Что значит фрагмент действительности

Словари

2) Отрезок действительности (реальной или воплощенной в тексте), какой-либо факт, фрагмент события, отраженный в высказывании.

а) субъекты и объекты;

в) статус и функции;

з) пространственно-временной континуум.

Отрезок действительности (реальной или воплощенной в тексте), какой-либо факт, фрагмент события, отраженный в высказывании.

1) субъекты и объекты;

3) статус и функции;

8) пространственно-временной континуум.

Следует дифференцировать объективное содержание худож. текста (как продукт эстетической речемыслительной деятельности автора и объект познавательной деятельности читателя) и отражение этого содержания в сознании коммуникантов. Это связано, во-первых, с тем, что С. р. х. т. выражает прямо или косвенно лингвистически материализованную интенцию автора, однако то, что автор, возможно, хотел сказать, и то, что им действительно сказано, не всегда совпадает. Во-вторых, объективно воплощенное содержание текста может по-разному интерпретироваться читателями ввиду несовпадения их информационного тезауруса, разной языковой компетенции и общего культурного уровня.

Согласно концепции И.Р. Гальперина (1981), информация, составляющая содержательный план текста, может быть содержательно-фактуальной, содержательно-концептуальной, содержательно-подтекстовой. Отражаясь в сознании адресата, содержательно-фактуальная информация приобретает статус поверхностного смысла (см.) текста, который, по мнению Н.А. Купиной (1983), выражается прежде всего лексическими средствами. Освоение содержательно-концептуальной и содержательно-подтекстовой информации требует более высокого уровня духовной и языковой культуры адресата и связано с постижением им глубинного смысла текста на основе интерпретации системно организованных языковых средств всех уровней, включая лексические.

Поскольку худож. текст содержит эстетическую информацию (А. Моль), способную рождать «лирическую эмоцию» и отражающую реальный мир в образной форме с позиций эстетического идеала автора, С. р. х. т. всегда прагматически окрашено и имеет ассоциативно-образный характер.

В худож. тексте как форме коммуникации дифференцируются два аспекта его смыслового развертывания: лингвистический и экстралингвистический. Первый предполагает систему контекстуального выдвижения отобранных автором и особым образом организованных речевых средств, призванных возбудить творческое воображение читателя в нужном для писателя русле. С. р. х. т., таким образом, воплощает коммуникативно-эстетическую стратегию автора. Второй (экстралингвистический) аспект смыслового развертывания произведения характеризуется прагматической направленностью, определяющей особый ассоциативно-образный характер отражения эстетической информации в сознании читателя.

Вторичная коммуникативная деятельность адресата, включающая, согласно концепции В.З. Демьянкова, восприятие, интерпретацию, понимание текста, рождает динамику личностных смыслов, позволяя выявить «доминантный личностный смысл» (В.А. Пищальникова). Существуют и другие походы к определению сущности смысловой интерпретации, которую трактуют как постижение собственного «я» (М. Мамардашвили), как освоение идейно-эстетической, смысловой и эмоциональной информации худож. произведения (В.А. Кухаренко), как взаимодействие текста с воспринимающей его личностью (В.В. Васильева и др.). Проблема смыслового восприятия текста разрабатывается в психологии и психолингвистике (Л.С. Выготский, Н.И. Жинкин, А.А. Леонтьев, А.А. Брудный, И.А. Зимняя, Т.Н. Дридзе, Ю.А. Сорокин, В.А. Пищальникова и др.), в лингвистике текста (О.И. Москальская, Н.Д. Зарубина, С.Г. Ильенко, З.Я. Тураева и др.), в стилистике текста (В.В. Одинцов, М.Н. Кожина, И.В. Арнольд, Н.А. Купина, И.Я. Чернухина и др.).

Своеобразие высказываний худож. текста заключается в том, что они фиксируют не реальные ситуации, а моделируемые художественно в соответствии с эстетической концепцией автора, т.е. речь идет об отражении фрагментов худож. мира, образно воплощенного в тексте. В связи с этим элементы ситуации в сознании воспринимающего текст субъекта коррелируют как с единицами образного строя (микрообразами, образами целых ситуаций), так и с единицами понятийно-концептуального уровня.

