Что называют красной зоной в больнице
Испытание красной зоной. Репортаж из места, где спасают больных COVID-19
Работа врачей в красных зонах российских больниц не прекращается ни на минуту. Туда доставляют новых пациентов с коронавирусной инфекцией и серьезным поражением легких. Корреспондент «360» Людмила Александрова провела несколько часов в красной зоне Талдомской ЦРБ и своими глазами увидела работу врачей.
Мир через запотевающие очки
Противочумной одноразовый костюм, респиратор FFP2, одноразовая шапочка, похожие на пакеты бахилы, две пары перчаток и пластиковые очки. Каждый раз врачи одеваются для работы в красной зоне как космонавты перед выходом в открытый космос. Но отправляются они не в пустое пространство, а к живым людям, которым нужна помощь.
Все средства защиты надевают почти на голое тело. В противном случае за шесть часов смены все очень быстро намокнет от пота. На голову натягивают капюшон, шов перчатки обматывают малярным скотчем. Нельзя допустить, чтобы хотя бы одно место кожи осталось открытым.
Только в таком виде можно войти в изолированную реанимацию, где находятся пациенты, подключенные к аппаратам искусственной вентиляции легких.
«Здесь находятся все с коронавирусной инфекцией, с пневмонией, самые тяжелые больные. 45 лет человеку. 19 дней уже на ИВЛ», — рассказал врач, показав на лежавшего мужчину.
Он уточнил, что ночью привезли еще одного тяжелого больного, у которого легкие поражены на 85%. Только постоянная вентиляция легких позволяет ему дышать. Такие пациенты поступают в больницу регулярно.
«Весна — генеральная репетиция»
Ситуацию с пандемией коронавируса врач Данил Яцыно сравнил с 2009 годом, когда бушевал свиной грипп. По его словам, тогда тоже привозили много пациентов, в том числе молодых людей. Но смертей было намного меньше.
Когда летом количество новых случаев пошло на спад, никто из его коллег даже представить себе не мог такое количество новых пациентов.
Мы просто не думали, что будет столько больных. Считали, что все-таки мы хорошо отстрелялись весной. Но это была только генеральная репетиция
Смена медицинских работников в красной зоне длится шесть часов. В защитном костюме практически ничего не слышно, поэтому с коллегами приходится перекрикиваться. Врачи сразу предупреждают пациентов, чтобы они не пугались. Ко всему этому можно прибавить запотевшие очки и ответственность за чужую жизнь. Это очень тяжелые условия, которые выдержать может не каждый.
«Да, мы работаем в реанимации. А что делать? Нервов уже нет», — поделился Данил Яцыно.
Корреспондент «360» Людмила Александрова на себе ощутила всю тяжесть этой работы.
«Первые минут пять было очень тяжело. Сразу начинают потеть очки, слышно плохо, а потом это состояние как будто к тебе прирастает и становится почти нормальным», — подвела она итог полуторачасового нахождения в красной зоне.
Пациенты больные и выздоравливающие
Пациенту Михаилу Морозову в день съемок исполнилось 70 лет. Он дышит с помощью специального аппарата с маской, через которую поступает чистый кислород. По его словам, он 15 лет прослужил на подводных лодках:
— Что загадали на день рождения?
Еще один пациент — Михаил, но уже молодой. Ему 35 лет. Тоже дышит через маску с кислородом. Признается, что до последнего не верил в коронавирус и отказывался носить маску. Заболел и сейчас находится в больнице.
Источник фото: телеканал «360»
В больницу привезли еще одного мужчину. Однако лечиться он не намерен. Просит его выписать и утверждает, что его заберет на машине супруга. Но вердикт врачей простой. На снимке они видят поражение 80% легких. Отпустить пациента в таком состоянии они отказываются.
Медики решили интубировать пациента и подключить его к аппарату искусственной вентиляции легких. «Без ИВЛ он долго не проживет», — объяснили они.
Источник фото: телеканал «360»
Пациента Виктора уже отключили от аппарата и перевели в простую палату. Он утверждает, что настроение у него теперь полностью другое.
