где то в поле возле магадана

15.05.202215.05.2022 admin 0 Comments

Николай Заболоцкий — Где-то в поле возле Магадана: Стих

Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела…
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.

Анализ стихотворения «Где-то в поле возле Магадана» Заболоцкого

За два года до смерти Николай Алексеевич Заболоцкий создает произведения о невинно осужденных в советское время.

Стихотворение «Где-то в поле возле Магадана» Н. Заболоцкого — свидетельство очевидца, прошедшего лагеря.

Источник

Стихотворение Николая Заболоцкого
«ГДЕ-ТО В ПОЛЕ ВОЗЛЕ МАГАДАНА»
читает народный артист России Михаил Козаков.

Где-то в поле возле Магадана,
Посреди опасностей и бед,
В испареньях мёрзлого тумана
Шли они за розвальнями вслед.
От солдат, от их лужёных глоток,
От бандитов шайки воровской
Здесь спасали только околодок
Да наряды в город за мукой.
Вот они и шли в своих бушлатах –
Два несчастных русских старика,
Вспоминая о родимых хатах
И томясь о них издалека.
Вся душа у них перегорела
Вдалеке от близких и родных,
И усталость, сгорбившая тело,
В эту ночь снедала души их,
Жизнь над ними в образах природы
Чередою двигалась своей.
Только звёзды, символы свободы,
Не смотрели больше на людей.
Дивная мистерия вселенной
Шла в театре северных светил,
Но огонь её проникновенный
До людей уже не доходил.
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мёрзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Стали кони, кончилась работа,
Смертные доделались дела.
Обняла их сладкая дремота,
В дальний край, рыдая, повела.
Не нагонит больше их охрана,
Не настигнет лагерный конвой,
Лишь одни созвездья Магадана
Засверкают, став над головой.

Николай Алексеевич Заболоцкий родился (24 апреля) 7 мая 1903 года в Казани в семье агронома. Детские годы Николая прошли в селе Сернур Вятской губернии, недалеко от города Уржума. После окончания реального училища в Уржуме в 1920 году, Заболоцкий поступает в Московский университет сразу на два факультета – филологический и медицинский. Литературная жизнь Москвы захватывает поэта. Он увлекается подражанием то Блоку, то Есенину. С 1921 по 1925 годы Заболоцкий обучается в педагогическом институте им. Герцена в Ленинграде. За годы учебы сближается с группой молодых авторов, «обериутов» («Объединение реального искусства»). Всем членам этого объединения были свойственны элементы алогизма, абсурда, гротеска, эти моменты не были чисто формальными приемами, а выражали, и своеобразно, конфликтность мироуклада. Участие в этой группе помогает поэту найти свой путь. Первая книга его стихов, «Столбцы», вышла в 1926 году. Эта книга имела шумный и даже скандальный успех. Читателей буквально ошеломили поэтика гротеска и косноязычия, нарушения ритма и метра, шокирующие прозаизмы, откровенная нелитературная стилистика. В 1938 году его репрессируют по ложному обвинению и отправляют работать строителем на Дальний Восток, в Алтайский край, Караганду. В 1930-1940-е годы Заболоцкий пишет «Метаморфозы», «Лесное озеро», «Утро» и др. В 1946 году Заболоцкий возвращается в Москву. Работает над переводами грузинских поэтов, посещает Грузию. В 1950-е выходят стихи «Некрасивая девочка», «Старая актриса» и др., которые делают его имя широко известным. В 1957 году он побывал в Италии. Заболоцкий увлекался живописью Филонова, Шагала, Брейгеля. Умение видеть мир глазами художника осталось у поэта на всю жизнь. В 1955 году у Заболоцкого случился первый инфаркт, а 14 октября 1958 года его больное сердце остановилось навсегда.

Источник

Николай Заболоцкий — Где-то в поле возле Магадана

Николай Заболоцкий — Где-то в поле возле Магадана:

Анализ стихотворения «Где-то в поле возле Магадана» Заболоцкого
За два года до смерти Николай Алексеевич Заболоцкий создает произведения о невинно осужденных в советское время.

