Что называется ключевыми концептами национальной культуры

Концепт как ключевое слово национальной культуры

Понятие «концепт» в лингвокультурологии рассматривается как синоним понятия «категория культуры», так как, как и категория культуры, концепт исследуется как единица ментальной картины мира. Концепт связан с неким ассоциативным пространством культуры, из долговременной памяти которого как бы «вытаскиваются» все известные сведения и факты, с данным понятием связанные. На связь концепта с определенной культурой указывает и Ю.С.Степанов, определяя концепт как «широкое культурное понятие», «сгусток культуры в голове человека. Вся культура понимается как совокупность концептов и отношений между ними, поэтому концепт – это основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [Степанов, 1997].

Концепты, как ключевые слова культуры, отражают культурно-национальные представления этноса о мире. Они представлены в сознании как ментальные сущности, но имеют имя в языке и эксплицируются при помощи языковых средств того или иного языка. Многие концепты универсальны, например, концепты «добро», «труд», «время», «пространство», «счастье», «судьба», «красота» и другие встречаются в других культурах, как ее основные категории. Специфика данных концептов состоит, во-первых, в том, что они отражают специфические для данного этноса представления о мире, ценностные ориентации, мировоззренческие установки этносов, особые архетипы – совокупности сознательных и бессознательных элементов психики этнического коллектива, формирующие поведение человека, его понимание окружающего мира. Все это содержится в нашем сознании в виде ментальных структур, являющихся константами культуры, выступающих как постоянный принцип культуры. Во-вторых, кроме универсальных концептов, имеющихся во многих культурах, имеются и специфические, формирующиеся только в рамках данной культуры и выражающие ее ценностные принципы. В-третьих, способы экспликации концептов и их ассоциативные поля своеобразны и неадекватны в языковой картине мира разных народов. В-четвертых, концепты разных культур обладают особым культурным смыслом. Под культурным смыслом В.Р.Козловский подразумевает смысловые очевидности, «которые выражают культурную всеобщность и естественность предметно-смысловых, знаково-символических компонентов мира и его опыт. Они же есть определенные разновидности осмысленной реальности культурного мира. Задающие некоторые жизненно важные способы общепринятые в культурном сообществе видения и понимания окружающего мира и самого себя в этом мире; они же задают спектр возможных видов отношения к историческому прошлому и настоящему культурного мира и своего бытия» [Козловский, 1990, 91].

Культурный смысл, заключенный в концептах, может быть относительным и абсолютным. Относительный культурный смысл концепта выявляется в процессе встречи и диалога с другими культурами, а абсолютный смысл определяется и понимается представителями какой-либо культуры изнутри как определенный жизненный смысл, вкладываемый в данное понятие, в результате накопления опыта и представлений о данном явлении, восприятий его через призму ценностных установок, образа жизни данного этноса в определенной экологической нише и занятий специфическим типом хозяйственной деятельности. Жизненный смысл как разновидность культурного смысла проявляется в том, что на основе знания высших ценностей, присущих народу, роду, человек может соединиться с другими людьми и миром, идентифицировать себя с ними, быть нравственным существом. Именно жизненный смысл, приобретаемый человеком в процессе социализации в обществе, помогает человеку чувствовать себя наравне с другими, переносить трудности, милосердно относиться к ближним.

Жизненный смысл приобретается человеком в процессе соблюдения определенных норм общества. Эти нормы представляют собой культурные ценности – принципы совместного существования (нравы, обычаи, стереотипы поведения и сознания). Именно нормативные ценности, установки, образцы поведения содержатся в архетипах, культурно-ментальном ядре концепта. Человек не просто зеркально отражает в своем сознании объективную реальность, но всегда осознает этот мир под углом зрения определенных ценностей. Ценность выступает первичной формой предмета реальности, в которой он предстает перед сознанием через ценностное отношение человека. Культурный смысл и выражает ценностное отношение человека к предмету объективного мира, его ценностную ориентацию в отношении него, выражает его оценку. Концепты в своих культурно-ментальных составляющих культурных смыслах и содержат в виде ментальных представлений ценностные принципы, установки, ценностные ориентации, представления о значимости предмета, возможности выражать нормативные установки, требования, модели поведения. Все эти ментальные представления, заложенные в культурно-ментальном компоненте концепта, могут быть эксплицированы в разных языках при помощи различных образных и безобразных средств выражения. Универсальные концепты, несмотря на сходство ментальной структуры в концептосферах – совокупности категорий культуры, имеют различную номинативную и образную представленность в различных языковых картинах мира. Например, концепт «время» универсальный во многих языках, имеет культурно-языковую специфику, которая выступает как результат специфической структурации объективного мира и его концептуализации. Так, у казахов в отношении категории время сформировалось особое этническое мировосприятие, связанное с хозяйственной деятельностью, слитой с природой и их социальной жизнью. Восприятие времени у казахов – чувственное. Оно было обусловлено их условным занятием – кочевым скотоводством. По словам М.Орынбекова, «непосредственная близость протоказахов к реалиям бытия, чувственная близость к наблюдаемому и воспринимаемому миру, укорененность в этом бытии выразились в понимании времени пространства» [Орынбеков, 1994, 112]. Образ жизни казахов, связанный с кочевой хозяйственной деятельностью требовал от них не только регистрации отдельных явлений, но и их понимания и объяснения, поэтому казахи постоянно реагировали на изменения природно-климатических условий и метеорологических ситуаций. И это позволяло им установить повторяемость явлений природы. И это понимание легко в основу циклического времени, в котором периодичность, повторяемость метеорологических изменений легко в основу двенадцатилетнего исчисления. Мифологическое время – это время, которым измеряются событийные пределы, реальные события, повествующие о мифологических временах. Экологическое время определяется по работам, связанным с определенными сезонами (көктеу, күзеу, жайлау, қыстау). По экологическому времени сутки также «распределялись на временные отрезки (“тақ”, “сәске”, “ақшам”, “ымырт”, “сам батарда” и др.). Генеалогическое время дает возможность вести счет времени на основе родословной хроники. Ориентировочные фразы: «Он родился за пять дет до аса Божея», «Это было на Арке, во время поминального аса Сағына» дают понятия о счете времени, начинавшихся от памятных в роде событий. Обычно счет времени велся от знаменитых асов. Ситуативно время связывалось с мерой времени, отводимой на выполнение какого-либо действия, конкретные занятия населения, связанные с уходом «за скотом» и др., например «бие сауым уақыт», “ат шалдырым уақыт”, “қозы жамыраған кез”, “қой қоралаған мезгіл”, “шай қайнатым уақыт”, “ет пісірім уақыт” и др. В русской языковой картине мира выделяются две концептуальные обозначения времени: циклическое и линейное. Циклическое время обозначает повторяемость, цикличность, например «пора (осенняя, летняя, весенняя, зимняя). Линейное время обозначает необратимость, текучесть: «Ушло то время, когда мы были неразлучны».

