Что набоков перестал снабжать перекладиной
Биография Владимира Набокова, написанная Брайаном Бойдом, повсеместно признана самой полной и достоверной из всех существующих. Второй том охватывает период с 1940 по 1977-й — годы жизни в Америке и в Швейцарии, где и завершился жизненный путь писателя.
Перевод на русский язык осуществлялся в сотрудничестве с автором, по сравнению с англоязычным изданием в текст были внесены изменения и уточнения. В новое издание (2010) Биографии внесены уточнения и дополнения, которые отражают архивные находки и публикации, появившиеся за период после выхода в свет первого русского (2004) издания этой книги.
АМЕРИКА: ПРОФЕССОР НАБОКОВ
В Америке я счастливее, чем в любой другой стране… В интеллектуальном отношении Америка стала моим домом. Вторым домом в подлинном смысле слова.
Ниша: Нью-Йорк и Стэнфорд, 1940–1941
Ныне, в новом, полюбившемся мне мире, где я прижился с такой же легкостью, с какой перестал снабжать перекладиной цифру семь…
В 1919 году Набоков покинул Россию на переполненном грузовом суденышке, сидя на палубе и играя с отцом в шахматы под стрекот красноармейских пулеметов, которые обстреливали Севастопольскую гавань. Теперь же, в конце мая 1940 года, после многих лет нищеты, ему удалось выехать из Франции с шиком. За сорок лет до этого отец Набокова решительно выступал против узаконенного в России антисемитизма, и в благодарность еврейская благотворительная организация помощи беженцам, зафрахтовавшая судно «Шамплен», поместила Набоковых в огромную каюту первого класса, как бы давая возможность заранее прочувствовать роскошь, ожидавшую их в Америке, хотя и не сразу.
Путешествие через океан стало испытанием для желудков, но бальзамом для нервов (каждое утро ванна в собственном люксе!) — вернее, настолько, насколько позволяла война. В Сен-Назере французская Sûreté[3] поймала на борту парохода двух немецких шпионов. Завидев в Атлантическом океане странную струю пара, бурлящую над серой водой, двое матросов открыли с перепугу огонь из установленных на судне новых противолодочных орудий — но подозрительный объект оказался китом. Хотя оснований для тревоги было предостаточно: во время следующего рейса судно потопила немецкая подводная лодка3.
28 мая 1940 года «Шамплен» проплыл в сиреневом утреннем тумане мимо Статуи Свободы и пришвартовался у причала Французской Линии. После двадцатилетнего маяния по Европе без гражданства, без защиты от всяческой пограничной бюрократии, Америка показалась Набоковым пробуждением от кошмарного сна к дивному рассвету. Во время таможенного досмотра они не могли найти ключ от чемодана (как выяснилось впоследствии, он лежал у Веры в кармане). Набоков вспоминал впоследствии, как он «стоял, перешучиваясь с малорослым негром-носильщиком и двумя огромными таможенниками, пока не пришел слесарь и не отворил замок одним ударом железного лома. Жизнерадостный носильщик пришел в такой восторг от этого простого решения, что начал тоже возиться с замком, и в результате тот снова защелкнулся». Поверх других вещей в чемодане лежали боксерские перчатки, в которых Набоков тренировал Дмитрия. Двое таможенников тут же натянули их и запрыгали вокруг Набокова, лупцуя друг друга, третий же осмотрел ту небольшую часть коллекции бабочек, которую Набокову удалось увезти с собой, и предложил название для одного из видов. Пересказывая эту историю много лет спустя, Набоков, по-прежнему очарованный американской непосредственностью и доброжелательностью, восторженно повторял: «Ну где такое возможно? Где такое возможно?»4
Стоя возле осмотренного таможней и помеченного мелом чемодана, Набоков спросил у Веры, где, по ее мнению, можно купить газету. «Да я вам ее сейчас принесу», — вызвался один из таможенников и минуту спустя вернулся с «Нью-Йорк таймс». Набоковы рассчитывали, что их встретят Наталия Набокова, бывшая жена Николая, двоюродного брата Владимира, и Роберт де Калри, его близкий друг еще из Кембриджа, но кто-то перепутал время прибытия судна и встречающие не пришли. Пришлось взять такси, похожее, по словам Набокова, на очень блестящего, очень яркого желтого скарабея, и доехать до дома номер 32 по 61-й Восточной улице, где жила Наталия Набокова. Манхэттен с его небоскребами смотрелся куда красочнее Европы и напоминал своей новизной одну из недавно изобретенных цветных фотографий — от этого короткая поездка показалась целой эпохой. Приехав, они взглянули на счетчик и решили, что дорога обошлась не в 90 центов, а в «девять… а… ах, Боже мой, девяносто, девяносто долларов». У них было всего-то чуть больше ста долларов — остатки того, что парижские друзья и доброжелатели собрали им на дорогу, — но что тут поделаешь? Вера протянула водителю стодолларовую купюру. «Леди, — сказал таксист, — если бы у меня были такие деньги, я бы не стал сидеть за рулем». А ведь, рассказывая об этом эпизоде, добавлял Набоков, «проще простого было бы дать нам 10 долларов сдачи и — дело с концом»5.