Данил Яцыно рассказал, что боевого настроя врачам добавляют благодарности от пациентов, которые выжили. Это придает сил снова приходить в красную зону.
После выхода из закрытого отделения все средства защиты снимаются и отправляются на утилизацию. От очков и респираторов остаются следы, которые через некоторое время проходят. Врачи приходят в реанимацию каждый день снова и снова, спасая жизни пациентов.
Забота о здоровье
Доктор, к вам в больницу привозят пациентов с уже установленным диагнозом «коронавирусная пневмония» или только с предположением?
Роман Сергеевич: Привозят, как положено по регламенту: либо с компьютерной томограммой, которая показала наличие пневмонии, либо с положительным мазком на COVID-19.
А если пневмонию вызвал не коронавирус, нет ли риска, что в стационаре такой пациент может им заразиться?
Может ли такой «коктейль» увеличить риск тяжелых форм заболевания?
Как лечат тех пациентов с пневмонией, которым не нужна реанимация?
Какая доля госпитализированных, по вашим наблюдениям, «утяжеляется» и нуждается в реанимации?
Есть ли признаки того, кому, скорее всего, понадобится реанимация?
Роман Сергеевич: Сказать сложно заранее. Но в реанимации больше всего пациентов-мужчин с избыточным весом и различными хроническими заболеваниями.
Врачи и сестры общаются со множеством больных. Высок ли для них риск заражения?
Роман Сергеевич: Я абсолютно убежден, что при правильном использовании средств индивидуальной защиты заразиться невозможно.
Но в вашей клинике, да и во многих других, среди персонала уже есть заразившиеся коронавирусом. Как же это произошло?
Расскажите об этом режиме подробнее, пожалуйста.
Значит, повторно средства индивидуальной защиты не используются? Их достаточно?
Сильно ли устаете за время смены?
Имело ли значение для персонала то, что обещаны доплаты всем, кто работает с COVID-19?
Где лечатся те сотрудники, которые все-таки заразились?
Но ведь эти рискованно и для коллег, и для других пациентов?
А как вообще настроение в вашем коллективе?
Роман Сергеевич: Народ шутит, смеется, особого страха я не видел. Хотя уже говорят, что надоело, пора с этим вирусом заканчивать.
Что называют красной зоной в больнице
Можно сказать так: история эта началась дней двадцать назад, когда мне позвонил юный друг по имени Егор Соломатин. Он успешно занимается кино, продюсирует разные фильмы. Егор сказал, что по заказу международной корпорации сейчас участвует в большом проекте на тему «мир в карантине». Мой юный друг ответственен за его российскую часть. Еще он сказал, что проект благотворительный, никаких бюджетов на него нет, никаких гонораров никто не получит, все делается исключительно на добровольных началах.
Тут советчиков нет. Каждый должен решать сам. Это всегда личный выбор. А спрашивать совет, значит, перекладывать ответственность на других.
Примерно это я и сказал своему юному другу. Я был убежден: он примет верное решение, поступит, как надо.
Внук тогда только-только закончил школу.
По-моему, не заблудился. Когда прочтете «записки из «красной зоны», то убедитесь сами.
Текст: Егор Соломатин
Не сразу получилось договориться с клиникой: далеко не все счастливы видеть съемочную группу в тот момент, когда ты занят, без малого, спасением жизней. Но оказалось, что некоторые больницы готовы пускать к себе документалистов, показывать быт своих сотрудников. Именно так мы оказались в реанимации Федерального научно-клинического центра на Ореховом бульваре в Москве. Работа в формате 24/7, постоянно занятые койки, непрекращающаяся работа реаниматологов, пульмонологов и врачей всех прочих отделений, режим жизни по законам «военного» времени. Каждый из нашей съемочной группы ехал с тяжелыми мыслями, ожидая увидеть нечто за гранью человеческого смысла.
Врачи, которые оказались в авангарде борьбы с невидимым врагом, сегодня испытали все условия полевой, не кабинетной работы. Это и посменные дежурства без сна и отдыха, и отсутствие семьи рядом, и риск ежеминутный и ежечасный. Сейчас, когда весь врачебный персонал вышел на определенный темп, функционирование всей больницы стало похоже на один большой неспящий муравейник.