Информативные сигналы различных элементов воплощенной ситуации, вербально закодированные в тексте, логично рассмотреть как имеющие статус семантических признаков соответствующих элементов. При этом репрезентируемый вербально семантический признак может отражать либо одну из сторон описываемого элемента ситуации (на уровне сем), либо элемент в целом (на уровне слов, фразеологизмов), либо координацию элементов (на уровне высказывания и его частей). Таким образом, выделяются семантические признаки разных рангов и степени обобщения. Их соотнесенность, фиксирующая отличительные свойства целой ситуации, ее элементов и отдельных сторон этих элементов, коррелируется в сознании читателей со смысловой иерархией: от микросмыслов отдельных компонентов слов к смыслу слов и обобщенному смыслу высказывания. При этом целое не складывается из суммы его составляющих.

Блок высказываний, объединенных функционально и по смыслу, и целый текст, отражающий ряд соотносительных ситуаций, эпизодов или целое событие, характеризуется взаимодействием ассоциативно-смысловых комплексов разного ранга и масштаба. При этом действует механизм «накапливания и укрупнения» информативных сигналов отдельных худож. реалий, выражающийся в отношениях дополнения, усиления и контраста соответствующих семантических признаков различных уровней обобщения, формирующий в сознании читателя представление об общей информативной и прагматической сущности текста. Семантические признаки определяются широко, как закодированные вербально информативные сигналы различных реалий худож. мира, воплощенного в тексте (от отдельных элементов до ситуаций).

Механизм «накапливания и укрупнения» семантических признаков различных элементов худож. действительности по-разному действует в соответствии с эстетически обусловленной концептуальностью и прагматичностью текста и идиостилем (см.) автора. Данный процесс реализуется неодинаково: 1) путем линейно-последовательного проявления ряда семантических признаков описываемых реалий; 2) благодаря многократной актуализации одного или нескольких семантических признаков изображаемых явлений; 3) на основе парадоксального сочетания признаков одного или разных элементов воплощенной в тексте худож. действительности. В соответствии с этим вербально выраженные семантические признаки различных реалий худож. мира могут связываться отношениями дополнения, усиления и контраста. Эти отношения коммуникативно значимы на разных этапах смыслового развертывания произведения: от высказывания до целого текста. Выделяются различные виды каждого из этих универсальных смысловых отношений.

Источник

Разбираемся, что такое фрагмент. Происхождение, синонимы, употребление

Некоторые привычные слова давно вошли в наш активный словарный запас, который мы используем в повседневной речи. Однако иногда возникает потребность задуматься о том, что обозначает то или иное слово, откуда оно пришло в русский язык и правильно ли мы его употребляем. В этой статье мы будем разбираться, что такое фрагмент, определим этимологию данного слова и то, где его уместнее употреблять.

Что означает слово «фрагмент»

В соответствии с толковым словарем русского языка Ефремовой Татьяны Федоровны, в котором наибольшее число значений этого слова, «фрагмент» обозначает:

Но помимо приведенных выше способов употребления, прототипическое (образцовое, давшее начало остальным) значение слова «фрагмент» является более прозаическим и совершенно не относящимся к искусству. Первоначальным смыслом этого слова является «часть, деталь чего-либо». По неизвестной причине лишь немногие лингвисты упоминают об этом факте.

Существует способ, как найти определение тому, что такое фрагмент (или любому другому слову), когда нет возможности воспользоваться информацией из авторитетных источников: достаточно подобрать синонимический ряд, который позволит лучше разобраться с определением слова.

Этимология: происхождение слова

Синонимы, словообразование

Помимо синонимов, к слову фрагмент можно подобрать один непрямой антоним, который лишь частично будет являться его противоположностью. Таким словом является «целое», так как оно исключает возможность расчленения какого-либо объекты на составляющие.

От этого слова можно также образовать обилие других слов или даже частей речи. К примеру:

Фрагментация картины

Очень часто искусствоведы при исследовании какой-либо картины условно делят ее на составляющие: так уменьшается вероятность пропустить важные детали, которые с первого взгляда могут быть незаметными. Увеличив какой-либо участок произведения искусства, работник начинает кропотливо изучать его особенности.