Они прожили несколько дней в квартире Наталии Набоковой, потом переехали в комнаты актрисы, уезжавшей на гастроли, — в том же доме, на том же этаже. К 10 июня они нашли дешевое жилье на лето в квартире супругов Леховичей по адресу Мэдисон-Авеню, дом 1326. Любопытно, что госпожа Лехович оказалась племянницей графини Паниной, приютившей семью Набоковых в своем крымском имении в 1917 году — когда они бежали не от Гитлера, а от Ленина6.
Немцы вошли в Париж 14 июня, к этому времени бывшая квартира Набоковых на Рю Буало превратилась в руины — и нечто подобное произошло с русской эмиграцией первой волны. Нью-Йорк становился издательским центром русской эмигрантской литературы — он остается им и по сей день, но первая волна эмиграции, к которой принадлежал Набоков, отошла в прошлое. По приезде в США Набоков сразу же получил американские документы7, а некоторое время спустя стал американским гражданином, американским писателем, водившим дружбу не столько с русскими, сколько с американцами.
Но двадцать лет движения по инерции не погасить одним разом. Нью-йоркская ежедневная русскоязычная газета «Новое русское слово» написала о приезде в США «Владимира Сирина»[4]. Набоков все еще был Сириным: он собирался закончить по крайней мере еще один русскоязычный роман «Solus Rex» и в первый месяц в Америке описал по-русски Париж военного времени и сочинил возвышенную эпитафию всей эмиграции8. В конце месяца «Новое русское слово» взяло у него интервью о его первых ощущениях на новом месте. Он ответил, что чувствует себя замечательно — как дома.
Все-таки здесь нужно научиться жить… Я как-то зашел в автоматический ресторан, чтобы выпить стакан холодного шоколада. Всунул пятак, повернул ручку и вижу, что шоколад льется прямо на пол. По своей рассеянности, я забыл подставить под кран стакан…
Как-то я зашел к парикмахеру, который, после нескольких слов со мной, сказал: «Сразу видно, что вы англичанин, только что приехали в Америку, и работаете в газетах». «Почему вы сделали такое заключение?» — спросил я, удивленный его проницательностью. «Потому что выговор у вас английский, потому что вы не успели сносить европейских ботинок, потому что у вас большой лоб и характерная для газетных работников голова». «Вы просто Шерлок Холмс», — польстил я парикмахеру. «А кто такой Шерлок Холмс?»9
Винокурова И.: Набоков и Берберова
Набоков и Берберова
Номер «Современных записок» с первыми главами «Защиты Лужина» вышел в 1929 году. Я села читать эти главы, прочла их два раза. Огромный, зрелый, сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получало смысл. Все мое поколение было оправдано.
Берберова добавляет, что никогда не сказала Набокову «этих своих о нем мыслей», но не сообщает, что, дочитав столь поразивший ее роман, она написала его автору письмо. И хотя оно, видимо, не содержало этих конкретных формулировок, в нем было, безусловно, немало лестных слов, сказанных Берберовой и от собственного имени, и от имени Ходасевича. Это непосредственно следует из взволнованного ответа Набокова.