Вокруг множество людей, все общаются между собой. Чем-то напоминает университет: много молодых ординаторов, взрослых опытных докторов, санитаров среднего возраста. В кафе кормят вкусно. Еду предоставляют различные фонды: здесь и горячее с салатами, снеки и разнообразие сладкого. Перед началом смены сердобольная тетушка в халате наливает нам кофе, распаковывает халву с шоколадными конфетами. Ловлю на себе любопытные взгляды группки медсестер из-за соседнего столика, но это не взгляд отторжения. Просто интересно смотреть на тех, кто рядом и определять: он уже оттуда или еще только пойдет?
Перед тем как зайти в шлюз, отделяющий зеленую зону от красной, я ненадолго заколебался. Мне стало страшно: вдруг я уже никогда не выйду отсюда? Вдруг я так и останусь здесь, только уже с другой стороны этих невидимых баррикад? Задумавшись на секунду, я все же толкнул двери шлюза дезинфекции, навстречу двум санитарам.
Между собой больные отделены ширмами, но так как койки расположены в палате по форме буквы П, то те немногие пациенты, которые находятся в сознании, становятся неизбежными свидетелями страданий других. А страдания эти хоть и разнообразные, но по своей сути абсолютно одинаковые. Подхожу к тяжелобольной пациентке лет 70, которой провели трахеостому. Вижу, что её глаза закрыты, но руки судорожно сжимают поручни своей койки. Перехожу к другой койке и слышу тяжкое дыхание мужчины, который находится в пограничном состоянии сознания и забытья. Следующая палата. Крупный мужчина стонет от боли: помимо ИВЛ он находится еще и на гемодиализе (есть и такие).
Находясь там, невольно вспоминаешь фронтовую прозу классиков, которые передавали тебе это ощущение: быть на передовой. Сейчас, когда многие постарались изолироваться и успели погрузиться в бытовые проблемы, это чувство немного притупилось. Да, это произошло у «мирных», но только не у врачей.
Находясь внутри красной зоны, ты неизбежно попадаешь под гнет ситуации. Неотъемлемо и думаешь о смерти. Она постоянно рядом с тобой. Об этом напоминает все вокруг: и сами безликие защитные костюмы, красные кресты-индикаторы, постоянная работа санитаров-дезинфекторов. Опасность окружает тебя. Через слезы и боль пациентов, через маски-респираторы врачей, через крупные предупредительные надписи «СТОЯТЬ! КРАСНАЯ ЗОНА». Они как бы отчуждают тебя от другого мира.
В воздухе витают частицы тревоги. Ты неустанно каждую минуту думаешь о том, что ты на одной стороне, а они на другой. Почему так свершилось и из-за чего? Каков алгоритм выбора? Ответа нет на этот вопрос. Болезнь одинаково поражает и старых, и молодых, богатых и бедных.
По очереди я захожу в каждую палату и задаю похожие вопросы: как вы заболели? Как быстро развивалась болезнь? Где вы подхватили вирус, как думаете? И каждый раз я слышу одни и те же простые ответы:
«К сыну поехала в гости на метро, кашель в момент одолел.»
Есть среди заболевших и те, кто вообще практически не выходил из дома несколько недель, но тем не менее подхватил инфекцию. Почему это происходит, ответить никто не может. Возможно, дело в ослабленном иммунитете (что косвенно подтверждает возрастной срез пациентов реанимации: 55-75 лет), а возможно, просто в избирательности рока судьбы.
Сперва всех охватила паника. Как будем лечить? Что делать? Врачей срочно начали перепрофилировать под работу с коронавирусными пациентами. Так как не всегда хватало рук, то зачастую непривычные врачебные функции стали возлагать на тех, кто был совсем не готов к такому. Многие стали задавать вопросы. Почему гастроэнтеролог должен принимать бесконечный поток зараженных пациентов не по своему профилю? Каким образом иммунолог-аллерголог проведет срочную трахеостому? Дошло до того, что некоторые врачи-травматологи, стремясь поддержать движение «сидим дома», так и писали в социальных медиа, что «если вы не хотите, чтобы вас интубировал травматолог-ортопед, то сидите дома».