Для тех, кто желает проверить свои знания картин известнейших художников различных времен, существуют тесты, в которых нужно понять, что такое на фрагменте картины изображено, и как она называется. Благодаря таким тестам можно узнать уровень своей компетенции в живописи.

Источник

Мотивы отбора «фрагментов действительности» (фаза ориентации)

Итак, любая речь начинается с изобретения содержания, иначе с инвенции. «Инвенция — искусство добывания и предварительной систематизации материала» (13, 22). Она тесно связана с миром вещей и является переходом от неречевой деятельности к речевой: необходимо почерпнуть факты, существующие в реальной действительности и ввести их в речевой оборот.

Как же это сделать на практике?

Е. В. Клюев отмечает три фазы инвенции:

В древности риторика была ориентирована на судебные речи. А потому перед оратором не стоял вопрос, на какую тему он должен говорить. И все же косвенным образом она давала рекомендации по этому поводу: выбор темы должен быть сопряжен с категорией «интерес» (в переводе с латинского interest означает «важно»). Уже на ранней стадии своего развития риторике пришлось учитывать такие виды интереса, как общественный, групповой и индивидуальный. Именно эти виды интереса и диктовали выбор темы. А поскольку личность того времени умела сочетать собственные интересы с интересами общества, оратор, говоря от имени общества, тем самым говорил и от своего имени тоже. Более полного совпадения личных интересов с общественными история человечества впоследствии не знала, и потому классическая риторика традиционно советовала выбирать тему, ориентируясь на социальные интересы. Как относиться к этим рекомендациям сегодня? Безусловно, современная риторика вслед за риторикой классической считает, что успех речи зависит от того, имеются ли общие интересы между собеседниками. Достаточно вспомнить законы и принципы современной риторики. Принцип близости, в частности, рекомендует следующее: представив аудиторию, постарайтесь выбрать для вашей речи, использовать в ней именно те факты, те примеры, те образы, которые взяты из области, жизненно важной или хорошо знакомой, интересной, доступной вашему слушателю» (21, 85). Следовать этому совету достаточно легко, когда вы обращаетесь к общественно значимой, широкой теме.

А если предположить, что предмет, который чрезвычайно интересен вам, который вы досконально изучили, абсолютно не интересен вашим собеседникам? Можно ли эту тему сделать общественно интересной? Е. В. Клюев приводит пример темы, которая, на первый взгляд, никак не может быть интересной широкой публике, — месса ди воче. Как поступить оратору в этом случае? Может быть, отказаться от этой темы или заставить слушателя полюбить ее? Отнюдь нет. Е. В. Клюев пишет, что хитрость состоит в том, «чтобы, не перевоспитывая аудитории, изменить вид предмета, причем изменить его не столько для аудитории», сколько для самого говорящего». Это значит, что нужно отказаться от собственного стереотипа в восприятии этой темы, от того, что вы многократно воспроизводили ее в одних и тех же выражениях, без учета времени и места, характера слушателей.

«Между тем, очевидно, что применительно к разным категориям слушателей должны существовать разные способы развертывания одной и той же темы.

И это не столько потому, что разные категории слушателей в разной степени проявляют интерес к теме. Гениальным открытием инвенции было то, что уровень общественного интереса к той или иной теме есть прежде всего вопрос градуирования».

Как это понимать? Следующим образом: общественно неинтересных тем не существует — существуют лишь неправильно градуированные темы». (13, 26). Далее Е. В. Клюев показывает, как можно градуировать месса ди воче. Представьте себя на месте человека, который получил приглашение на лекцию по этой теме. Как должен рассуждать человек, пригласивший вас в надежде на то, что вы не откажетесь от предложения?

Прежде всего он должен задать себе несколько вопросов: может ли человека, представителя широкого социума, заинтересовать месса ди воче? Скорее всего приглашение к разговору о месса ди воче поставит его в тупик. Но это совсем не значит, что следует отказаться от попытки вовлечь в разговор столь несведущего человека.

Может быть, его чуть больше заинтересует итальянское бельканто? Вполне вероятно, если человек знает, что итальянское бельканто — это стиль. Но скорее всего представитель широкого социума постарается уклониться от подобной темы, поскольку она не является для него очень важной.