Введенное Д.С.Лихачевым понятие концептосферы является весьма значимым для понимания культуры. Концептосфера – это сфера понятий того или иного языка. Концептосфера – это совокупность концептов нации, которая образована всеми потенциями концептов носителей языка. Концептосфера народа шире семантической сферы, представленной значениями слов языка. Чем богаче культура нации, ее фольклор, литература, наука, изобразительное искусство, исторический опыт, решения, тем богаче концептосфера народа.

Концепт и концептосфера – это ментальные сущности, представленные в индивидуальном сознании и групповом сознании этносов. Концептосфера имеет упорядоченный характер, в которой составляющие ее концепты имеют системный характер, организованы по принципу системности и по отдельным своим признакам вступают в системные отношения сходства, различия и иерархии с другими концептами. Мы рассматриваем концептосферу как упорядоченную совокупность определенных концептов, хранящую в своей структуре структурированную совокупность знаний об архетипах духовной, материальной культуры, универсальных и национальных в каждой культуре, имеющих культурный смысл, а также представления о ценностных принципах и находящих отражение в разных языках в универсальном или неэквивалентном виде. Сопоставление различных национальных концептосфер между собой позволяет выявить национальную специфику концептуализации сходных явлений сознанием разных народов, выявить безэквивалентные концепты и концептуальные лакуны (отсутствующие концепты в том или ином языках).

Культуры различных народов неадекватны по культурным сценариям, нормам и стереотипам, нормам, специфическим для каждой культуры. Культурные сценарии «не предназначены для того, чтобы описывать, как ведут себя члены данного общества, но имеют целью четко сформулировать те нормы, с которыми люди знакомы (на сознательном, полусознательном и подсознательном уровне) и которые являются эталонными фреймами для данного языкового коллектива (вне зависимости от того, следуют или обходят их члены данного коллектива» [Вежбицкая, 2001, 164-165]. Для культурных сценариев А.Вежбицкой характерны следующие черты:

1) различия в использовании языка в разных культурах не сводятся только к различиям в лексике и грамматике;

2) различия в использовании вербального кода в определенной лингвокультуре системны и глубоко укоренены;

3) различия в функционировании вербального кода в данной лингвокультуре связаны с культурными ценностями и так или иначе отражают ценностные иерархии, присущие соответствующей культуре;

4) стратегии использования вербального кода – речевые стратегии – «представляют собой внешнее выражение скрытой системы, культурных правил» или «культурных сценариев»;

5) «культурные сценарии» необходимо описывать с «помощью некоторых лексических универсалий» [Вежбицкая, 2001, 159-160].

Эти культурные сценарии связаны с разными специфическими для данной культуры нормами, стереотипами, требующими или запрещающими говорить, что человек думает, говорить, что он хочет и говорить, что он чувствует, нормами; определяющими, как сообщить людям, что ты хочешь, чтобы они сделали, и что они обязаны сделать, как сказать, что ты не хочешь что-либо делать; как говорить плохие вещи о других людях и хорошие вещи о людях и др.

Схематизированные образы этнической общности, выражающие позитивные или негативные установки порода, образцы поведения в той или иной ситуации, «сценарии», могут проявляться в двух формах: 1) в эксплицированной ритуально-копировальной форме, когда в процессе актуализации ценностных принципов в ритуально-копировальной невербальной форме демонстрируются образцы поведения, которым надо следовать по формуле «делай, как я»; 2) в имплицитной форме в виде поведенческих реакций согласно ролевым эспектациям.

Национальные (этнические) стереотипы представляют собой схематизи-рованный, устоявшийся образ национальной установки. Это совокупность народных знаний о психологических особенностях, нормах поведения в той или иной ситуации общения. Этнические стереотипы могут реализоваться в форме устойчивых представлений о психических особенностях, менталитете, поведении представителей другой национальности.

Как видим, специфическими компонентами культуры, показывающими ее сообразие, являются традиции, обычаи, ритуалы, обряды, бытовая культура, стереотипы повседневного поведения, языковые картины мира, художественная культура, отражающая культурные традиции, но и ключевые слова культуры – концепты, а также стереотипы, связанные с актуализацией тех или иных культурных сценариев.

Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет

Источник

Статья «Ключевые слова и народные ценности культуры»

Онлайн-конференция

«Современная профориентация педагогов
и родителей, перспективы рынка труда
и особенности личности подростка»

Свидетельство и скидка на обучение каждому участнику

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА И НАРОДНЫЕ ЦЕННОСТИ КУЛЬТУРЫ

Учитель начальных классов

Манойлова Наталья Вениаминовна,

Государственное общеобразовательное учреждение

Луганской Народной Республики

«Краснолучская гимназия № 1 имени Л.Литвяк»

Аннотация. В статье поднимается проблема роли слов, открывающих возможности осознания национальных ценностей культуры; раскрываются понятия «ключевые слова», «концепт»; значение этих слов для понимания базисных ценностей народа, делается вывод о необходимости бережного отношения к традициям русского языка для сохранения ценностей русского народа.

