгие годы исправно служили советской власти. Всего в 1921 году ВЧК были арестованы 833 человека, освобождены 448.

Вторая нерешенная загадка касается участия или неучастия в заговоре собственно Николая Гумилева. На версии полноценного участия поэта в заговоре парадоксальным образом сходится как официальная советская историография, так и биографы из числа белоэмигрантов, призывающие не относиться снисходительно к убеждениям и поступкам людей, отказавшихся быть простыми случайными жертвами. В виновности Гумилева не сомневался Максим Горький, не пожелавший защитить своего сотрудника. В письме Ромену Роллану 1928 года он писал: «Гумилева расстреляли как участника политического заговора, организованного неким Таганцевым». Широко известна также реакция Ленина, лично одобрившего расстрел и отказавшегося вычеркнуть из расстрельного списка Гумилева: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас».

Но по сути следователь Якобсон, который занимался делом 35-летнего Гумилева, так и не добился от него признания в заговоре. А за убеждения, которых Гумилев не скрыл и на этот раз, вообще-то не судят. В отличие от того же профессора географии Владимира Таганцева, по фамилии которого «заговор» и получил свое наименование, Гумилев не назвал ни одного имени. По некоторым свидетельствам Таганцев начал подписывать бумаги и перечислять имена спустя полтора месяца после своего ареста, случившегося еще в июне: в ответ на письменное обещание, своеобразный договор — провести открытый процесс и не расстреливать участников заговора, он назвал и имя Гумилева, но арестован Гумилев был еще до признания Таганцева, в ночь с 3 на 4 августа 2021 года, вероятно, по каким-то более ранним доносам. У него нашли в столе деньги, 200 тысяч советских рублей, происхождение которых и предназначение — на прокламации — он не отрицал. Не исключено, что Гумилева, открытого монархиста, пытались как-то привлечь к деятельности белоэмигрантских организаций, но дальше общих разговоров и невнятных обещаний все это так и не пошло.

Владимир Набоков считал, что финал предопределило само бесстрашие поэта, взбесившее палачей. Уже в старости, в 1970-х, он признавался в стихах:

Как любил я стихи Гумилева!
Перечитывать их не могу,
но следы, например, вот такого
перебора остались в мозгу:

«…И умру я не в летней беседке
от обжорства и от жары,
а с небесной бабочкой в сетке
на вершине дикой горы».

Спасти Гумилева пытались многие, в том числе Михаил Лозинский и Николай Оцуп, а более значимым усилиям помешало еще и то, что мало кто верил в неизбежность расстрела. 24 августа появилось постановление Петроградской ГубЧК о немедленном расстреле «заговорщиков», в том числе Гумилева, однако, как выяснилось совсем недавно, сам расстрел состоялся лишь в ночь на 26 августа. Возможно, одной из задач постановления было «прощупать почву» и выяснить, насколько велико может быть общественное возмущение, не будет ли оно грозить реальными беспорядками.

Еще одним штрихом, удачно ложившимся в образ поэта-визионера, стало его знаменитое предсказание о «Рабочем, отливающем пулю», сделанное еще в 1916 году:

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Между тем даже место гибели и место захоронения Гумилева остаются под вопросом. Анна Ахматова считала местом казни окраину Петербурга в стороне района Пороховых. Другие версии упоминают долину реки Лубьи во Всеволожске, где на берегу возле моста сейчас установлен памятный крест, либо Ковалевский лес в районе арсенала Ржевского полигона, у изгиба той же реки Лубьи (там тоже установлен крест-кенотаф), либо наконец район пристани «Лисий Нос» за пороховыми складами, где ранее располагалась железнодорожная станция «Раздельная», использовавшаяся в качестве места расстрелов.

Источник

Безоружный

Это случилось ровно 100 лет назад.

Восемь слов

Как в этом мире дышится легко!

Скажите мне, кто жизнью недоволен,

Скажите, кто вздыхает глубоко,

Я каждого счастливым сделать волен.

Пусть он придет! Я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

Упоительна! Его расстреляют, как и полагается, безоружным.