Стихотворение «Где-то в поле возле Магадана» Н. Заболоцкого — свидетельство очевидца, прошедшего лагеря.

Следующий стих → Николай Заболоцкий — Голубиная книга
Предыдущий стих → Николай Заболоцкий — Бегство в Египет

Источник

zotych7

ФИЗИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

Николай Заболоцкий 1903-1958

Где-то в поле возле Магадана,

Посреди опасностей и бед,

В испареньях мерзлого тумана

Шли они за розвальнями вслед.

От солдат, от их луженых глоток,

От бандитов шайки воровской

Здесь спасали только околодок

Да наряды в город за мукой.

Вот они и шли в своих бушлатах —

Два несчастных русских старика,

Вспоминая о родимых хатах

И томясь о них издалека.

Вся душа у них перегорела

Вдалеке от близких и родных,

И усталость, сгорбившая тело,

В эту ночь снедала души их.

Жизнь над ними в образах природы

Чередою двигалась своей.

Только звезды, символы свободы,

Не смотрели больше на людей.

Дивная мистерия вселенной

Шла в театре северных светил,

Но огонь ее проникновенный

До людей уже не доходил.

Вкруг людей посвистывала вьюга,

Заметая мерзлые пеньки.

И на них, не глядя друг на друга,

Замерзая, сели старики.

Стали кони, кончилась работа,

Смертные доделались дела.

Обняла их сладкая дремота,

В дальний край, рыдая, повела.

Не нагонит больше их охрана,

Не настигнет лагерный конвой,

Лишь одни созвездья Магадана

Засверкают, став над головой.

За два года до «Магадана», при жизни Заболоцкого не напечатанного, он написал стихотворение «Ходоки» — в том же дорожном жанре, тем же размером, пятистопным хореем, с такими же безударными первой и четвертой стопами: полный ритмический близнец. Сын поэта рассказывает, что для участия в альманахе «Литературная Москва» подборку стихов Заболоцкого следовало для надежности укрепить идейно, и приводит объяснение отца: «Нужно мне было написать стихотворение о Ленине. Я подумал, что бы я мог о нем сказать, не кривя душой. И нашел ту тему, которая всегда была мне близка, — написал о крестьянах».

Трое ходоков, в отличие от двоих под Магаданом, дошли. И то сказать — те только направлялись за мукой, а у этих мучные изделия были с собой, и они даже поделились с хозяином Смольного: «И в руках стыдливо показались / Черствые ржаные кренделя. / С этим угощеньем безыскусным / К Ленину крестьяне подошли. / Ели все. И горьким был и вкусным / Скудный дар истерзанной земли».

Люди те же. Старики потому и замерзли от слабости в поле под Магаданом, что отдали в Смольный свои кренделя. И земля в этих кощунственных близнецах — «Ходоках» и «Магадане» — одна и та же, узнаваемая: скудная, истерзанная. Вот небо над землей — «дивная мистерия», но не имеющая никакого отношения к человеку. Поразительно, какими жестоко безразличными предстают космос и природа в поздних, после «Столбцов», стихах пантеиста и анимиста Заболоцкого.

«Разумной соразмерности начал / Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе / Я до сих пор, увы, не различал».

«Природа, обернувшаяся адом, / Свои дела вершила без затей. «.

У его любимых Тютчева и Баратынского природа тоже равнодушна. Это тютчевский небесный театр над Магаданом: «Одни зарницы огневые, / Воспламеняясь чередой, / Как демоны глухонемые, / Ведут беседу меж собой». Ничего не слыша, объясняются на своей азбуке — но все же элегически, а не свирепо. Заболоцкий пошел дальше Тютчева и Баратынского. Их метафизика у него переходит в физику, умозрительность оборачивается повседневностью — лагерем.