Попытаемся в своих поисках продвинуться дальше. Возьмем не итальянское бельканто, а проблему человеческого голоса вообще. Нельзя сказать, что эта проблема находится за границей интересов представителя социума. Так, он внимательно может выслушать сообщение о том, что можно сделать с помощью голоса, потому что его интересуют возможности человека вообще и, в частности, свои собственные.

«Итак, — пишет Е. В. Клюев, — если мне, скажем, в не слишком неблагоприятной обстановке (например, не в вагоне метро, когда я приготовился к выходу) задан вопрос, могу ли я, начав говорить очень тихо, постепенно повысить громкость моего голоса до максимальной и после этогопостепенноже вернуться к первоначальному уровню громкости, я буду очень даже не прочь попытаться. Хотя бы только и из так называемого спортивного интереса, то есть из желания узнать, до какой степени это для меня достижимо. Разумеется, попытка, скорее всего удастся не слишком, но это определенно будет попытка осуществить месса ди воче, которая — после данной попытки — перестанет быть для меня «совершенно чужой» и, может быть, даже покажется крайне интересной».

Итак, мы говорили о месса ди воче — приеме бельканто, который предполагает медленный подъем голоса от pianissimo до fortissimo и медленный возврат обратно. И в процессе этого разговора проследили, как предмет индивидуального интереса превратился в предмет общественного интереса, как чужое для нас понятие было риторически градуировано, то есть представлено серией последующих ступеней.

«В этом и состоит одна из главных рекомендаций инвенции: она касается того, как индивидуальный интерес может быть «сопряжен» с интересом общественным: нужный говорящему предмет градуируется по вертикали таким образом, чтобы оказаться в поле зрения говорящего, после чего искомая ступень градации (доступная пониманию слушателей) переносится по горизонтали в конкретную — данную — речевую ситуацию, с учетом присутствующих» (13,28).

Эта процедура хорошо известна каждому журналисту. Он пишет на разные темы, и его задача — сделать любую тему общественно интересной. Путь к этому один: найти ту ступень, на которой в сознании читателя может расположиться предмет его статьи.

Источник

Мотивы отбора «фрагментов действительности»

Тем не менее косвенным образом обращения говорящих к тому или иному «фрагменту действительности» были всё-таки типологизированы. Причём соответствующая типология возникла на базе философии. Типология эта базируется на такой категории, как интерес. Примечательно исходное, латинское, значение этого слова. Interest в переводе с латинского означает «важно». Именно это значение и задаёт вектор в изучении интереса к тому или иному объекту или явлению действительности.

Иметь интерес к чему бы то ни было изначально идентифицировалось с ощущением «важности» этого «чего-то» в жизни общества. В хорошо известном риторам трактате Гельвеция «Об уме», в частности значилось: «Если физический мир подчинён закону движения, то мир духовный не менее подчинён закону интереса. На земле интерес есть всесильный волшебник, изменяющий в глазах всех существ вид всякого предмета». В частности, из этого высказывания следовало, что причиной любого действия, совершаемого нами, является интерес.

Риторика как наука о речевых действиях, вне всякого сомнения, не могла рассматривать в качестве причины речевых действий что-либо иное, чем интересы. А стало быть, уже на ранних этапах становления риторике пришлось учитывать и различные виды интересов, вызывающих те или иные речевые действия. Виды эти не были систематизированы подробно. Речь шла прежде всего о различении интересов по уровню их широты. На основании данного классификационного критерия выделялись такие виды интереса, как общественный, групповой и индивидуальный.

Именно эти виды интереса в той степени, в какой они были присущи отдельной личности, и диктовали обращение оратора к той или иной теме. Дифференциация тем на «масштабные» и «мелкие» ведёт свое начало именно отсюда.