Но при этом погибнет он, это доказано ныне, все-таки в бою.

Серебряная стрела

Триумфатор

Но именно в последний год часы судьбы его были уже включены.

Ах, как эффектно возник он в первопрестольной! На лестнице в подвал Дворца искусств, на Поварской, на 22 выбитых ступенях ее, ведущих, по словам Цветаевой, в ад, сверкая белыми воротничками среди фуфаек и трепанных кофт москвичей, явились в одночасье два петербургских поэта. Лестница бывшего графского дома Соллогубов, ведущая в подвальную кухню, переделанную в тот год под столовую, верите ли, неимоверно знаменита, как и сам особняк. По ней ступали поэты от Бальмонта до Блока, весь Серебряный век ступал, а легкая Цветаева со стаканом в руке по несколько раз на дню слетала вниз за кипятком, когда недолго, полгода всего, служила здесь при Наркомнаце. И вот теперь под эти своды сходили Николай Гумилев и Михаил Кузмин. Приехали читать стихи на вечере в Политехническом.

И на календаре в тот день было 2 ноября 1920 года.

Ольга

Она и ее двоюродная сестра Варя Монина, юные поэтессы, познакомятся с ним, когда Гумилев между боями на фронте залечивал в Крыму простудный процесс в легких. Не знаю, рассказывал ли он Ольге, как с папиросой в зубах смело фланировал по брустверам окопов, за что ему влетало от командиров, говорил ли, как первым рвался на фронт. Позже, уже в 26-м, поэт Бенедикт Лившиц, также храбрый, удостоенный наград воин, скажет: «Только мы честно отнеслись к войне: я и Гумилев. Мы сражались. Остальные поступили как мошенники. Даже Блок записался куда-то табельщиком».

А еще скажет фразу про нее, которую она запомнит: «В 18 лет каждый делает из себя сказку. «

Последний приезд

Но когда ступил на московский перрон, на календаре было 2 июля 1921 года. Полтора месяца до смерти.

На краю

Повторяю, хитрым не был. Напротив, был прямым, как таран, как пущенная сильной рукой стрела. Пять раз делал предложение Ахматовой и дважды пытался из-за нее покончить с собой, пока не добился согласия. Трижды требовал выстрела на дуэли с Волошиным, когда у того случилась осечка, и ждал, стоял у барьера в ожидании пули. Дважды покорял Африку, да так, что местные не только называли детей в его честь, но отец будущего императора Эфиопии Хайле Селассие I подарил ему в знак благодарности одну из рек черного континента. Какого?! А когда на фронте при отступлении все вдруг бросились врассыпную, он один кинулся под огнем вытаскивать брошенный на передовой пулемет, за что и получил второго Георгия!

Какая смертная тоска

Нам приходить и ждать напрасно.

А если я попал в Чека?

Вы знаете, что я не красный!

Нам приходить и ждать напрасно,

Пожалуй, силы больше нет.

Вы знаете, что я не красный,

Голгофа

Это правда. Не красный и не белый. Просто по натуре он был заговорщиком. С детства. И таких, надо признать, обожал. Здесь, в Москве, на углу с Георгиевским переулком стояло когда-то кафе поэтов, знаменитое «Домино». Стены в нем расписал сам Анненков, и на них в качестве украшения кто-то повесил и птичью клетку, и старые штаны поэта Каменского. Здесь в чайниках, маскировки ради, подавали чистый спирт поэтам и проституткам, чекистам и наркоманам. И здесь, за день до встречи с Одоевцевой, Гумилев читал стихи. Выйдя из кафе, заметил мужчину, который декламировал строки его. Читал не бледный юноша, не истомленная ночными бдениями девушка, вспоминал свидетель, стихами опьянялся мужчина в кожаной куртке. Крепко пришитая к плечам голова, кривоватые, в обмотках, ноги, библейское лицо.