Во все времена язык являлся основой национальной культуры. Это не только система символов, но и сложившаяся форма общения людей. Появление языка сопровождается активным увеличением словарного запаса, что является творением народа. По словам основоположника языкознания В.Гумбольдта, «язык не есть мёртвый часовой механизм, но живое творение, исходящее из самого себя». Язык всегда отражает культуру того народа, который его создает. Речь всегда самобытна с точки зрения культурно- исторического аспекта, являясь уникальным хранилищем национальной идентичности. Как сказал Эдуард Сепир, «язык является символическим руководством к пониманию культуры».

Сохранив свою уникальность, русский язык вобрал в себя богатство языков тех народов, с которыми контактировал на протяжении длительного промежутка времени. Но главным источником его развития всегда был русский народ со своим созидательным творчеством.

В каждом языке выделяются наиболее значимые слова, которые и называются ключевыми. Термин «ключевое слово» введен Анной Вежбицкой. Она же разработала методику выделения и описания ключевых слов культуры. Высокая частота употребления- один из основных показателей таких слов.

Посредством ключевых слов выражаются наиболее важные представления, идеи и образы, характерные мироощущению русского народа. Одно поколение за другим бережно сохраняет след своей духовной жизни в родном языке. Ключевые слова зачастую отражают духовно- нравственные идеалы народа. Чаще всего слова наполняются дополнительными ассоциациями, смыслами, отличными от закрепленных за ними в словарях. И тем более значимо для национальной культуры становится слово, чем больше ассоциаций возникает у представителя данной нации при произнесении его. Чаще всего именно слова, богатые ассоциациями, широко используются и в произведениях, ставших национальной классикой, и в устном народном творчестве.

В культуре каждого народа выделяются наиболее важные идеи, понятия, представления, которые называются ключевыми концептами национальной культуры. Ключевые слова русской культуры называют особенно важные концепты (идеи, понятия), характерные именно для нашей ментальности, отражают наиболее важные особенности мировоззрения русского народа и являются «ключом» для понимания наиболее важных аспектов русской культуры; сохраняют коллективный опыт русского народа, его духовные ценности.

Одним из наиболее ярких ключевых слов русской культуры является слово «душа». Русская душа- это источник этических суждений. Только человек с душой в концепте русской культуры является полноценным и полноправным человеком. Утративший душу не способен к самому главному- духовному переживанию своей жизни. Спасти свою душу – цель земной жизни русского человека. Состояние души- его наиважнейшая характеристика.

Еще одним ключевым словом для русского народа является слово «истина». Частое употребление этого слова в произведениях русских классиков даёт основание выделить это понятие, как показатель ценности русского народа. «Золота мне не нужно. Я ищу одну истину» (А.С.Пушкин «Сцены из рыцарских времён»); « Я по-прежнему верю в добро, в истину» (Иван Тургенев «Дворянское гнездо»).

Но если характерный русский концепт «истина» играет значительную роль в русской культуре, то концепт «правда» занимает в ней центральное место, как показывают многочисленные пословицы и поговорки, например: «Правда глаза колет. Без правды жить легче, да помирать тяжело. Все минется, а правда останется. Правда со дна моря вынесет». Это лишь небольшая выборка.

По данным Ю.С.Степанова, константами русской культуры являются мир, свои и чужие, родная земля, время, хлеб, вера, любовь, совесть, дом, уют, вечность. У А.Д.Шмелева – это простор, даль, ширь, приволье, раздолье. У других авторов –удаль, жалость, жизнь, друг, красота, свобода.

Таким образом, анализируя ключевые слова, можно сделать вывод о народных ценностях в русской культуре и, соответственно, охарактеризовать русский народ, которому изначально присущи стремление к монументальности, цельность и простота, глубокое гуманистическое начало, мягкость, жизнелюбие, доброта, с природой, переживание за людей, за их боль и страдания, чувство справедливости, равенства, уважение к традициям других народностей, гармония.

Наш язык богат, многообразен и невероятно красив. Но не только в этом его сила, силен русский язык генетическими кодами – каждое слово несет в себе неповторимый глубокий образ. К сожалению, сегодня мы зачастую сокращаем, переиначиваем, меняем изначальный сакральный смысл слов. А если осознавать каждое произнесенное слово – можно увидеть не только суть вещей, но и открыть дверь во времена наших великих предков. В языке наиболее ярко отражается национальная картина мира, а также национальное мировоззрение во всем его своеобразии. Как писал Мандельштам, «онемение двух, трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории».

Хватит ли нам любви, мужества и воли сберечь родную землю и сохранить для потомков «великое русское слово», несущее в себе ее силу, святость и красоту?

Таким образом, через ключевые слова в русском языке выражаются наиболее важные культурные ценности, идеи и образы, характерные народу. Ключевые слова отражают всю суть мировоззрения и поведенческую линию представителей русской культуры.

1.Вежбицка А. Русские культурные скрипты и их отражение в языке / Приложение к книге: Зализняк А.А., Левонтина И.Б., Шмелёв А.Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира: сб. ст. – М.: Языки славянской культуры, 2005. –С. 478.

3.Мандельштам О.Э. Слово и культура. Статьи / О.Э. Мандельштам. – М.: Советский писатель. 1987. – С. 60.

Источник

Ключевые культурные концепты

Концепты в когнитивной лингвистике часто рассматриваются как единицы ментальной организации. Это, безусловно, важный аспект, особенно в сочетании с теорией концептуальных метафор Дж. Лакоффа и М. Джонсона [Lakoff, Johnson 1980], но она не помогает интерпретировать культурные и дискурсивные процессы.