Иногда утверждается, что применительно к ораторскому искусству античность не знала такого понятия, как индивидуальный интерес. Речь, произносимая говорящим, с этой точки зрения, не была «речью от себя». Однако, не вдаваясь в длительные дискуссии, заметим, что дело, видимо, обстояло не совсем так. Античность была временем, когда, по словам выдающегося русского учёного АФ. Лосева, личность прекрасно умела «координировать» собственные интересы с интересами общества. Поэтому, говоря «от лица общества», оратор тем самым говорил и от своего имени тоже. В этом, может быть, и заключается секрет того недостижимо высокого уровня, какого публичная речь достигла в соответствующие времена. Более полного совпадения личных интересов с общественными история человечества впоследствии не знала.

Отсюда и рекомендация классической риторики, в соответствии с которой обращение к теме всегда мотивируется (и должно быть мотивировано) социальным интересом. Только в этом случае оратора ожидал успех.

Таким образом, предмет, который «движет мною» как говорящим, должен, по крайней мере, попадать в ноле внимания слушателей. Понятно, что чем менее индивидуальный интерес представляет предмет, тем больше потенциальных собеседников находится в моём распоряжении и тем больше вероятность того, что случайно выбранный мной кандидат в собеседники захочет поддерживать предлагаемое ему речевое взаимодействие.

Объяснялось это прежде всего тем, что предложенная выше закономерность отнюдь не определяла уровня продуктивности речевого контакта. Дело в том, что предмет, применительно к которому наблюдается общественный интерес, далеко не всегда известен говорящему в той же степени, в какой ему обычно известен предмет его индивидуального интереса. И если по поводу того же многозабойного бурения, составляющего предмет моего личного интереса, я могу говорить часами напролёт, то по поводу такого «предмета» общественного интереса, как моральный облик президента Соединенных Штатов Америки, моей речевой энергии может хватить не более чем на пять минут. Сомневаюсь также, что в течение этих пяти минут мною будут высказаны какие-либо действительно заслуживающие внимания соображения, за которые мне всю оставшуюся жизнь хотелось бы нести персональную ответственность.

Здесь-то и приходит на помощь инвенция с её опытом корреспондирования индивидуального и общественного интереса. Инвенция, в частности, учит: любой говорящий имеет сильные стороны в том, что касается владения определённой предметной областью. В этом случае главной его задачей становится прежде всего определить, какое место данная предметная область занимает относительно предметных областей, приковывающих к себе общественный интерес.

Уже здесь может показаться, что я с моим многозабойным бурением совсем безнадёжен и что у меня нет никакой возможности приспособить предмет моего индивидуального интереса к интересу общественному. Однако вывод этот весьма преждевременный: инвенция тем и была хороша, что не предполагала безнадёжных ситуаций. И более того: спасение моё, с точки зрения инвенции, могло быть не в том, чтобы найти одного-двух понимающих меня бурильщиков в пёстрой уличной толпе, но в том, чтобы всего-навсего взглянуть на ситуацию трезво. А именно так: предмет моего индивидуального интереса, в том виде, в котором предмет на данный момент существует для меня, «несъедобен».

Оговорка с использованием курсива имеет в данном случае первоочередное значение, поскольку, в сущности, здесь инвенция и начинает работать в полную силу. Ибо тот вид, в котором предмет на данный момент существует для меня, определённо не есть единственный вид, в котором он в принципе может существовать.

Хитрость здесь отнюдь не в том, чтобы, популярно объяснив прелести многозабойного бурения «широким массам», заставить их полюбить «сооружение скважин с ответвлениями в виде дополнительных стволов»: таких романтических задач инвенция перед собой никогда не ставила, понимая, что с любовью к сооружениям скважин надо родиться. «Хитрость» же состояла в том, чтобы, не перевоспитывая аудитории, изменить вид предмета, причём изменить его не столько для аудитории (для неё предмета этого пока так и так нет!), сколько для меня самого.

Рекомендация эта скрыто реферирует к той особенности индивидуального интереса, которая впоследствии получила название «профессионального кретинизма». Уже в древние времена было замечено, что человек, «захваченный» той или иной темой, обязательно является и носителем индивидуального стереотипа в том, что касается данной темы. Иными словами, тема существует в его сознании в раз и навсегда «зафиксированном» виде и способна воспроизводиться только так, как она уже многократно воспроизводилась, то есть без учёта времени и места, характера слушателей и т.д. «Это интересно для меня» начинает значить, что «это интересно вообще».