Голубя убьют при очередном переходе границы. И Гумилев знал это уже, когда в комнатке Одоевцевой на Басманной вдруг улыбнулся и, подняв указательный палец, сказал: «Завтра в обратный путь, домой. Но сегодня задам пир на весь мир. Быстрота и натиск. Буду вечером выступать. Как же без вас. «

Читал стихи как раз во Дворце искусств, где останавливался в прошлый раз. Не знаю, сказал ли Одоевцевой, что накануне ночью, найдя эти ворота Дворца запертыми, лихо перемахнул через ограду, ибо там в одном из флигелей его ждала очередная женщина. Запомните, друзья-читатели! Эту ограду, которая и ныне ограждает дом на Поварской, брал штурмом поэт Гумилев! И здесь же, в каком-то длинном зале, последний раз читал Москве стихи. Сначала пророческие:

Но я за все, что взял и что хочу,

За все печали, радости и бредни,

Как подобает мужу, заплачу

Непоправимой гибелью последней.

Подошла неслышною походкой,

Посмотрела на меня любовь.

Отравила взглядом и дыханьем,

Слаще роз дыханьем, и ушла

В белый май с его очарованьем,

В невские, слепые зеркала.

Часы судьбы

. Я кричу, и мой голос дикий,

Это медь ударяет в медь,

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые

Или воды гневных морей,

Золотое сердце России

Мерно бьется в груди моей.

P.S. Он стрелой летел к славе. Так летел, что и после ареста вышел в свет его «Огненный столп», а после расстрела, в тот же год и в следующий, были переизданы «Жемчуга», «Костер», «Фарфоровый павильон». А на премьере его «Гондлы» (ростовский театр, помните, все-таки переехал в Петроград!) зрители отбивали ладони: «Автора. Автора. «

Современник поэта, писатель Василий Немирович-Данченко считал, что Гумилев был бы на месте в Средние века: «Опоздал родиться лет на четыреста. «

Источник

Загадки гибели Н. Гумилёва

Анатолий Доливо-Добровольский

Материалы по теме:

В августе 1996 года исполнилось 75 лет со дня трагической гибели великого русского поэта Николая Степановича Гумилёва, расстрелянного петроградскими чекистами, предположительно 24 или 25 августа, где-то в районе станции Бернгардовка под Петроградом, в долине р. Лубья. Август 1921 года был скорбным месяцем русской поэзии: 7 августа скончался другой замечательный русский поэт — Александр Блок, вечный соперник и антагонист Гумилёва.

Потрясенный почти одновременной смертью двух лучших поэтов России, Максимилиан Волошин посвятил памяти Блока и Гумилёва стихи:

С каждым днем все диче и все глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит.
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта.
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца, Русь,
И на дне твоих подвалов сгину
Иль в кровавой луже поскользнусь.
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но удел не выберу иной:
Умирать, так умирать с тобой,
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба.

Как сильно разошлись пути и судьбы Гумилёва и Блока. Александр Блок всегда сочувствовал русской революции, работал в комиссии по расследованию преступлений царского правительства, написал поэму «Двенадцать», где оправдывал бессудные расстрелы и грабежи, а во главе революционного сброда кощунственно поставил Иисуса Христа (Гумилёв говорил, что этой своей поэмой Блок вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя). А Николай Гумилёв никогда не скрывал своих монархических убеждений, ни в личных беседах, ни на литературных вечерах, и не захотел их скрыть даже на допросах у чекистов.

…представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами
Ждать спокойно Его суда.

В тюрьму он взял с собою Евангелие и Гомера. Большинство знакомых Н. Гумилёва было убеждено, что под арест он попал по ошибке и скоро будет освобожден.

О расстреле Н. Гумилёва Петроград узнал 1 сентября из расклеенных по городу объявлений, Ольга Форш писала об этом дне: «А назавтра, хотя улицы были полны народом, они показались пустынными. Такое безмолвие может быть только… когда в доме покойник и живые к нему только что вошли. На столбах был расклеен один, приведенный уже в исполнение, приговор. Имя поэта там значилось… К уже ставшим недвижно подходил новый, прочитывал — чуть отойдя, оставался стоять. На проспектах, улицах, площадях возникли окаменелости. Каменный город». Один из мемуаристов вспоминает: «Я … остановился у забора, где выклеен был печатный лист, и взор мой прямо упал на фамилию Гумилёва… А ниже: приговор исполнен… Мне показалось, что эти ужасные слова кто-то выкрикнул мне в ухо. Земля ушла из-под ног моих… Я не помнил, куда иду, где я. Я выл от горя и отчаяния. «Однако… И перевернуло же Вас!» — сказал, увидя меня через несколько дней, Гурович».