Письмо Берберовой было, конечно, не первым откликом на «Защиту Лужина». Рецензии появились уже на начальные главы романа, и их количество росло по мере его дальнейшей публикации. И хотя большинство рецензентов оценило «Защиту Лужина» достаточно высоко, появилось и несколько негативных отзывов, причем написанных людьми далеко не последними в литературной иерархии эмиграции. В частности, ведущим критиком Георгием Адамовичем, а также ведущим поэтом Георгием Ивановым, чья статья отличалась беспрецедентной грубостью.
Набоков в «Руле» писал иногда критику о стихах. В одной рецензии он, между прочим, упомянул мою «живость» и очень сочувственно отозвался и обо мне и о Ладинском как о «надежде русского литературного Парижа».
Заключительные главы «Подвига» Берберова тогда еще не видела: они появятся в печати примерно через полгода. Но когда она их прочитает, то обнаружит, что «совпаденье» было более глубоким, чем это можно заключить из набоковского письма. Герой Набокова не просто «батрачит в Провансе», но неожиданно для себя понимает, что тяжелый и черный крестьянский труд не только по плечу ему, но и по нраву. Примерно такие же чувства обнаружили в себе и герои Берберовой, «работавшие» те же самые работы на той же самой земле, однако этим «совпаденье» не ограничивалось. Как и герои Берберовой, набоковский Мартын всерьез думает о том, чтобы остаться в Провансе навсегда:
Правда, получив от Сони отказ, Мартын отбрасывает эти мечтания и уезжает из Молиньяка. Идея «поселиться на клинe тучной земли, ждущей трудолюбивого хозяина» не получает в «Подвиге» дальнейшей разработки, но в качестве реальной альтернативы выбору героя она достаточно существенна для замысла книги. Неудивительно, что сама тема романа Берберовой, мало интересовавшая других рецензентов, представляется Набокову особенно важной, и он подробно обсуждает ее в рецензии:
Таким образом, Набоков не только воздает Берберовой должное, попутно отмечая и другие достоинства книги («Слог на редкость крепок и чист, образы великолепны своею веской и точной силой»), но отчасти комментирует и последние главы «Подвига», которые вскоре должны были выйти к читателю.
Сопоставление этих выдержек с оригиналом (дневник за 1932 год Берберова сохранила) демонстрирует ряд разночтений, но абсолютное большинство исправлений было сделано ею из чисто стилистических соображений. В частности, неизвестный западной аудитории «Сирин» превратился в «Курсиве» в «Набокова», а непонятная в данном контексте «Булонь» в «у Ходасевича». Из тех же соображений Берберова убрала не относящуюся к Набокову информацию, которой в оригинале было достаточно много.
Другой раз Набоков пригласил меня завтракать в русский ресторан, и мы ели блины и радовались жизни и друг другу, точнее: я радовалась ему, это я знаю, а он, может быть, радовался мне, хотя зачем было приглашать меня в «Медведь», если он мне не радовался?
Этой нежной (при всей ее формальности) фразой Набоков будет и впредь заканчивать свои письма к Берберовой, хотя вскоре в их переписке наступит длительный перерыв, причем наступит по набоковской вине. Как это прямо следует из обиженного письма Берберовой, возобновившей переписку через два с половиной года, Набоков не ответил на ее очередное и, видимо, важное послание.
Впрочем, этот вечер был для него примечателен не только существенным гонораром, но и переполненным залом, а также реакцией аудитории.
Другое дело, что сам Набоков очевидно не придал этому эпизоду большого значения, ибо в своем письме жене он не пишет о нем ни слова. Гораздо более интересной ему показалась реакция тех же самых персонажей на его недавний триумф, и эту реакцию Набоков воспроизводит в лицах: «Алданов кричал что 1) “вы всех нас презираете, я вас вижу насквозь” 2) “вы первый писатель” 3) Иван Алексеевич, дайте ему ваш перстень. Иван, однако, артачился, “нет, мы еще поживем”, и через стол обращался так к Ходасевичу: Эй, поляк. » [40]
Тут и национальность («венгерец»), которой Набоков наделяет мужа Нины (как бы в pendant бунинскому «Эй, поляк», намекающему на полупольское происхождение Ходасевича), и само имя «Фердинанд», непосредственно перекликающееся с «иностранным» отчеством Владислава Фелициановича. Да и репутация Фердинанда в литературных кругах:
Речь идет главным образом о готовности тянуть рабочую лямку на равных, которую они и тянули каждый в своей газете: Ходасевич в «Возрождении», Берберова в «Последних новостях». Но помимо собственных материалов Берберова писала за Ходасевича хронику советской литературы, так как он «говорил, что неспособен читать советские журналы, следить за новинками». И хотя Берберова утверждает в «Курсиве», что до начала 1960-х «это оставалось тайной от всех», Набоков явно был в числе посвященных. Именно в этом контексте несколько туманная характеристика Нины как «близкого товарища мужа-творца» и «тихой советницы, чутко скользящей по его сокровенным извилинам», а также брошенное вскользь замечание о ее связанности с мужем «крепкой каторжной дружбой» обретают конкретность.