Другой традиционный подход к концептам как части картин(ы) мира очень распространен в русистике. Он интересен постольку, поскольку дает возможность рассматривать не только коммуникативную, информативную и эмотивную функции национального языка, но и его функцию как хранителя всего состава знаний и представлений о мире данной языковой общности. Лингвистика картин(ы) мира [Зализняк, Левонтина 1996; Булыгина, Шмелев 1997; Корнилов 1999; Язык о языке 2000] исходит из того, что знания и представления о мире как о факте коллективного сознания языковой общности отображены в том числе и в лексике, и во фразеологии. Мы согласны с основными приемами данного направления лингвистики, однако работы по разным картинам мира не дают теоретической возможности исследовать динамику дискурсивных процессов в контексте глобализации. Лингвистика картин(ы) мира склонна рассматривать культуру как некое высочайшее достояние и не учитывает взаимосвязи идеологии и социальных практик, которая для нас важна.

Углубленное изучение в России концептов в традиции лингвистики картин(ы) мира приводит к тому, что многочисленные, отталкивающиеся от идеи существования картин(ы) мира культурологические теории определяют актуальный общественный дискурс. Вместе с тем общественный дискурс уделяет большое внимание вопросам национальной идентичности, что находит свое отражение в производстве и восприятии рекламы в России.

Другое представление дают исследования коллективных концептов. Они исходят из того, что ККК являются структурами общественного знания, которые активно и широко представлены в публичном (общественном) сознании и которые постоянно подвергаются изменениям в публичном (общественном) дискурсе. Для дальнейших размышлений данный подход важен тем, что коллективные концепты во многом определяют и предопределяют индивидуальное мышление и поведение в обществе и, следовательно, в его культурных группах. Таким образом, возникает «археология знания» ([Fraas 2000: 43], термин принадлежит М. Фуко), которая как бы наоборот запечатлевается в культурной памяти.

К изучению коллективных концептов близка теория ментальной образности (mental imagery), разрабатываемая в культурной лингвистике. Для задач интеграции дискурсивного анализа нам особенно важен подход Г. Палмера [Palmer 1996], который определяет картины мира как социальные конструкты. Следуя ему, мы можем рассматривать язык и культуру не как арсенал дискретных единиц, а как континуум.

Заключительным интегральным элементом определений ККК являются семиотические подходы в широком культурологическом контексте, представленные М. Флайшером [Fleischer 1997] как «дискурсивные символы» и Ю.С. Степановым [Степанов 2001] как «константы в культуре». В согласии с обоими авторами, мы признаем концепты в качестве «основных ячеек культуры в ментальном мире человека» [Там же: 43].

Учитывая все приведенные элементы концептуальных структур, можно констатировать, что ККК обладают следующими характеристиками.

ККК базируются на концептах как ментальные структуры, закрепленные не в русском языковом сознании, а в индивидуальном и общественном (коллективном) сознании [Уфимцева 2000: 142].

В общественном сознании ККК являются результатом длительной эволюции. Как дискретные единицы они обладают формальной структурой, которая состоит из устойчивого, широко распространенного в данной общности ядра и из менее устойчивых пограничных слоев.

ККК оказывают влияние на процессы культурного обмена и, наоборот, в силу своей континуальной природы подвергаются влиянию этих процессов. Они явно или неявно проявляются в дискурсе, в процессе социального взаимодействия.

В русской культуре, как представляется, значим и широко употребителен спектр из 40-50 ключевых концептов, среди них такие, как, например, «свое / чужое», «Россия», «Родина», «правда / истина», «человек / личность» и т. д. Кроме того, был исследован концепт «пища» в рекламном дискурсе [Злобина 2002]. При этом подразумеваются совершенно разные когнитивные единицы с различными методологическими подходами их изучения (ср. обсуждение в статье В.И. Карасика «Культурные доминанты в языке» [Карасик 1996]), тем более что научная классификация ККК и их разграничение невозможны. Тем не менее возможно, согласно А. Вежбицкой [Wierzbicka 1997: 16], показать путем эмпирического исследования значимость одного или некоторых ККК в современном рекламном дискурсе. Для этого мы выбрали концепт «мое (свое) / чужое» в рамках дискурса идентичности.

Источник

Национальной культуры

За некоторыми словами стоят, по словам А. Вежбицкой, «ключевые концепты» национальной культуры [см., например, Wierzbicka, 1990]. Вряд ли можно предста­вить законченный список таких ключевых концептов для русской культуры, русского национального сознания, но попытки вы­явить и описать некоторые из них активно ведутся в последнее время и российскими и зарубежными учеными. В работах глубоко исследуются такие концепты, как душа, совесть, судьба, тоска, истина, авось и др. (см. работы из серии «Логический анализ языка», например, «Логический анализ языка. Языки пространств», 2000], А. Вежбицкой [Wierzbicka.1990; Вежбицкая, 1997],
Л. О. Чернейко [Чернейко, 1997; Чернейко, Долинский, 1996], Ю. С. Степанова [Cтепанов, 2001]. Они занимают важнейшее место в на­циональном культурном и языковом сознании. Без овладения ими невозможно полноценное существование в коллективе носителей русского языка. В то же время подобные концепты с величайшим трудом поддаются семантизации и презентации инофонам. На­глядно это проявляется, в частности, при восприятии художествен­ных текстов. Приведем только один пример.

Одно из ключевых концептов русской культуры – слово удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Это хорошо почувствовал Фазиль Искандер, который писал: «Удаль. В этом слове ясно слышится – даль. Удаль – это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали.

В слове «мужество» – суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от мужчинства. Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятельствах жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую стойкость, проявляет эту высокую стойкость, мужество. Мужество ограничено целью, цель продиктована совестью. Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость.

Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней самонакачка, опьянение. Если бы устраивались соревнования по мужеству, то удаль на эти соревнования нельзя было допускать, ибо удаль пришла бы, хватив допинга.

Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь – копейка. Удаль – возможность рубить, все время удаляясь от места, где лежат порубленные тобой, чтобы не задумываться: а правильно ли я рубил?