Несмотря на всю рискованность такой акции, группа литераторов обратилась к Советскому правительству с письмом в защиту Николая Гумилёва. Письмо подписали А. Волынский, М. Лозинский, Б. Харитон, А. Маширов (Самобытник), М. Горький, И. Ладыжников. Даже после расстрела многие не могли поверить, что Советская власть решилась уничтожить Н. Гумилёва. Ходили легенды, что якобы М. Горький лично ездил в Москву к Ленину просить за Гумилёва, что бумага о помиловании опоздала или была задержана по личному указанию главного палача Петрограда Григория Зиновьева (Радомысльского-Апфельбаума). Бумаги о помиловании в деле Н. Гумилёва нет, наверное, ее никогда и не было. В эти дни интеллектуальная элита Петрограда проявила себя достаточно мужественно. В Казанском соборе была заказана панихида по Николаю Гумилёву. Фамилия его, конечно, не называлась, но все понимали слова священника: «Помяни душу убиенного раба твоего, Николая», по ком идет служба. Несколькими днями позднее была проведена еще одна панихида — в весьма популярной в народе Спасской часовне Гуслицкого монастыря, которая находилась на Невском проспекте перед портиком Перинной линии (ныне не существует). И если друзья и почитатели Гумилёва не могли заполнить кафедрального собора, то часовня была набита битком людьми, пришедшими отдать дань великому русскому поэту. Среди петербуржцев ходила легенда, что раздраженный такой манифестацией Григорий Зиновьев приказал разрушить эту часовню (в действительности она была снесена через восемь лет по требованию общества «Старый Петербург» как «уродливая»).

В наши дни одна за другой появляются публикации о том, как проходило в ЧК дело Николая Гумилёва, печатаются выдержки из протоколов следствия, но много остается еще нераскрытым. Мы последовательно сначала узнали, что вина Николая Гумилёва была только в недонесении, хотя об этом, прочтя текст приговора, оказывается писал еще А. Ф. Кони: «За это по старым прецедентам можно было только взять подписку о неучастии в противоправительственных организациях и отпустить». Позднее мы узнали, что заговора В. Таганцева вообще не было, что он придуман чекистами для развертывания очередной волны террора. Но неужели одна сплошная выдумка — мемуары учеников Гумилёва Ирины Одоевцевой и Георгия Иванова, в которых написано, что Гумилёв был членом контрреволюционной организации и даже возглавлял ячейку, написал (и читал Г. Иванову) прокламацию для кронштадтских моряков, в кронштадтские дни ходил, переодетый, вести агитацию в рабочих кварталах, во время поездки в Крым летом 1921 г. участвовал в вербовке уцелевших белых офицеров в эту организацию и т.п.? И как это похоже на Гумилёва с его склонностью к риску, с благородными устремлениями «угрюмого и упрямого зодчего Храма, восстающего во мгле»:

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

А если всего этого нет в материалах следствия, то ведь это может означать и то, что изощренному следователю Якобсону не удалось получить от мужественного поэта нужных показаний. Все здесь остается неясным. За всем этим постоянно чувствуется какая-то недоговоренность. Арестован Гумилёв был по показаниям В. Таганцева, но оказывается были и другие источники, которые остались нераскрытыми. Ряду арестованных после просьб общественности наказания были смягчены (от двух лет заключения до помилования), но формально ни в чем неповинного Гумилёва это не коснулось. Мы полагаем, что главная причина расстрела Н. Гумилёва — вовсе не таганцевское дело и не участие в иной недоказанной контрреволюционной группе. Если бы даже никакого таганцевского дела не было, он все равно был бы обречен. И он сам чувствовал это. Тут и его страшное предвидение в стихотворении «Заблудившийся трамвай», написанном им все в том же роковом 1921 году:

В красной рубахе, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне.
Она лежала вместе с другими

Там, в ящике скользком, на самом дне. и прямое указание в одном из последних стихотворений, что за ним ведется слежка:

Писатель Ю.Юркун предупреждал Гумилёва: «Николай Степанович, я слышал, что за Вами следят. Вам лучше скрыться».