Набоков, очевидно, был в курсе еще одной «тайны» Берберовой и Ходасевича, хотя особой тайной это как раз не являлось. Судя по рассыпанным в «Курсиве» осторожным намекам, а также по письмам Ходасевича, их брак не предполагал для Берберовой сохранения супружеской верности, и примерно по той же модели строится брак Фердинанда и Нины, легко шедшей на «быстрые связи». А это, в свою очередь, наводит на мысль, что связь Нины с рассказчиком (не тождественным, но, безусловно, близким к автору персонажем) не была исключительно плодом вымысла, как это рутинно считается в набоковедении.
Рассказ об отношении Веры к Александру Альбертовичу выставлял отношение Берберовой к Ходасевичу в крайне жестком, но несомненно правдивом свете, и, видимо, этот момент был существенен для Набокова в первую очередь. Как раз в это время его занимает сходная коллизия: любовь большого писателя к женщине, которая его совершенно не любит, не ценит и жаждет от него избавиться. Эта коллизия становится центральной в «Истинной жизни Себастьяна Найта», первом написанном по-английски романе Набокова, над которым он начал работать в том же декабре 1938 года.
Идея сопоставления «Курсива» и «Себастьяна Найта» представляется и остроумной, и продуктивной. Однако сопоставление «Себастьяна Найта» с автобиографическим романом Берберовой, написанным на тридцать лет раньше «Курсива» и перечитанным Набоковым непосредственно перед тем, как приступить к работе над своей собственной вещью, дает еще более интересные результаты.
В частности, тот конкретный фрагмент «Себастьяна Найта», в котором Ронен увидел карикатуру на жизненную философию Берберовой, текстуально гораздо ближе к «Без заката», нежели к «Курсиву».
Вот как возлюбленная Найта говорит о самой себе:
Однако героинь Берберовой и Набокова объединяет не только неистребимое жизнелюбие, но и другая, еще более существенная черта. Возлюбленная Найта его никогда не любила и очень быстро захотела от него освободиться, и точно такие же чувства по отношению к мужу одолевают Веру:
в голубоватое, острое его лицо. Сомнений не было: она была свободна.
Столь же хладнокровно возлюбленная Найта встречает весть о его кончине. В ответ на взволнованные расспросы повествователя она довольно откровенно дает ему понять, что никогда не любила Себастьяна «настолько, чтобы горевать о его смерти».
Конечно, героини Набокова и Берберовой совпадают друг с другом далеко не во всем. В частности, такие характерные свойства возлюбленной Найта, как неспособность оценить его книги и любовь к «хорошей жизни», к Вере не имеют никакого отношения. Но это происходит, в первую очередь, потому, что ей просто-напросто не дается возможность себя в этом смысле хоть как-то проявить: профессия Александра Альбертовича остается читателю неизвестной, равно как и его материальное положение. Однако отсутствие у Веры этих характеристик, разумеется, не означает, что их не было у ее прототипа или что Набоков их не замечал.
Однако фамилия «Речная», в свою очередь, отсылает читателя к Берберовой, причем не только из-за ассоциаций с «русалкой». Рассуждая в «Курсиве» о сути собственного характера, Берберова использует метафору «реки»:
я не скала, а река, и люди обманываются во мне, думая, что я скала. Или это я сама обманываю людей и притворяюсь, что я скала, когда я река.