Поразительно, но подлинные знатоки в той или иной узкой области знаний, как правило, хуже всего могут представить свою область знаний посторонним. Эти подлинные знатоки практически неспособны варьировать содержание интересующей их предметной области, ибо данная область становится для них «неприкосновенной», «священной». А это и проявляется в том, что освещаться она может исключительно в тех же самых выражениях, которые однажды были (может быть, даже успешно!) найдены для неё.

Между тем, очевидно, что применительно к разным категориям слушателей должны существовать разные способы развертывания одной и той же темы. И это не столько потому, что разные категории слушателей в разной степени проявляют интерес к теме. Гениальным открытием инвенции было то, что уровень общественного интереса к той или иной теме есть прежде всего вопрос градуирования.

Есть некоторая вероятность, что, например, итальянское бельканто интересует меня чуть больше, чем месса ди воче: я, по крайней мере, знаю, что итальянское бельканто есть вокальный стиль. Однако приглашать меня к обсуждению итальянского бельканто тоже небезопасно: я могу сослаться на неосведомлённость в данной области знаний и не принять приглашения. Итальянское бельканто не является в моей жизни вопросом первостепенной важности. Получается, что к разговору об итальянском бельканто меня тоже не имеет смысла приглашать? Воздержимся от ответа: нет, не имеет, и попробуем продвинуться ещё немного дальше.

Проблема возможностей человеческого голоса меня, опять же, как представителя социума в первую очередь, конечно, не волнует, однако сказать, что проблема эта находится за границами моих интересов вообще, было бы неправильно. Так, я с интересом могу выслушать сообщение о том, что можно «сделать» с помощью голоса. Более того, я, скорее всего, даже попытаюсь и сам «сделать» что-нибудь подобное. Видимо, я приму приглашение к разговору о возможностях человеческого голоса, правда, только в том случае, если мне на момент этого разговора вообще нечем будет больше заняться. Следует ли приглашающему терпеливо ждать, когда такой «момент праздности» наступит в моей жизни? Оставим пока и этот вопрос без ответа.

Зададим себе лучше вот какой вопрос: почему меня интересуют возможности человеческого голоса, пусть даже только хоть в какой-то степени? Ответ очевиден: потому что меня вообще интересуют возможности человека (обоснования данного положения предъявлять, видимо, ни к чему). Разумеется, это не означает, что я очертя голову брошусь участвовать в разговоре «Давайте обсудим возможности человека!», поскольку возможности человека интересуют меня вообще-то в проекции на конкретного человека, то есть, например, на меня самого (если поблизости в данный момент нет более подходящей и интересной для меня кандидатуры, которая в принципе легко может оказаться поблизости, но данный вопрос мы оставим в стороне).

Тот, кто не осуществил месса ди воче до прочтения сноски, вероятно, всё-таки сделал это после прочтения сноски (за исключением, пожалуй, совсем уж серьёзных людей, которым легкомысленный автор приносит свои запоздалые извинения). Так что соответствующий вопрос, видимо, можно считать закрытым.

Вообще же говоря, на наших глазах чужое для нас понятие было риторически (инвенционалъно) градуировано, то есть представлено серией последовательных ступеней:

Путь к этому лишь один: найти ступень, на которой в сознании читателей могло бы располагаться многозабойное бурение [21].

При этом журналист знает, что ступень такую всегда можно найти и что успех материала будет зависеть от того, насколько правильно эта ступень определена. Ведь следующая за процессом градации «моментальная процедура» переброса надлежащей ступени в читательское сознание тоже, разумеется, может быть удачной и неудачной.

Таксономия

Итак, выбор «фрагмента действительности», о котором должна идти речь в сообщении, прежде всего определяется совместным интересом к данному фрагменту говорящего и слушателей. Если феномена совместного интереса не обнаруживается, вступают в силу правила преобразования индивидуального интереса говорящего в интерес общественный. Рассмотренный нами пример с месса ди воче есть пример, когда все необходимые сведения о соответствующем «фрагменте действительности» находятся в руках говорящего.

Однако, разумеется, столь идеальной ситуация бывает далеко не всегда. Ибо, хотим мы этого или не хотим, осуществить инвенционально корректную градацию можно лишь в том случае, если индивидуальный интерес говорящего подкреплён хорошей его подготовкой в соответствующей области знаний.