Главная причина его гибели — его необычайная популярность среди молодежи, его успешная деятельность в многочисленных поэтических школах и студиях (современники говорили, что те, кто побывал на Гумилёвских семинарах, навсегда погибли для «пролетарского искусства»), его блестящие выступления на поэтических вечерах, наконец, завоеванный им пост главы петроградских поэтов, когда он при баллотировке обошел А. Блока. Мемуаристы вспоминают, как после публичного чтения поэмы «Двенадцать» супругой Блока Л. Менделеевой слушатели освистали эту поэму. Следующей была очередь выступать Блока, но он с трясущейся губой повторял: «Я не пойду, я не пойду». Тогда к нему подошел Гумилёв, сказал: «Эх, Александр Александрович, написали, так и признавайтесь, а лучше бы не писали» и вышел вместо него на эстраду. Он спокойно смотрел на бушующий зал «своими серо-голубыми глазами. Так, вероятно, он смотрел на диких зверей в дебрях Африки, держа наготове свое верное нарезное ружье». И когда зал начал утихать, стал читать свои стихи, и такова была исходящая от них магическая сила, что чтение сопровождалось бурными аплодисментами. А потом умиротворенный зал согласился выслушать и Александра Блока.

Могли ли советские руководители потерпеть такого явного лидера, кумира петроградской молодежи, не желавшего шагать в ногу с ними, да еще открыто объявлявшего себя монархистом? Скорее всего по делу Гумилёва уже давно велась заблаговременная и тщательная подготовка.

Очень странным выглядит написание А. Блоком злой и несправедливой статьи «Без божества, без вдохновенья», направленной против акмеистов и лично Гумилёва в апреле 1921 г., то есть еще до начала таганцевского дела, за четыре месяца до трагической гибели Николая Степановича. Ведь манифест акмеистов был опубликован за 8 лет до этого, и, казалось бы, для чего было А. Блоку столько лет выжидать, чтобы начать борьбу с новым и уже победившим символизм направлением. Какова причина появления этой статьи? Ревность побежденного в поэтическом соревновании? Нет, для Блока это было бы слишком мелким.

Перечитаем еще раз эту статью, и мы увидим, что А. Блок произвольно и неточно толкует в ней литературоведческие работы Н. Гумилёва, что он слеп и глух к чеканной мощи Гумилёвских стихов, что вся статья бездоказательна и носит характер заказной. Именно таким образом в те годы готовились политические процессы: все начиналось с выступлений в прессе, затем проходили обсуждения в коллективах, а затем уже дело поступало в карательные органы.

Не была ли первой ласточкой антиГумилёвской кампании статья, заказанная А. Блоку? Анна Ахматова говорила, что Блока «заставили» написать эту статью. Некоторыми предполагалось, что это друзья Блока потребовали от него, чтобы он рассчитался с акмеистами. Но Анна Ахматова, по свидетельству М. И. Будыко, всегда чувствовала, что скорее всего причина появления этой статьи — это поражение А. Блока при перевыборах председателя «Союза поэтов». В очень кратких дневниковых записях А. Блока есть упоминание, что он несколько раз встречался с чекистом Озолиным в 1921 году и, по крайней мере при одной из таких встреч, обсуждался провал Блока при перевыборах. И столь ли уж важно, получил ли Блок задание написать эту статью прямо из ЧК, или ему это передали через людей его окружения?

Правы ли мы в наших предположениях? Для выяснения истины есть только один путь — получить доступ к еще нераскрытым до конца секретным архивам. Быть может, среди них мы найдем и папку с планом антиГумилёвской кампании и доподлинно узнаем долю вины всех тех, кто в нее был вовлечен, имена которых нам пока не хотят называть.

Источник