Конечно, к героиням этих двух текстов, разведенных во времени тремя годами, Набоков относится совершенно по-разному, однако примерно такую же эволюцию претерпело за три года его отношение к Берберовой. Эмоции, на волне которых была написана «Весна в Фиальте», испарились окончательно (их вытеснил роман с Гуаданини), а дружбы семьями не получилось. Переезд Набоковых в Париж и особенно их визит в Лонгшен отнюдь не способствовали дальнейшему сближению.
Смерть Ходасевича, которую Набоков воспринял крайне болезненно, очевидно еще больше обострила его давнее ощущение, что покойному поэту не было воздано должное при жизни [77]
О том же визите к Набоковым Берберова упомянет в «Курсиве» еще один раз, отсылая читателя к сделанной в январе 1940-го дневниковой записи:
еще кого-нибудь свезут в больницу, собрав деньги у богатых, щедрых и добрых евреев. (Принесла Наб[оковым] курицу, и В[ера] сейчас же пошла ее варить.)
Она поступила так, видимо, из-за обиды. И за то, что Набоков не обсуждал с ней планов отъезда, и за то, что уехал, не попрощавшись, и за то, что, приехав в Америку, не восстановил отношений, причем даже тогда, когда Берберова оказалась на том же континенте.
Впрочем, то, что отношения уже не восстановятся, станет ясно для Берберовой далеко не сразу, но начинать переписку самой она не торопилась. Все возраставшее отчуждение Набокова было трудно не заметить еще в Париже, а ряд случившихся уже после его отъезда событий мог только усугубить ситуацию. Берберова, очевидно, опасалась, что до Набокова дошли слухи о ее сотрудничестве с немцами, которые начали циркулировать в 1944 году [82] напрасны.
«половчей» не вышло и выйти заведомо не могло. Полученный «локон» привел Набокова в полное замешательство, о чем он Гринбергу и написал:
«академичность» ее публикаций. В «академическом» стиле Берберова явно пыталась написать и статью о Набокове, что, видимо, обусловило переизбыток теоретических рассуждений, звучащих, как правило, достаточно ученически, и упорное стремление классифицировать. Но хотя этот «первый блин» вышел несколько «комом», статья содержала важные наблюдения.
Рецензия Берберовой не была единственным негативным отзывом на книгу Набокова, но она выделялась своею язвительностью, уступая в этом плане только рецензии Александра Верта [98]
«Лолите», а также к рецензии на «Speak, Memory» можно судить только по косвенным признакам, то его реакция на статью о «Бледном огне» и кусок из «Курсива» прекрасно известна. Редакторы юбилейного номера «Triquarterly» попросили Набокова отозваться на опубликованные в нем материалы, что он охотно сделал. В статье под названием «Юбилейные заметки» Набоков кратко прокомментировал работы всех участников этого номера, в том числе, разумеется, и Берберовой.
Своей обиде Берберова дает выплеснуться в дневнике, в котором с начала 1970-х появляется ряд резких «антинабоковских» записей, а среди них и такая:
Слово «опять», очевидно, относится к книге «Speak, Memory», которую Берберова оценила невысоко. Не особенно высоко она, видимо, оценила и «Аду», хотя точнее сказать невозможно: Берберова упорно избегает высказывать мнение об этом романе, равно как и о более поздних набоковских вещах, отмечая в дневнике только факт их покупки и прочтения.
Примечания
[1] Курсив мой: Автобиография. В 2 тт. Второе издание, исправленное и дополненное. N. Y.: Russica, 1983. В дальнейшем цитаты из книги приводятся по этому изданию.
[3] Papers of N. N. Berberova // Boris I. Nicolaevsky Collection. Box 401. Reel 286. Hoover Institution Archives, Stanford University.
[5] «Торжество справедливости» («Руль», 1930, 5 марта). Остроумно описывая дидактизм и елейность советской литературы, Набоков разбирает ее как однородную серую массу, не замечая и, видимо, не надеясь заметить никаких исключений из установленных правил.
[9] См. рецензию Набокова на «Собрание стихов» Ходасевича («Руль», 1927, 14 декабря).
[10] См: Ходасевич В. Летучие листы. Числа // Возрождение. 1930. 27 марта. С. 3. Ходасевич имел в виду, что непосредственным поводом для появления статьи явилась негативная рецензия Набокова на роман жены Иванова, Ирины Одоевцевой («Руль», 1929, 30 октября). Такое же объяснение этому факту будет приводить впоследствии и сам Набоков. См.: Nabokov V& Row, 1979. P. 300.