Несмотря на такое давление, в подобных ситуациях всегда находится место чудесам. На наших глазах вчерашний врач-онколог спас человека и вернул его к жизни. Те, кто остался, успели перестроиться и выстоять. Кто-то ушел в приемное отделение, кого-то направили в реанимацию и так по кругу. Поэтому одним из самых острых вопросов встает проблема врачебной ошибки. Врачи и весь медицинский персонал ежедневно принимают огромное количество решений, которые потом можно оспорить. Это происходит в том числе из-за часто меняющихся рекомендаций по лечению. В результате врачи принимают решения, которые затем противоречат внезапно изменившимся правилам Минздрава. Выходит, что в условиях нечеловеческих физических нагрузок тебе нужно лечить пациентов и думать о потенциальной уголовной ответственности за свои действия. Это тяжелейшее моральное бремя.
Несмотря ни на что, врачи отчасти даже рады такому режиму. В кулуарах больницы я не раз слышал, что сестры и врачи уже не хотят переходить на старый плановый режим. Несмотря на всю дикость ситуации, все привыкли к такому интенсиву. Он позволил проверить себя и свои социальные связи на прочность. Наверное, это обратная сторона стокгольмского синдрома, когда испытав сильное потрясение, постепенно привыкаешь к такому адреналину и даже испытываешь в нем потребность. Определяющим фактором жизни на таком режиме персонал больницы называет сильную сплоченную поддержку друг друга. До пандемии некоторые сотрудники даже не знали друг друга, что вполне нормально для крупных структур. Теперь же все узнают своих сослуживцев в лицо, справляются о семьях, делах, настроении.
Вариантом для нас выступила классическая пищевая пленка, которой мы заматывали камеру, оптику и телефоны. Замотав пленкой, что угодно, ты затем сможешь продезинфицировать поверхность и при выходе в зеленую зону эту пленку сорвать и выкинуть. Врачи в красной зоне имеют доступ к своим рабочим местам и выходу в интернет, однако вносить что-либо и выносить можно только при условии полного соблюдения дезинфекционного режима.
Захожу в палату номер 924, куда меня любезно отправляют медсестры. Пойдите, мол, с Маргаритой Петровной поговорите. Она у нас легенда. Месяц в реанимации провела на ИВЛ и выжила. Это действительно чудо. После такого долгого срока пребывания на ИВЛ обычно люди не возвращаются. Но Маргарита Петровна выжила наперекор судьбе.
Маргарита Петровна жарко благодарит врачей, которые вдохнули в нее силы бороться за жизнь. Я сам наблюдал, как ласково общаются сестры и всегда с юморком. Всегда подбадривали, ни разу не оставили без внимания, вне зависимости от того, чья смена. Да это и не столь важно, потому что находясь в красной зоне, ты никогда не узнаешь своего лечащего врача. Все лица закрыты масками. Видны только глаза. Вокруг тебя лишь калейдоскоп обезличенных героев, которые буднично делают свою работу. Может и хотел бы поблагодарить кого-то лично, да только некого. Тебя окружает коллективное вымученное добро с усталыми глазами.
Многие побывавшие в горячих точках знают, как часто происходит вымещение стресса и страха смехом сквозь слезы. Для того, чтобы сохранять трезвость ума, надо зачастую уметь смеяться и иронизировать в любой, даже самой острой ситуации.
Остается надеяться, что все наши старания будут достойно восприняты зрителем.
Автор и редакция «РГ» благодарят руководство и всех сотрудников Федерального научно-клинического центра на Ореховом бульваре за содействие, выражают искреннее восхищение героическим трудом медиков и желают им как можно скорее победить эпидемию.
Справка
Женат, имеет сына. Проживает в Москве.