Что касается составления классификаций, или таксономических схем, то человечество отнюдь не изначально было сильно в этой процедуре. Требуется достаточно высокая степень изученности реальной действительности, чтобы действительность эту представить систематически, то есть как единство классов, подклассов, групп и т.д. (не случайно теория видов Дарвина или система химических элементов Менделеева суть завоевания уже позднего времени).

Время сохранило для нас первые попытки древних классификаций (весьма и весьма беспомощных!), предпринимавшихся в «дориторическую» эпоху [23].

В одной из новелл Х.-Л. Борхеса («Аналитический язык Джона Уилкинса»), где как раз и обсуждаются проблемы классификаций разных времён, можно найти ссылку на одну из древнекитайских таксономии, которая сравнивается с таксономией героя новеллы. Двусмысленные, приблизительные и неудачные определения напоминают классификацию, которую доктор Франц Кун приписывает одной китайской энциклопедии под названием «Небесная империя благодетельных знаний». На её древних страницах написано, что животные делятся на:

а) принадлежащих Императору,

з) включённых в эту классификацию,

и) бегающих как сумасшедшие,

л) нарисованных тончайшей кистью на верблюжьей шерсти,

н) разбивших цветочную вазу,

о) похожих издали на мух.

Эта забавная древнекитайская классификация (о том, до какой степени она виртуальна и виртуальна ли вообще, известно только самому Х.Л. Борхесу) нарушает практически все возможные принципы и правила таксономии и служит замечательным негативным примером прежних «представлений о мире» в Поднебесной Империи. Однако, если и дальше верить Х.Л. Борхесу, представления о мире и впоследствии не стали более «упорядоченными»:

«В Брюссельском библиографическом институте также царит хаос; мир там разделён на 1000 отделов, из которых:

262-й содержит сведения, относящиеся к папе,

Не чураются там и смешанных отделов, например, 179-Й: «Жестокое обращение с животными. Защита животных. Дуэль и самоубийство с точки зрения морали. Пороки и различные недостатки. Добродетели и различные достоинства».

Эти блистательные «примеры» показывают нам, до какой степени загадочными могут быть представления об упорядочивающих мир принципах. Кстати, можно вспомнить и кортасаровских героев, наслаждающихся найденным ими манускриптом, в котором мир дифференцирован на «отделы» по признаку цвета: красное, чёрное, белое. (с чрезвычайно причудливыми рубриками типа «чёрные минералы» и «животные с чёрной шерстью»). Для всего же, чему не нашлось цветового определения, используется слово «пампское» (разумеется, с предъявлением «пампских минералов» и «животных с пампской шерстью»).

Однако если читатель полагает, что подобного рода классификации ушли в область далёкого прошлого, то это большое заблуждение. Вот лишь один пример современной классификации: фрагмент оглавления, заимствованный из новейшей книги о культуре речи. Не нужно доказывать, что оглавление как жанр и есть классификация, которая должна отразить перечень вопросов, затронутых в главах, параграфах и т.д.

Пример выгладит так:

Короче говоря, прогресс современников в области таксономии не так очевиден, как того хотелось бы. Из личного опыта каждому из нас известно, что классифицировать и даже просто упорядочить что бы то ни было, есть задача не из лёгких. Прежде всего, потому, что классификации предполагают действительно чёткие представления о том, какова структура признаков интересующего нас объекта (основные признаки, второстепенные признаки, случайные признаки и т.д.), с одной стороны, в какие более крупные классы данный объект включается и какие подклассы он включает в себя, с другой стороны.

Каждый класс есть таксон, то есть элемент таксономии, для которого характерна своя степень обобщённости. Таксоны выделяются, таким образом, на основании единого принципа классификации (такого единого принципа классификации не просматривается, например, в приведённом выше фрагменте из древнекитайской энциклопедии: в этом фрагменте множество самых разнообразных оснований для множества самых разнообразных классификаций).

Интересно, что классификации, базирующиеся на естественных признаках, представляют собой, как правило, единственно возможную группировку объектов, то есть кошка, например, встроенная в естественную классификацию животных, никогда не попадёт в группу пресмыкающихся.