[12] Современные записки. № 69. С. 262; Предисловие к английскому изданию романа «Дар» (1963) / Пер. с английского Веры Набоковой и Геннадия Барабтарло // Набоков Владимир. Собр. соч. Т. 6. Ann Arbor: Ardis, 1988. С. 8.
[13] «Сергея Рафаловича нельзя причислить к “молодым, подающим надежду” (его первый сборник вышел в 1901 году). На кого же надеяться, кого выбрать, кого отметить? Не безвкусие же Довида Кнута и не претенциозную прозаичность пресного Оцупа. Может быть, вдохновенную прохладу Ладинского или живость Берберовой? Не знаю. Дай Бог, чтобы годы русской эмиграции для русской музы не пропали зря» («Руль», 1927, 19 января. С. 6).
[14] Vladimir Vladimirovich Nabokov Papers. MSS 34082. Box 1. Reel 1. Library of Congress, Washington, D. C.
[15] Ходасевич В. Подвиг // Возрождение. 1932. 5 мая. С. 3.
[16] Письмо от 2 июля 1931 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[21] Письмо от 2 ноября 1932 года. Цит. по: В. В. Набоков: Pro et Contra. СПб.: РХГИ, 1999. С. 898. Так как эти набоковские письма по-прежнему закрыты для исследователей, обратный перевод на русский сделан с переведенного на английский оригинала письма, процитированного в книге Бойда «Vladimir Nabokov: The Russian Years» (p. 392).
[23] Boyd Brian. Op. cit. P. 392.
[25] Письмо от 2 декабря 1932 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[28] Это письмо Берберовой в архиве Набокова не сохранилось, возможно именно по причине своего компрометирующего содержания.
[29] туберкулезном санатории). Именно в эту новогоднюю ночь в их достаточно далеких до того времени отношениях произошла перемена, о которой в черновом варианте «Курсива» рассказано так: «Мы сидим на диване в гостиной, мимо нас ходят люди, не смотрят на нас, не говорят с нами, они давно поняли, что нам не до них. Мне хочется положить голову на колени В[ладислава] Ф[елициановича]. Или чтобы он положил свою голову мне на колени. И я говорю ему об этом. Он соглашается со мной, но говорит, что это, к сожалению, совершенно невозможно. » (Nina Berberova Papers. GEN HSS. Box 25. Folder 690).
[30] См. письмо М. Карповича Берберовой от 17 декабря 1934 года. Цит. в: Устинов Андрей, Поливанов Константин. Борис Божнев в 1930-е годы // From the Other Shore: Russian Writers Abroad: Past and Present. Vol. 2. Idyllwild: Charles Schlacks, 2002. P. 29-30.
[31] Письмо от 8 февраля 1935 года // Vladimir Vladimirovich Nabokov Papers. MSS 34082. Box 1. Reel 1. Library of Congress, Washington, D. C.
[34] Без даты. Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[35] Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286. Газета, где печатались главы «Чайковского», к ввозу в Германию была запрещена, и Набоков, очевидно, ее давно не видел.
[37] «Жизнь Василия Травникова».
[38] Почтовый штемпель от 10-II-36. Цит. по: Набоков В. Письма к Вере / Публ. О. Ворониной и Б. Бойда при участии Г. Барабтарло // Сноб. 2010. № 11.
[39] Возрождение. 1936. 13 февраля. С. 4.
[40] Набоков В. Письма к Вере.
[41] «С ума сойти!» (франц.
[43] См.: and Meilakh Mikhail. Russian Short Stories // Garland Companion to Vladimir Nabokov / Ed. Vladimir. E. Alexandrov. N. Y., L.: Garland, 1995. P. 654.
[44] См.: Barabtarlo Gennady’s Trinity: On the Movement of Nabokov’s Themes // Nabokov and His Fiction: New Perspectives / Ed. Julian W. Connolly. Cambridge: Cambridge U. P., 1999; Nakata Akiko. A Failed Reader Redeemed: «Spring in Fialta» and «The Real Life of Sebastian Knight» // Nabokov Studies. 2007/2008. Vol. 8.
[46] См.: Толстой Иван. Ходасевич в Кончееве // В. В. Набоков: Pro et Contra.