Горячо откликнувшийся на идеи Циолковского и Вернадского, Заболоцкий верил в единство живого и неживого мира, в переселение душ (метемпсихоз, сансару), в то, что в каждой частице — неумирающее целое. Он обещал после смерти проявиться многообразно: цветами и даже их ароматом, птицей, зарницей, дождем. Обращаясь к умершим друзьям, перечислял им подобных: «цветики гвоздик, соски’ сирени, щепочки, цыплята». Знал, что «в каждом дереве сидит могучий Бах и в каждом камне Ганнибал таится». Иными словами, окружающий мир и есть человечество. Тот самый мир, который — тупо равнодушная «вековечная давильня».

Что же думал о людях этот человек, спокойно и доброжелательно глядящий с фотографий сквозь круглые очки на круглом мягком лице?

Заболоцкого — по бессмысленному, но популярному обвинению в контрреволюционном заговоре — посадили в 38-м. Его пытали и били так, что он едва не потерял рассудок. В коротеньком прозаическом очерке «История моего заключения» написано: «В моей голове созревала странная уверенность в том, что мы находимся в руках фашистов, которые под носом у нашей власти нашли способ уничтожать советских людей, действуя в самом центре советской карательной системы». Ни в чем не сознавшийся и никого не назвавший, приговоренный к пяти годам лагерей, Заболоцкий прошел Дальний Восток, Алтай, Казахстан, был и на общих работах, на лесоповале, но повезло: устроился чертежником в лагерном строительном управлении. К нормальной жизни, на волю, вернулся в начале 46-го.

Бог знает, чего мы только не знаем о тех годах. Но изумлению нет предела. Имеется документ НКВД, где написано дословно следующее: «По характеру своей деятельности Саранское строительство не может использовать тов. Заболоцкого по его основной специальности писателя». И дальше: «Управление Саранстроя НКВД просит правление Союза писателей восстановить тов. Заболоцкого в правах члена Союза Советских писателей. » Надо дух перевести и перечесть: не писатели просят чекистов вернуть собрата, а чекисты предлагают писателям забрать коллегу. Ну, нет такой штатной должности — писатель — в лагерях, вот незадача.

Мемуаристы единогласно отмечают категорическое нежелание Заболоцкого вспоминать о заключении, как и более тяжелые последствия: он не терпел никакой критики власти, ни намека на неблагонадежность. На видном месте держал собрания сочинений Ленина и Сталина. Отказывался встречаться с людьми, имевшими репутацию инакомыслящих. Ни разу, до самой смерти, не увиделся с родным братом, тоже отсидевшим срок: они, отмечает сын Никита, «только переписывались и однажды говорили по телефону». В 1953 году написал в стихотворении «Неудачник»: «Крепко помнил ты старое правило — / Осторожно по жизни идти».

Наталия Роскина, полгода (в 56 — 57-м годах) прожившая с Заболоцким, рассказывает, как он собрался порвать с ней, когда она высказалась о преимуществах капитализма перед социализмом. Как страшно раскричался, когда в писательском доме отдыха в Малеевке Роскина вслух сказала о себе: «Я не советский человек». Как просил от нее честного слова, что она не занимается «химией». Его терминология: «Для меня политика — это химия. Я ничего не понимаю в химии, ничего не понимаю в политике и не хочу об этом думать». Роскина заключает: «Ни в коем случае я не хочу сказать, что Николай Алексеевич был мелким трусом. Я не хочу сказать, потому что я совсем так не думаю. Напротив, я думаю, что весь кошмар нашей жизни заключается не в том, что боятся трусы, а в том, что боятся храбрые».

О том, что увидел и узнал Заболоцкий о человеке и человечестве в лагерях, мы можем судить лишь по единственному свидетельству — «Где-то в поле возле Магадана». Даже «История моего заключения» заканчивается фразой: «Так мы прибыли в город Комсомольск-на-Амуре». О том, что дальше — нигде ничего. Нигде ничего — впрямую. Косвенно — и после, и до. Поэтическое чудо — до.