А все-таки красивое слово: удаль! Утоляет тоску по безмыслию (А. Шмелев. Широта русской души).

6. Двусторонние имена

Кроме общих и индивидуальных имен, существует особая группа имен, которые в одних ситуациях могут выступать как общие, а в других – как индивидуальные. В каждом из этих случаев актуализируются тесно связанные, но все же различные значения имени. Рассмотрим следующий пример.

Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров в книге «Лингвострановедческая теория слова» приводят рассказ о том, как киргизским школьникам было предложено прочитать басню И. А. Крылова «Волк и ягненок». Но когда учитель попросил прочи­тать эту басню по ролям, никто из учеников не хотел читать за Ягненка. Негативное изображение Волка вызвало у них резкий про­тест. «Характерно, что в подтверждение своей правоты шестикласс­ники ссылались на сказку «Алтын иуш» и на эпос «Манас». (. ) Сле­довательно, лексический фон киргизского слова, понятийно эквива­лентного русскому слову «волк», был ложно перенесен из родного языка в изучаемый, т. е. семантическая структура русского слова пе­рестроилась под влиянием киргизского языка. Перед нами случай лексической интерференции (. )» [1980, с.87–88].

Д. Б. Гудков предлагает иное толкование изложенного факта. Слово волк существует и в русском и в киргизском языках как двусторонняя единица (двустороннее имя, ДИ), обладающая как обыденным (волк), так и мифологическим (Волк) значениями. В зависимости от контекста (в широком смысле этого сло­ва) употребления данного имени актуализируется та или иная из его сторон. В описанном случае Волк употребляется в мифологи­ческом значении, которое, видимо, в русском и киргизском языках весьма различно. «Волк вызывал у школьников исключительно позитивные ассоциации – добрый, грозный, сильный, храбрый, красивый, лукавый» [Верещагин, Костомаров, 1980, с. 88]. Однако если какой-либо человек будет рассказывать о том, как он встретился в лесу с волком, можно предположить, что реакция на его рассказ у русского и киргиза будет одинаковой. Трудно представить, что в созна­нии киргиза окажутся актуализированы перечисленные выше ка­чества волка и симпатии его окажутся на стороне животного, а не человека.

Итак, в данном случае мы имеем дело с двусторонним именем, специфика которого (как и любого другого ДИ) состоит в том, что в различных контекстах актуализируется та или иная из его сторон, а само оно может выступать как общее (волк) или как индивидуальное (Волк). Мы не будем детально останавливаться на теоретических аспектах семантики и функционирования ДИ. Подчеркнем лишь, что обыденное значение (волк) включает в себя реальный набор характеристик референта, общий для русского и киргиза, а мифологическое – условный набор, детерминирован­ный определенными мифопоэтическими представлениями и сте­реотипами сознания, опирающийся на некоторые реальные черты, которые абсолютизируются и развиваются по собственным зако­нам, реальный феномен оказывается достаточно отдален от ми­фологического значения указывающего на него имени. При экс­пликации мифологического значения обыденное продолжает су­ществовать, но оказывается прозрачным.

Национальная детерминированность мифологического значе­ния ДИ является характерной особенностью данных имен. Доста­точно ярко это выявляется при анализе зооморфных характери­стик. Ср.: Ты ведешь себя, как заяц, Какой же он медведь! Речь, естественно, идет не о реальном животном из мно­жества зайцев, медведей или, может быть, свиней, и даже не о собирательном образе некоторых зайца, медведя свиньи. Имеются в виду переносные употребления слова «заяц», главной характеристикой которого является трусость, слова «медведь» (не­уклюжесть), слова «свинья» (нечистоплотность).

Совершенно очевидно, и это неоднократно отмечалось в лите­ратуре, что употребление подобных ДИ оказывается различным в разных языках. Например, Свинья – для русского, прежде всего, «нечистоплотный человек», для японца – «толстый человек». «Заяц» – «трус» для русского и «быстро что-либо делающий че­ловек» для американца.

Похожую картину можно обнаружить, если перейти от зоомор­физмов к ДИ, обозначающим этнические стереотипы. Не анали­зируя подробно такое ДИ, как, например, француз, предположим, что русский вполне может сказать: легок, как француз, галантен, как француз, изящен, как француз и
т. п., но подобные обороты вряд ли возможны в речи немца. С другой стороны, для русской речи вряд ли можно признать нормальными выражения: скуп, как француз, эгоистичен, как француз, являющиеся вполне приемле­мыми для немца (вне зависимости от личного отношения того или иного конкретного русского или немца к французам). Таким образом, структура и оценка представления, стоящего за мифологическим значением ДИ, существенно отличаются в различных культурах, что отражается в языке носителей этих культур. Ины­ми словами, Француз различен для русского и немца, а француз –нет, свинья является свиньей и одинакова для всех, знакомых с данным животным; Свинья же для русского существенно отличается от Свиньи для японца.

Происходит это потому, что при структурировании представ­ления, например, о Французе в той или иной культуре из все­го множества черт, присущих данному национальному характе­ру, выделяются и фиксируются лишь определенные, остальные же отбрасываются как несущественные. Это находит свое отра­жение в языке и закрепляется в мифологическом значении ДИ Француз. Происходит та самая минимизация, редукция сложно­го и противоречивого феномена, которая приводит к формированию ограниченного набора характеристик – представлению (НДМП). Это представление – результат действия существующего в каждой культуре алгоритма минимизации того или иного фрагмента действи­тельности.

Описанная характеристика роднит ДИ с теми индивидуальными именами, ко­торые относятся к прецедентным. Есть общее и в функциониро­вании указанных единиц. Когда ДИ употребляются для номина­ции (экстенсионально), они выступают, как правило, в своем обыденном значении. Когда же их используют для характеризации (интенсионально), на первый план выходит мифологическое значение. Иными словами, обыденное значение актуализируется в тех случаях, когда в семантической структуре текста ДИ занимает субъектно-объектные позиции, а мифологическое – когда оно находится в позиции предиката.