[48] Почтовый штемпель от 10-II-36. Цит. по: Набоков В. Письма к Вере.
[49] пишет о нескольких коротких увлечениях, случившихся за время его семейной жизни, упомянув, в числе прочего, четыре свидания с некой неназванной дамой в один из его прежних приездов в Париж. См.: Field Andrew. VN: The Life and Art of Vladimir Nabokov. N. Y.: Crown Publishers, 1986. P. 177.
[50] Надпись датирована 20 мая 1936 года // Vladimir Vladimirovich Nabokov Papers. Box 1. Reel 1.
[51] Письмо от 19 июня 1936 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[53] Письмо от 6 декабря 1936 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[54] Об этом Берберову часто просил Ходасевич. См.: Письма В. Ходасевича к Н. Берберовой / Публ. Д. Бетеа // Минувшее. Paris: Atheneum, 1988. С. 300, 310.
[55] Ходасевич Владислав. Камер-Фурьерский журнал. М.: Эллис Лак, 2000, 2002. С. 291.
[56] Набоков В. Письма к Вере.
[57] Письмо от 19 мая 1938 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[60] Письмо от 30 декабря 1938 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[62] Многие эпизоды «Без заката» почти буквально повторяют ряд эпизодов «Курсива», непосредственно связанных с Ходасевичем. В частности, разговор о совместном самоубийстве, который затеял Александр Альбертович с Верой, практически идентичен диалогу Ходасевича и Берберовой на ту же самую тему.
[64] Nina Berberova Papers. General Collection. MSS 182. Series I. Box 17. Folder 478.
[65] «. веселой жизнерадостностью, которая, впрочем, вполне уживается с врожденным философским чувством, как бы религиозным восприятием явлений жизни» (франц.).
[66] Wilson AndrewИ. В. О подобного рода высказываниях Берберовой пишет в своем мемуарном очерке и О. Ронен («Из города Энн», с. 48).
[68] См.: Field AndrewBoyd Brian. Vladimir Nabokov: The Russian Years. P. 433, 443; Schiff Stacy. Vеra. N. Y.: Random House, 1999. P. 85-92.
[69] Meyer Priscilla. Life as Annotation: Sebastian Knight, Nathaniel Hawthorne, Vladimir Nabokov // Cycnos. 2007. 27 January; Nakato Akiko
[70] Связь между этими набоковскими героинями отмечена и подробно разобрана в статье Акико Накато, но их общим прототипом автор считает Гуаданини.
[71] Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[72] Датируется по почтовому штемпелю от 14 марта 1939 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[73] Датируется по почтовому штемпелю от 17 мая 1939 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[75] Письмо от 29 июня 1939 года // Vladimir Vladimirovich Nabokov Papers. MSS 34082. Box 1. Reel 1.
[76] См. письмо М. Добужинского Берберовой от 18 июня 1939 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 285. См. также письмо М. Цетлина Берберовой от 22 июня 1939 года // Современные записки (Париж, 1920-1940). Из архива редакции. Т. 2. С. 428.
[77] См. воспоминания Василия Яновского о похоронах Ходасевича: «На кладбище, уже после стука осыпающихся комьев глины, по дороге назад, у ворот ко мне проворно подошел худощавый тогда и в спортивных брюках “гольф” Сирин; очень взволнованно он сказал:
— Так нельзя писать о Ходасевиче! О Ходасевиче нельзя так писать.
[78] «Василий Шишков» (Последние новости. 1939. 12 сентября).
[79] Письмо от 11 ноября 1939 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[80] Письмо от 11 ноября 1939 года // Papers of N. N. Berberova. Box 401. Reel 286.
[81] Boyd Brian. Op. cit. P. 515.
[82] Будницкий О. В. «Дело» Нины Берберовой // Новое литературное обозрение. № 39. 1999. См. также: Ронен О. Указ. соч. C. 41-64.
[83] 42762). В письме от 5 апреля Гуль ответил Гринбергу, что Берберова его помнит и в свою очередь посылает «сердечный привет» (ibidem).
[84] Письмо от 19 октября 1949 года // Vozdushnye Puti Records, 1923-1967. Box 1. MSS 42762.