Еще материалы
Карта коронавирусных ограничений в регионах России
Информация о вводимых и снимаемых ограничениях постоянно обновляется
Почему рыбинскому музыканту заказывают ребрендинг малых городов по всей стране
И как заставить путешественника поставить городу не виртуальный, а реальный лайк
«Не входить! Красная зона!» Что происходит за закрытыми дверями ковидного отделения
На проходной больницы тихо. Несмотря на то, что все места в ковид-отделении заполнены, очередей из скорых и суетящихся врачей мы не увидели. Паника и тревога здесь сменились рутиной и усталостью. Поменялись и пациенты — сегодня здесь есть все: и молодые, и привитые, и без хронических заболеваний. Однако кто-то выйти отсюда так и не сможет. Нас встречают у проходной и ведут в место, где каждый день борются, страдают, умирают и исцеляются от COVID-19.
Красная зона — такая, какая она есть
По «проспиртованной» лестнице, перила которой всегда липкие для безопасности, поднимаемся на второй этаж. От красной зоны нас отделяет пара дверей.
Красная зона — это то место, где происходит лечение пациентов с особо опасной инфекцией. До коронавируса подобного калибра были болячки типа чумы и сибирской язвы. Но каких-то колоссальных отличий от классической палаты здесь нет — кроме одного: пациентам строго-настрого запрещено покидать комнату. Они не могут выйти в коридор или тамбур, а уж покурить, как это любят некоторые, и подавно. Да и не до того им. Из контакта с близкими и родными — только передача посылок, никаких посещений. По сути, это коронавирусный плен, попасть в который проще простого, а вот выйти… Тут уж как повезет.
— В нашем стационаре под красную зону развернуты как целые отделения с обычными палатами, так и отдельные боксы, в которых разные входы для пациентов и медработников. Красную зону от чистой отделяет шлюз, где мы надеваем и снимаем СИЗ. Там стоит умывальник, есть антисептик, проводится регулярное кварцевание, — рассказывает Игорь Гуцалюк и проводит нас в ординаторскую. — Тут чистая зона, здесь у меня лежат истории болезней, обсуждаются рабочие моменты.
Пару слов об отделении. Здесь 30 коек (все заняты). На момент посещения больницы там было пять пациентов в тяжелом состоянии. Болеют все: и возрастные, и молодые, и мужчины, и женщины. Эффективность «прививки от конца света» здесь показана наглядно: из 30 больных лишь 1 пациент прошел полный курс вакцинации.
— Особая черта дельта-штамма — возраст тяжелых пациентов. Если раньше мы говорили о пожилом возрасте, то сейчас 30- и 40-летние люди лежат в больнице и, к сожалению, умирают. Из 30 моих пациентов всего одна девушка полностью вакцинировалась, еще четыре человека успели сделать первый укол, остальные — невакцинированные.
Определение тяжелых и среднетяжелых пациентов происходит в приемном отделении. Однако особенность последней волны и дельта-штамма в том, что в любой момент любой из среднетяжелых пациентов очень быстро может стать тяжелым. Степени тяжести выставляются по четким и конкретным показателям, которые оценивает врач при осмотре: частота дыхания, лихорадка, уровень сатурации, артериальное давление и т. д. Помещение, в котором лежат тяжелые коронавирусные пациенты, обязательно оборудовано кислородными точками. Если же человеку становится совсем плохо, то его переводят в реанимационное отделение.
В первую волну спали на работе, сейчас этого нет. Появилось некое спокойствие
Попадают в красную зону медики через шлюз. Надевание СИЗ начинается с респиратора. Затем надевают перчатки, комбинезон, щиток или вторые перчатки. В некоторых особо плотных костюмах СИЗ ощущение сауны приходит достаточно быстро, по словам Игоря, он за обход мог потерять 3—4 килограмма.
Однако какая бы хорошая защита ни была, там, где они работают — в красной зоне, концентрация вируса наиболее велика.
— Медперсонал у нас болеет регулярно. Не сразу, но коронавирус подцепили все врачи и медперсонал, в том числе и я. Конечно, старались защититься по максимуму, но таковы реалии. Наверное, через это должен пройти каждый. Другое дело, как ты перенесешь эту болезнь.
— Не страшно?