Национальная обусловленность мифологического значения ДИ создает серьезные затруднения при МКК. Инофон зачастую не осознает, что имя, указывающее на тот или иной фрагмент дей­ствительности, может обладать идентичным обыденным значени­ем в его родном и в русском языках. Но мифологическое значение, определяющее употребление имени в определенных контекстах, в каждом из языков оказывается различным. Непонимание указан­ных различий может явиться причиной как межкультурной ин­терференции, так и межкультурных конфликтов. Приведем только один пример.

Русская преподавательница рассказала, что во время её работы со студен­тами из Индии она услышала от последних следующую характери­стику своей походки: «Вы ходите, как слон». Как выяснилось позже, студенты имели в виду, что ее походка исполнена достоинства, уве­ренности в себе, отличается плавностью, иными словами, как слон для индийцев соответствовало словно пава для русских. В сознании же услышавшего это представителя русской культуры сразу же воз­никли такие представления о походке слона, как тяжеловесность, не­уклюжесть (слон в посудной лавке) и т. п. Таким образом, возникла ситуация, чреватая конфликтом, причиной которого явились разли­чия в мифологическом значении ДИ слон. Русский выделяет прежде всего такие качества слона, как крупные габариты, огромную физи­ческую силу, медлительность, неловкость и т. п. Именно данные качества приписываются русским тому или иному лицу при сравнении последнего со слоном. Индиец же выделяет у слона иные качества: собственное достоинство, степенность, своеобразную грацию и т. п., наделяя указанными характеристиками сравниваемого со слоном че­ловека.

Подведем итоги. Имени принадлежит ведущая роль среди всех языковых единиц в накоплении, хранении и передаче культурной информации. При этом некоторые типы имен в наибольшей степени являются зонами «сгущения», концентрации особенностей национальной культуры. К числу последних относятся: 1) определенные общие имена с абстрактным значением, за которыми стоят ключевые концеп­ты» национальной культуры, 2) прецедентные имена, относящиеся к «воплощенным» индивидуальным именам, 3) двусторон­ние имена, в одних контекстах выступающие как общие, а в других – как индивидуальные.

ДИ и ПИ могут употребляться как экстенсионально, так и интенсионально. В последнем случае проявляется национальная специфика семантики имени, находящая свое отражение прежде всего в мифологическом значении ДИ и инвариантном значе­нии ПИ.

Особенности семантики слова, определяющие его интенсио­нальное употребление, должны учитываться при непосредствен­ной презентации русской лексики инофонам.

Вопросы и задания

1. В чем разница между общими и индивидуальными именами? Проиллюстрируйте свое понимание этих понятий на примерах.

2. В чем специфика прецедентного имени? Как разграничиваются экстенсиональное и интенсиональное употребление имени.

3. Изложите сущность лингвострановедческой теории слова.

4. Прочитайте фрагмент статьи о социокультурной специфике названий цветов спектра. Вспомните, какие оттенки имеют белый и черный цвет в вашем языке. Назовите фразеологические сочетания с компонентами «черный» и «белый». Докажите, что эквивалентные слова в разных языках не могут быть полностью эквивалентны.

Известно, что в разных культурах символика одних и тех же цветов различна. В книге Г. А. Антипова, О. А. Донских, И. Ю. Марковиной,
Ю. А. Сорокина «Текст как явление культуры» [1989] это подробно описано на примере цветов белый и черный.

Действительно, Black sheep ‘черная овца’, black market ‘черный рынок’, blackmail ‘шантаж (букв. ‘черная почта’), black soul ‘черная душа’ – во всех этих случаях black ассоциируется со злом; к тому же это цвет траура, цвет смерти: black dress ‘черное платье’, black armband ‘черная нарукавная повязка’ .

Напротив, white – цвет мира (white dove – белый голубь, символ мира), цвет свадебного платья невесты, цвет всего хорошего и чистого… Даже когда white сочетается с существительным, явно обозначающим нечто плохое, white смягчает, облагораживает негативное значение последнего: white lie – ‘ложь во спасение, морально оправданная ложь’ (ср. рус. черная зависть – белая зависть).

Вообще метафорические значения белого и черного цветов в русском языке совпадают с английским: черная душа, черная весть, черный день, черный глаз, черный враг. Интересное культурное различие, обусловлено, по-видимому, климатом: русские откладывают, берегут что-либо важное на черный день,а англичане – на дождливый: against a rainy day [Тер-Минасова, 2000, с. 77–78].

8. Что такое коннотация? Проиллюстрируйте положение из лекции: «Слова разных языков могут быть понятийно и фоново эквивалентны, но употребление этих слов в соответствую­щих лингвокультурных сообществах существенно различается».

9. Как выражается национально-культурная обусловленность значения слова?

10. Прочитайте фрагмент из статьи А.Д.Шмелева о русских культурных концептах. Поразмышляйте над ее основными положениями. Постарайтесь понять, в чем специфика синонимичных слов мужество – смелость, храбрость, удаль; грусть – скука, уныние, тоска; свобода – воля. Какие ключевые концепты вы можете выделить в других культурах?

«Широта – это само по себе название некоторого душевного качества, приписываемого русскому национальному характеру и родственного таким качествам, как хлебосольство и щедрость. Широкий человек – это человек, любящий широкие жесты, действующий с размахом и, может быть, даже живущий на широкую ногу. Иногда же употребляют выражение человек широкой души. Это щедрый, великодушный человек, не склонный мелочиться, готовый простить другим людям их мелкие поступки и прегрешения, не стремящийся «заработать», оказывая услугу. Его щедрость и хлебосольство иногда могут даже переходить в нерасчетливость и расточительность. Но существенно, что в системе этических оценок, свойственных русской языковой картине мира, широта в таком понимании – в целом положительное качество. Напротив того, мелочность,безусловно, осуждается, и сочетание мелочный человек звучит как приговор.