В 36-м, за два года до ареста — стихотворение «Север». Пророчество, произнесенное Заболоцким, еще ни на каком Севере не бывавшим: «Теперь там все мертво и сиротливо. / Люди с ледяными бородами, / Надев на голову конический треух, / Сидят в санях и длинными столбами / Пускают изо рта оледенелый дух. » А вокруг: «Лежит в сугробах родина моя».

После, в первом за десять лет стихотворении Заболоцкого в печати — «Творцы дорог», — уже более объяснимо и предметно: «В необозримом вареве болот, / Врубаясь в лес, проваливаясь в воды, / Срываясь с круч, мы двигались вперед. / Нас ветер бил с Амура и Амгуни. «

Нам уже не вообразить, каково это читалось в «Новом мире» в 47-м — страной, где почти в каждой семье были такие творцы дорог. В моей — расстрелянный дед Михаил и отсидевший десять лет дядя Петя, в память которого назвали меня. А каково смотрелся фильм того же 47-го года «Поезд идет на восток»? Поезд, идущий точно по маршруту Заболоцкого и миллионов других, набитый веселыми и счастливыми пассажирами, очень-очень хорошими: одни чуть легкомысленны, другие чуть рассеянны, третьи суховаты, четвертые резковаты, но все заодно, и на перроне всех ждут с оркестром.

Одно из самых таинственных произведений русской поэзии — «Сон» 1953 года. Заболоцкий поздравил себя с пятидесятилетием по-дантовски: «Жилец земли, пятидесяти лет, / Подобно всем счастливый и несчастный, / Однажды я покинул этот свет / И очутился в местности безгласной».

Настрой на умозрительное инфернальное путешествие, однако, исчезает по мере чтения этого странного юбилейного стихотворения: «Там человек едва существовал / Последними остатками привычек, / Но ничего уж больше не желал / И не носил ни прозвищ он, ни кличек. / Участник удивительной игры, / Не вглядываясь в скученные лица, / Я там ложился в дымные костры / И поднимался, чтобы вновь ложиться. / И в поведенье тамошних властей / Не видел я малейшего насилья, / И сам, лишенный воли и страстей, / Все то, что нужно, делал без усилья. / Мне не было причины не хотеть, / Как не было желания стремиться. «

Заболоцкий рассказывал, что видел такой сон. Многие такой сон видели. Шаламов и Солженицын — подробно записали.

После 56-го, убрав многотомники Ленина и Сталина на антресоли в прихожей, Заболоцкий сочинил поэму «Рубрук в Монголии». В прошлом рыцарь и участник Крестовых походов, монах-францисканец Гийом де Рубрук в середине XIII века был послан Людовиком Святым в Монголию искать несториан. Он прошел из Крыма кипчакскими степями, Нижним Поволжьем и южным Уралом, увидев с помощью Заболоцкого много интересного: «Виднелись груды трупов странных / Из-под сугробов и снегов. «; «Как, скрючив пальцы, из-под наста / Торчала мертвая рука. «; «Так вот она, страна уныний, / Гиперборейский интернат. «; «Широкоскулы, низки ростом, / Они бредут из этих стран, / И кровь течет по их коростам, / И слезы падают в туман».

А это кто? «Смотрел здесь волком на Европу / Генералиссимус степей. / Его бесчисленные орды / Сновали, выдвинув полки, / И были к западу простерты, / Как пятерня его руки». Дальше больше: «И пусть хоть лопнет Папа в Риме, / Пускай напишет сотни булл, — / Над декретальями твоими / Лишь посмеется Вельзевул».

Исторически вроде кто-то из внуков Чингисхана — Батый или Хулагу, — но по сути кого можно было в 1958 году назвать генералиссимусом, грозившим западу? Не Чан Кайши же. Про Папу — эхо знаменитой сталинской фразы: «А сколько дивизий у Папы Римского?»

В те же годы относительного освобождения от страха, которых Заболоцкому досталось всего два — он умер в 58-м, — написан «Казбек», где снова возникает злое равнодушие природы, но уже — олицетворенное. «Был он мне чужд и враждебен. / А он, в отдаленье от пашен, / В надмирной своей вышине, / Был только бессмысленно страшен / И людям опасен вдвойне». Какая такая опасность от Казбека — не вулкан же. Незатейливое иносказание той оттепели: кавказская вершина — кавказец-тиран.