— Для нас это то же самое, что водить машину: мы же не перестаем садиться за руль после стольких аварий. Волков бояться — в лес не ходить. Тут то же самое. Есть долг, обязанности. В первую волну, когда пошли первые пациенты, опасался за своих домашних, и приходилось спать на работе, чтобы не нести заразу домой. Сейчас этого нет, есть некое спокойствие, знание и уверенность.
Здесь все: и молодые, и привитые, и без хронических заболеваний
В ординаторской несколько десятков дел, а на доске список из пяти фамилий с пометкой «тяжелые». Эти люди наблюдаются несколько раз в сутки, чтобы можно было прослеживать их состояние и оценивать динамику болезни.
— Пациенты, которые переносят коронавирус, в 90% случаев имеют воспаление легких. Коронавирус бьет по легким, отчего страдает их функция, в результате падает сатурация, появляется одышка. Но есть очень много пациентов с обширным поражением легких, и при этом сохранена функция дыхания, сатурация в норме, и они не нуждаются в кислородной поддержке. Есть и те, у кого, наоборот, небольшое поражение легочной ткани, а они уже не могут нормально дышать и нуждаются в кислородной поддержке.
В основном скорые привозят сюда домашних пациентов — тех, кто находился на амбулаторном лечении в жилье на самоизоляции. Иначе, если бы всех коронавирусных больных отправляли в больницы, медицинская система испытала бы колоссальный перегруз. Рабочая смена врача — восемь часов. Столько они проводят здесь, в концентрате коронавирусной инфекции, потом еще несколько часов — в зеленой зоне: надо назначить лечение, заполнить истории болезней, поговорить по телефону с родственниками пациентов, изучить новые рекомендации.
— Не всегда пациент сам хочет ехать в больницу. Человек приходит в приемную, измеряется сатурация. Он без хронических серьезных заболеваний, сопутствующих патологий с избытком массы тела, без ожирения перенесет эту болезнь без серьезных последствий. Если у человека есть сопутствующие болезни, даже если он молодой, то за таким пациентом наблюдать желательно более пристально.
У меня были пациенты, которым поможешь за день-два, собьешь лихорадку, — и они уходили домой долечиваться, они поступили к нам лишь из-за того, что не могли в домашних условиях сбить температуру. Самого долгого пациента не могу вспомнить, так как ковид очень коварен и зачастую мы имеем дело с его осложнениями. Очень часто в организме запускается так называемый цитокиновый шторм — когда иммунитет атакует собственный организм, что запускает, в свою очередь, еще целый ряд патологических реакций, с которыми мы боремся.
С приподнятым настроением Игорь вспоминает, как после длительной болезни он выписал 90-летнюю бабушку, которая вылечилась от коронавируса и смогла самостоятельно дышать. Каждая такая выписка — еще одно торжество и доказательство того, что коронавирус — это не приговор нашим старикам.
— Не всех получается спасти, многие умирают?
Распорядок дня больных в красной зоне
Выспаться здесь тоже не получится: подъем — в полседьмого-семь утра. В это время медсестры берут анализы крови, мочи, биохимию. После этого — завтрак. С восьми до десяти утра начинается обход, который начаться может вовремя, а закончиться — только вечером. Пообщаться с пациентами нам не удалось из-за позднего визита, так что наблюдаем за ними через окно, а о том, как они живут, рассказывает врач.
— На обходе разговариваешь и поддерживаешь каждого заболевшего. К тяжелым пациентам заходишь всегда несколько раз. Во время обхода врач оценивает витальные показатели: уровень сознания, сатурации, измеряем частоту дыхания, сердечных сокращений, температуру и так далее. Иногда достаточно с пациентом поговорить на отвлеченные темы и понаблюдать, как он говорит, чтобы стала понятна степень поражения легких и тяжесть состояния. Оно видно, когда человек весь день лежит на кровати, мало двигается, а разговаривает так, как будто быстро поднялся на второй этаж: одышка, участие вспомогательных мышц в акте дыхания — это значит, что уже есть дыхательная недостаточность.