Однако выражение широта души может интерпретироваться и иначе, обозначая тягу к крайностям, к экстремальным проявлениям какого бы то ни было качества. Эта тяга к крайностям (все или ничего), максимализм, отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций часто признается одной из самых характерных черт, традиционно приписываемых русским. Так в статье В. А. Плунгяна и Е. В. Рахилиной, посвященной отражению в языке разного рода стереотипов, отмечается, что именно «центробежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерности и безудержности и есть то единственное, что объединяет щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и задушевность – обозначение качеств, которые «в отличие, например, от слова аккуратность», в языке легко сочетается с эпитетом русский [Плунгян В. А., Е. В. Рахилина. «С чисто русской аккуратностью» (К вопросу об отражении в языке некоторых стереотипов // Московский лингвистический журнал. 1995, №2, с. 340–351]. «Широкий человек, я бы сузил», – говорит Митя Карамазов, как раз по поводу соединения в русском характере, казалось бы, несоединимых качеств. При этом каждое из качеств доходило до своего логического предела, как в стихотворении А.Толстого:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча!

Коли спорить, так уж смело,

Коль карать, так уж за дело,

Коль простить, так всей душой,

Коли пир, так пир горой.

Отметим, кстати, что последние две строки говорят не только о тяге к крайностям…, но и собственно о широте характера: здесь и готовность понять и простить (Коль простить, так всей душой), и хлебосольство и размах (Коли пир, так пир горой!).

Наконец о «широтерусской души» иногда говорят и в связи с вопросом о возможном влиянии «широких русских пространств» на «русский национальный характер». Роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие авторы. Известно высказывание Чаадаева: «мы лишь геологический продукт обширных пространств». А у Н. А. Бердяева есть эссе, которое так и озаглавлено – «О власти пространства над русской душой». «Широк русский человек, широк, как русская земля, как русские поля, – пишет Бердяев и продолжает: – В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков» (Н. Бердяев. Судьба России. Очерки по психолого войны и национальности).

Многие из слов, ярко отражающих специфику «русской ментальности» и соответствующих уникальным русским понятиям, – такие, как тоска или удаль, – как бы несут на себе печаль «русских пространств». Недаром переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» – это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно во всем этом «что-то слышится родное». Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: «Пропади все пропадом», – и это воспринимается как специфически «русское поведение», ср.: «Истинно по-русски пренебрег Павел Николаевич и недавними страхами, и запретами, и зароками, и только хотелось ему тоску с души сплеснуть да чувствовать теплоту (А. Солженицын. Раковый корпус).

Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание, сделанное в статье «Что русскому здорово, то немцу – смерть» («Iностранец», 1996, №17): «По отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой душе, меланхолии и безудержной отваге; с другой же – из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства». Выражение меланхолия и безудержная отвага, конечно же, заменяет знакомые нам; автор сознательно «остраняет» эти понятия, передавая тем самым их чуждость иностранцам и непереводимость на иностранные языки.

На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык. Трудно даже объяснить человеку, незнакомому с тоскою, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томительная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей. Пожалуй, лучше всего для описания тоски подходят развернутые описания в духе Вежбицкой: тоска – это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости. В каком-то смысле всякая тоска могла бы быть метафорически представлена как тоска по небесному отечеству, по утерянному раю. Но, по-видимому, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска, и это нашло отражение в русской поэзии (тоска бесконечных равнин у Есенина или в стихотворении Леонарда Максимова: Что мне делать, насквозь горожанину, с этой тоской пространства?).

Другое характерное русское слово – это удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Это хорошо почувствовал Фазиль Искандер, который писал:

Удаль. В этом слове ясно слышится – даль. Удаль – это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали.

В слове «мужество» – суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от мужчинства. Мужчина, обдумав и осознав, что в тех или иных обстоятельствах жизни, защищая справедливость, необходимо проявить высокую стойкость, проявляет эту высокую стойкость, мужество. Мужество ограничено целью, цель продиктована совестью.

Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость.

Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней самонакачка, опьянение. Если бы устраивались соревнования по мужеству, то удаль на эти соревнования нельзя было допускать, ибо удаль пришла бы, хватив допинга.

Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь – копейка. Удаль – возможность рубить, все время удаляясь от места, где лежат порубленные тобой, чтобы не задумываться: а правильно ли я рубил?

А все-таки красивое слово: удаль! Утоляет тоску по безмыслию.

Вообще это слово не употребляется, когда речь идет об исполнении долга. Оно оказывается уместным, когда речь идет о ком-то, кто действует вопреки всякому расчету, «очертя голову» и тем самым совершает поступки, которые были бы не по плечу другому. Удаль всегда предполагает удачу – здесь проявляется связь с глаголом удаться, к которому восходят оба этих существительных.

Пытаясь объяснить или понять, что такое удаль, мы неизбежно сталкиваемся с некоторым парадоксом. Все попытки рационального объяснения удали заставляют признать, что в ней нет ничего особенно хорошего; во всяком случае, она не является таким превосходным качеством, как мужество, смелость, храбрость, отвага, доблесть. Именно это демонстрирует и приведенное выше рассуждение Ф.Искандера. В то же время слово удаль в русском языке обладает яркой положительной окраской.

Говоря об удали, мы любуемся тем, какие удалые действия может совершить человек, и уже это сообщает слову положительную окраску. Кроме того, для удали важна идея бескорыстия, удаль противостоит узкому корыстному расчету. Как объяснить, зачем надо проявлять удаль? Так, ни для чего, просто ради самой удали. Как курьер из детского рассказа С. Алексеева «Сторонись!», который любил лихую езду, как-то, мчась на санях, сшиб в снег самого Суворова, а через три дня, вручая Суворову бумаги из Петербурга, получил от него в награду перстень:

– За что, ваше сиятельство? – поразился курьер.