В конце жизни Заболоцкий задумывал трилогию такого диковатого состава: «Смерть Сократа», «Поклонение волхвов» и «Сталин». Объяснял, что «Сталин сложная фигура на стыке двух эпох»: практически непременная для всех крупных русских поэтов XX века завороженность фигурой вождя. Враждебный, опасный — но Казбек.

Опыт жертвы без аллегорий — только в «Магадане». Главная правда — с предельной прямотой и внятностью. Соломон Волков в «Разговорах с Иосифом Бродским» приводит слова своего собеседника: «Самые потрясающие русские стихи о лагере, о лагерном опыте принадлежат перу Заболоцкого. А именно, «Где-то в поле возле Магадана. «. Там есть строчка, которая побивает все, что можно себе в связи с этой темой представить. Это очень простая фраза: «Вот они и шли в своих бушлатах — два несчастных русских старика». Это потрясающие слова».

У меня был схожий разговор с Бродским. Когда я назвал «Магадан» своим любимым стихотворением Заболоцкого, Бродский откликнулся с воодушевлением и сказал, что в нем строка, которую он мечтал бы написать. Я поторопился угадать: «Не глядя друг на друга, замерзая, сели старики?» Бродский произнес: «Два несчастных русских старика». Хорошо помню, что именно так коротко, даже без «бушлатов». Проще и страшнее некуда.

Как-то я летел из Владивостока в Хабаровск. Когда самолет, снижаясь, вышел из облаков, я взглянул в иллюминатор и оцепенел: сколько хватало взгляда — кусок кровеносной системы из учебника анатомии. Слияние Амура с Уссури: протоки, рукава, острова — до горизонта. Я повернулся к соседу и сказал: «Нас в школе учили, что Амур с Шилкой и Ононом — самая длинная река в мире. Вы намного моложе, как теперь считается?» Сосед оторвался от газеты, посмотрел, присвистнул, пробормотал: «Не помню, но эта речка реально большая», — и продолжил чтение.

Поезд дошел на восток. Но надо самому хоть раз проехать или в крайнем случае пролететь от столицы до Тихого океана, увидеть сутками несменяемый пейзаж с редчайшими вкраплениями жилья, ощутить размеры страны и бесчеловечные масштабы безлюдья.

Пространство и климат — слагаемые «страны уныний», для судьбы которой география важнее, чем история. Для которой география и есть история.

Собираясь в Магадан, я позвонил тамошнему знакомому и спросил, далеко ли от города бывшие крупные лагеря. Он сказал, что два-три — совсем рядом. «Рядом это как?» — осторожно поинтересовался я. «Да километров пятьсот». От Праги до Берлина. От Парижа до Женевы. От Рима до Венеции.

Недавно французы сняли фильм «Странствующий народ» — о перелетных птицах (в российском варианте так просто и называется — «Птицы»). Какое-то хитрое устройство впервые позволило показать летящих птиц вблизи, крупно. И стало явственно видно, с каким невероятным напряжением сил дается то, что с земли кажется стремительной легкостью. Свобода и для них — тяжкий труд.

«Вращая круглыми глазами из-под век, / Летит внизу большая птица. / В ее движенье чувствуется человек. / По крайней мере, он таится. «

Заболоцкий написал это в 32-м. В 56-м — ни тени подобного. Человек не таится ни в равнодушных птицах, ни в безразличных мерзлых пеньках, ни в посторонних северных светилах — тоже, как и птицы, «символах свободы». Старики вышли за околицу гиперборейского интерната на мерзлоту Колымского нагорья, в магаданскую тундру размером с Испанию и годовым перепадом температур от +15 до —40. За тундрой — лесотундра. За лесотундрой — лес. Самый большой в мире Евразийский лес. Страна Россия, родина в сугробах

Источник