— Бывает, что человек хорошо себя чувствовал — и ни с того ни с сего умер?
— Да, коронавирус коронавирусом, но осложнения его не менее опасны. К сожалению, часто это тромбоэмболические заболевания. Поэтому пациентам по показаниям назначается профилактическая терапия.
— Все пациенты без обоняния?
— Первая волна — в подавляющем большинстве случаев, сейчас — 50 на 50. Если раньше потеря способности ощущать запахи и вкусы была стопроцентным свидетельством коронавируса, то сейчас я не могу этого сказать. Бывает, поступают с тошнотой, кишечными заболеваниями, и это тоже коронавирус.
— На еду, наверное, жалуются?
— Наоборот, им не важно, что на тарелке. Когда пациенту плохо, ему не до еды. Если появляются жалобы, значит, они уже в процессе выздоровления. У человека появился аппетит, какие-то чувства — он идет на поправку.
— А в реанимации как едят, моются?
— С помощью медперсонала. Есть те, кто может самостоятельно питаться, а аппаратных кормят через зонд: там идет специальное питание, в котором колбас и котлет нет. Плюс они получают различные белковые смеси, смеси аминокислот во внутривенных инфузиях.
— Почему лежат на животе?
— Это не просто переворот на живот, а специальная укладка — прон-позиция. Она позволяет убрать давление массы тела на легкие, когда вы лежите на спине. Ранее поджатые альвеолы расправляются, начинают участвовать в газообмене. Только одной этой позой можно поднять сатурацию на 5 единиц, ничего не делая, грубо говоря. Но у нее есть абсолютное противопоказание: травма позвоночника. Надоело лежать на животе — переворачивайся на бок или садись в позу мыслителя, работает точно так же.
— Что назначаете пациентам? Коронавирус же не лечится.
— Все же стараемся назначить противовирусный препарат, но тут важны интервалы лечения. Доказана эффективность этого препарата в первые 7—10 суток от начала симптомов. Чем раньше начать принимать лекарство, тем лучше эффект. По строгим показаниям назначаем препараты, угнетающие иммунную систему и обрывающие цитокиновый шторм — тоцилизумаб, левилимаб, олокизумаб, барицитиниб. С целью профилактики вторичных тромбоэмболических осложнений — низкомолекулярные гепарины. Обязательно обильный питьевой режим.
— Когда рядом с пациентом умирает человек, это может сказаться на его выздоровлении?
— Негативно, это крайне тяжело, к сожалению, так происходит, не всем мы можем помочь. Поддерживаешь пациентов своей заботой, отношением, вниманием. Пытаешься это все сгладить, конечно. Тихо и спокойно. Без истерик и паники. Рутинная постоянная работа.
— То есть вы привыкли к смертям вокруг?
— Привыкаешь ко всему, но это всегда непросто. Всегда тяжело, когда ты начинаешь пациенту помогать, что-то делать, но понимаешь, что твои действия неэффективны и тебе нужно переводить человека в реанимацию. Да, переживаешь, ходишь в реанимацию, выясняешь, что там происходит, как его состояние, с благодарностью к реаниматологам и медперсоналу забираешь его обратно и работаешь с пациентом дальше. И испытываешь удовольствие от того, что человека получилось спасти.
— Вы же приходите домой с этими мыслями?
— Мне очень помогает семья. Супруга, которая тоже имеет медицинское образование, прекрасно понимает меня. Все это рассказываешь, выговариваешься и стараешься отвлекать себя, сходить на тренировки, покричать, поорать, выплеснуть из себя это все.
— Как думаете, когда все это закончится?
— Мне трудно сказать, и, честно, уже не важно. Тратить свою энергию, эмоции на обсуждение всех этих дел — не вижу смысла.
Точных данных о том, сколько медиков уже переболело коронавирусом, нет. Нет сведений и о числе тех, кто на пике четвертой волны решил уйти в отпуск. Коллег тут не выбирают и не осуждают: времени попросту нет. Зато, если вы назовете любого врача из красной зоны героем, он начнет кривиться и, пожимая плечами, ответит: «Мы просто делаем свою работу».