[85] Письмо от 22 октября 1949 года (ibidem.) В публикации этого письма Р. Янгировым оно приведено с неправильной датой (23 октября 1949 года) и ошибочно приписано самой Берберовой («. Дребезжание моих ржавых русских струн. »: Из переписки Владимира и Веры Набоковых и Романа Гринберга (1940-1967). Публ., предисл. и коммент. Р. Янгирова // In Memoriam. Исторический сборник памяти А. И. Добкина. СПб., Париж: Феникс-Atheneum, 2000. С. 366).
[86] Письмо от 15 декабря 1949 года // In Memoriam. Исторический сборник памяти А. И. Добкина. С. 365.
[89] Существенными, как посчитают будущие исследователи, были рассуждения Берберовой о набоковской повести «Соглядатай» (1930), с которой, как она утверждала в статье, началась зрелость Набокова, переход к новой поэтике. См.: Долинин Александр. Истинная жизнь писателя Сирина. СПб.: Академический проект, 2004. С. 71.
[91] Берберова Нина. Набоков и его «Лолита». С. 103. Разумеется, такая трактовка романа была многими встречена скептически. В частности, ее не одобрил Глеб Струве, хотя в целом отозвался о статье положительно. См. письмо Берберовой Струве от 20 сентября 1959-го: «Спасибо за милые слова о моей статье о Набокове Что касается того, что я не дошла до “глубокого ядра порочности” Набокова, то вероятно Вы правы. Я считаю, что говорить о ней 1) не время и 2) не мне» (Gleb Struve Collection. Box 77. Folder 6. Hoover Institution Archives, Stanford University).
[92] Trilling Lionel’s «Lolita» // Encounter. 1958. Vol. 11. October.
[93] Берберова Нина. Набоков и его «Лолита». С. 101.
[94] В частности, один из американских исследователей даже выразил недоумение, что никто не обратил до сих пор внимания на перекличку между «Исповедью Ставрогина» и сюжетом Лолиты, и построил большую часть статьи на обсуждении этой параллели. См.: Seiden Melvin
[95] Октябрь 1959-го. Интервью Жану Дювиньо / Перевод Александра Маркевича // Набоков о Набокове и прочем. С. 92.
[97] Russian Review. 1967. Vol. 26. № 4. P. 405-406.
[98] London Magazine. 1967. August. P. 80-83.
[100] Berberova Nina. The Mechanics of Pale Fire // Triquarterly. 1970. № 17.
[101] Field Andrew. Boston: Little; Brown, 1967. P. 292-297.
[102] Цит. по: Юбилейные заметки / Пер. Марка Дадяна // Набоков о Набокове и прочем. С. 593.
[106] Юбилейные заметки. С. 594.
[108] См. рецензии Берберовой на книги: Field Andrew. Nabokov, His Life in Art (1967); Vladimir Nabokov. Wisconsin Studies in Contemporary Literature (1967); Proffer Carl R. «Russian Review» в 1968 году. Следующая статья Берберовой о Набокове, основанная на сделанном на конференции докладе, появится только в 1985 году: Berberova Nina. Notes on Nabokov’s British Literary Ancestors // Canadian-American Slavic Studies. 1985. Vol. 19. № 3. Через два года та же статья выйдет в переводе на русский: Берберова Нина. Английские предки Владимира Набокова // Новый журнал. 1987. № 167.
Запись от 1 июня 1971 года // Nina Berberova Papers. General Collection. MSS 182. Series IV. Box 50. Folder 1146. Речь идет об интервью: Appel Alfred Jr. Conversations with Nabokov // NOVEL: A Forum on Fiction. 1971. Vol. 4. № 3.
[110] Nina Berberova Collection. И. В.
[111] Запись от 2 июня 1975 года // Nina Berberova Papers. General Collection. MSS 182. Series IV. Box 50. Folder 1147.
[112] Цит. по: Шифф Стейси. Вера (Миссис Владимир Набоков): Биография / Перевод О. Кириченко. М.: Независимая газета, 2002. С. 142.
Запись от 7 февраля 1973 года // Nina Berberova Papers. General Collection. MSS 182. Series IV. Box 51. Folder 1156.
[114] Ibidem. Box 50. Folder 1147.
[116] Набоков Владимир. Собр. соч. американского периода в 5 тт. Т. 5. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 394.