Стоит офицер, ничего понять не может, а Суворов опять:

– Бери, бери. Получай! За удаль. За русскую душу. За молодечество.

Пожалуй, самое типичное проявление удали – это и есть быстрая езда, которую, как известно, любит всякий русский. Образ мчащейся и «необгонимой» «птицы-тройки», косясь на которую «постораниваются и дают ей дорогу» другие народы и государства, дает хорошее представление о том, что такое удаль и каково ассоциативное поле этого слова в русском языке. По-видимому, само слово (и понятие) удаль могло родиться только у бойкого народа, – и при этом у народа, привыкшего к широким пространствам. На то, что удаль возникла под влиянием широких пространств, со всей определенностью указывает Николай Федоров, говоря о географическом положении России: «простор не мог развить упорства во внутренней борьбе, но развивал удаль…».

С понятием удали связаны другие типично русские понятия и сопутствующие им трудно переводимые слова, отражающие «широту русской души»: размах, разгул, а может быть даже загул и кураж. Последнее слово интересно тем, что будучи прямым заимствованием из французского языка, оно коренным образом изменило свое значение. Если во французском языке courage значит просто смелость, то в русском оно как бы втянулось в поле русского «загула» и стало характеризовать некоторое развязное состояние, когда у человека нет никаких «внутренних тормозов» (самое характерное сочетание с этим словом – пьяный кураж).

По замечанию С. А. Старостина (в передаче корреспондента «Комсомольской правды»), наряду с тоскою и удалью, к труднопереводимым русским слова, для которых отсутствуют эквиваленты в других языках, относятся слова хохотать и хохот. Слова смеяться, смех есть в большинстве языков, а хохота нет. Едва ли в этом можно видеть влияние «широких пространств», но вот пристрастие к крайностям, к крайним проявлениям имеет место – «коли смех, так не просто смех, а хохот». При этом важно, что хохот и хохотать являются общеупотребительными русским словами, обозначающими «здоровый смех», который не вызывает у говорящего неодобрения.

Свойственное русскому языку представление о взаимоотношениях человека и общества, о месте человека в мире в целом и, в частности, в социальной сфере нашло отражение в синонимической паре свобода – воля. Эти слова часто воспринимаются как близкие синонимы. На самом деле, между ними имеются глубокие концептуальные различия. Если слово свобода в общем соответствует по смыслу своим западноевропейским аналогам, то в слове воля выражено специфически русское понятие.

Воля издавна ассоциировалась с бескрайними степными просторами, «где гуляем лишь ветер… да я». На связь понятия воли с «русскими просторами» указывает Д. С. Лихачев: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная – это свобода, соединенная с простором, ничем не огражденным пространством» (Д. С. Лихачев. Заметки о русском). Процитируем также Г. Д. Гачева, который писал в работе «Национальные образы мира»: «Широкая душа, русский размах – это все идеи из стихии воздуха-ветра… Человек стремится «Туда, где гуляют лишь ветер да я», – не случайно это братское спаривание. Недаром и для ветра, и для русского человека одно действие присуще и любимо: «гулять на воле» – разгуляться, загулять, загул, отгул, разгул. И недаром Гоголь, о душе русского человека говоря: «Его ли душе, стремящейся закружиться, разгуляться» – упоминает действия, которые в равной мере делаются и ветром». По сравнению с такой волей, свобода в собственном смысле слова оказывается чем-то ограниченным, она не может быть в той же степени желанна для «русской души».

В отличие от воли, свобода предполагает как раз порядок, но порядок, не столь жестко регламентированный… Если сопоставление свободы и мира предполагает акцент на том, что свобода означает отсутствие жесткой регламентации, то при сопоставлении свободы и воли мы делаем акцент на том, что свобода связана с нормой, законностью, правопорядком («Что есть свобода гражданская? Совершенная подчиненность одному закону, или совершенная возможность делать все, чего не запрещает закон», – писал В.А.Жуковский). Свобода означает мое право делать то, что мне представляется желательным, но это мое право ограничивается правами других людей; а воля вообще никак не связана с понятием права.

Сошлемся также на рассказ Тэффи «Воля», в котором различие между свободой и волей эксплицируется сходным образом: «Воля – это совсем не то, что свобода. Свобода – liberte, законное состояние гражданина, не нарушившего закона, управляющего страной.

«Свобода» переводится на все языки и всеми народами понимается.

При словах «свободный человек» что вам представляется? Представляется следующее. Идет по улице господин, сдвинув шляпу слегка на затылок, в руках папироска, руки в карманах. Проходя мимо часовщика, взглянул на часы, кивнул головой – время еще есть – и пошел куда-нибудь в парк, на городской вал. Побродил, выплюнул папироску, посвистел и спустился вниз в ресторанчик.

При словах «человек на воле» что представляется?

Безграничный горизонт. Идет некто без пути, без дороги, под ноги не смотрит. Без шапки. Ветер треплет ему волосы, сдувает на глаза, потому что для таких он всегда попутный. Летит мимо птица, широко развела крылья, и он, человек этот, машет ей обеими руками, кричит ей вслед дико, вольно и смеется.

Воля ни с чем не считается.

Свобода есть гражданское состояние человека.

Таким образом, специфика противопоставления мира и воли в русском языковом сознании особенно наглядно видна на фоне понятия свободы, в целом вполне соответствующего общеевропейским представлениям. В каком-то смысле это противопоставление отражает пресловутые «крайности» «русской души» («все или ничего», или полная регламентированность, или беспредельная анархия) – иными словами, «широту русской души» [Шмелев, 2000, с. 357–367].

8. Приведите примеры двусторонних имен. Как проявляется национальная детерминированность мифологического значе­ния ДИ? Для ответа подберите из толкового словаря или из словаря устойчивых сравнений русского языка и из иностранного языка переносные употребления наименований животных, например, Тупой, как осел (рус.), Трусливый, как фазан (кор.).

Источник