Многолетняя работа в студенческой аудитории давала мне возможность постоянно проводить эксперименты в этой области. Например, я предлагал аудитории назвать существенные признаки того или иного «предмета» (в широком смысле) и довольно часто получал весьма забавные ответы.

Вопрос: Каковы главные признаки кошки?

В данном случае перед нами вариант «таксономии кошки», то есть, фактически, «место» кошки в «предметном мире». Однако каким образом в принципе научиться выявлять место того или иного предмета в предметном мире и определять действительно присущие ему признаки?

Таксономический способ познания как раз и предполагал ответ на эти вопросы. Он был одним из рекомендованных способов осуществления процесса инвенции и гарантировал, что говорящему удастся понять, в составе каких ‘»предметов» искать интересующий его ‘»предмет». Базировался этот способ познания на серии тех же самых «ступеней градации», с которыми мы уже поэкспериментировали, разбираясь с месса да воче.

Понятно, что для того, чтобы выбрать ступень, которую легко перенести на актуальную речевую ситуацию, в распоряжений говорящего должна быть таксономическая схема, показывающая место предмета в составе других предметов, а также демонстрирующая структуру предмета как набор существенных и второстепенных признаков. Таксономическая схема может выглядеть, например, так:

При всей своей внешней сложности ‘»прочитывается» эта таксономическая схема довольно просто, если, например, представить средний ряд в следующем виде:

в породу (будучи сиамской),

в род (будучи кошкой)

и в высший род (будучи животным).

Однако понятно также, что сама по себе Мария-Антуанетта не включает в себя всех признаков стоящих над ней классов, то есть: будучи сиамской(порода), не является одновременно и сибирской: будучи кошкой(род), не является одновременно и курицей, будучи животным (высший род), не является одновременно и незабудкой.

Заметим, что как «класс» Мария-Антуанетта обладает максимальным количеством признаков, хотя другие классы всеми признаками Марии-Антуанетгы не обладают. Например, отнюдь не все животные являются кошками, сиамскими кошками, капризными сиамскими кошками.

Вот почему, последовательно осуществляя в своем сознании градацию по поводу того или иного предмета в поисках той ступени, на которой предмет попадает в сознание слушателей, мы всегда должны помнить о том, что «попасть в сознание слушателей» отнюдь не означает «попасть в поле общественного интереса».

Собеседникам неинтересны разговоры на общие темы, им интересны «частности». Однако опять же не всякие ‘»частности»: легко представить себе, что мне едва ли удастся найти множество заинтересованных участвовать в разговоре на тему «Как капризна моя Мария-Антуанетта!».

Стало быть, нужно держаться «золотой середины»? Увы, вопрос, при внимательном рассмотрении, так просто всё же не решается. Попытаемся сопоставить понятия, касающиеся, например, месса ди воче.

Каким же образом получается, что путь от понятия «возможности человека» к общественному интересу прямой, а от понятия «месса ди воче» обходной?

Ответ, который давала инвенция, звучал так.

Исходить ему придётся только и исключительно из объёма тезауруса слушателя, пытаясь найти какие-либо нужные для себя опоры в составе этого тезауруса. Даже прямая задача пополнения тезауруса слушателя новым понятием решается таким же образом, то есть не «вбрасыванием» понятия извне, но поиском коррелятов в составе того же тезауруса, которые могли бы сделать соответствующий «запрос». Если ситуация такова, что:

1) общее понятие возможности человека, уже находящееся в составе тезауруса слушателей, является для них слишком абстрактным, чтобы вызвать их живой интерес;

то следует найти способ конкретизировать общее понятие возможности человека как-то иначе.

При этом понятно, что такое широкое понятие можно начинать конкретизировать практически в любом направлении, ибо возможности человека многочисленны и многообразны. Так, допустимо предложить конкретизацию в направлении «способность человека к телекинезу» или «способность человека обходиться без пищи и воды», «способность человека к труду». Однако все эти направления конкретизации нам практически не нужны: они только уводят нас в сторону от месса ди воче, путь к которой через «способность человека к телекинезу» будет проделать ещё сложнее!

Источник