Что значит уши в загреби берет
Главное меню
П.П.Ершов «Конёк-Горбунок». Словарь. Составлен Наташей Пуше.
Здесь вы найдёте значения слов, которые, возможно, вам незнакомы или являются устаревшими. Определения слов даны в том значении, в котором их использует поэт в своём тексте. Для удобства словари представлены в двух вариантах: первый – составлен по алфавиту, а второй – по последовательности появления слов в тексте.
Алфавитный вариант.
Больно – здесь: очень, сильно.
Боярин – высший чиновник в Московском государстве.
Бурка – кличка крестьянской лошади по бурой масти (тёмно-коричневой с красноватым отливом).
Весь двор – здесь: все приближенные царя, придворные.
Вороной – чёрный окрас лошади.
В помине не бывало – совсем нет, не существует.
Вскипятить ключом – вскипятить до бурления.
Втихомолку – тайком, незаметно для других.
Гость – здесь: старинное название купца, торговца.
Грива в землю – на шее лошади длинные до земли волосы.
Гусельцы – гусли, старинный многострунный русский инструмент.
Двинуть – здесь: с силой ударить.
Для прохлаждения – здесь: для удовольствия.
Добро – здесь: ладно, пусть так.
Доселева – до сих пор.
За пазуху – в место между грудью и одеждой.
Затащиться – прийти, попасть куда-либо.
За холстами – за тканью.
Камень-изумруд – драгоценный прозрачный камень густого ярко-зеленого цвета.
Католицкий держит крест – крестится по-католически: двумя перстами.
Каурка – лошадь рыжеватой масти.
Колотьё – резкая, колющая боль.
Корчась – корчиться – изгибаться, вилять, находясь в затруднительном положение.
Косогор – склон горы, холма.
Краюшка – большая горбушка.
Кричать на весь базар – здесь: громко кричать.
Молокосос – пренебрежительно о молодом, неопытном, не знающем жизни человеке.
Что есть мочушки – изо всех сил.
Надсада – чрезмерное напряжение сил.
На малого – на парня.
Не зевай – не упусти шанс.
Не промах – сообразительный.
Облачные станы – место скопления неподвижных облаков.
О полночь – в полночь.
Опохмелиться – выпить спиртного, для того, чтобы избавиться от недомогания, вызванного употреблением большого количества спиртного накануне.
Отродясь – отроду, никогда.
Подвести – навлечь на кого-то беду, неприятности.
Поганый – языческий, не христианский.
По исходе – в конце.
Поноси´ть – сильно ругать, оскорблять бранью.
Поныне – до сих пор.
Порядком – как следует.
Промеж – между собой.
Развесть – развести, разжечь.
Райские птицы – птицы с очень ярким, красивым оперением.
Ровно – здесь: кажется, как будто бы.
Рогожа – грубая, плотная ткань из мочала – вымоченной и разодранной на тонкие полоски коры липы.
Саранча – о жадной силе, которая оставляет после себя мёртвое пространство.
Сбывает – избавляется, отделывается.
Сивка – кличка рабочей крестьянской лошадки по пепельно-серой масти.
Стоять на карауле – охранять.
Уплетать – здесь: жадно есть.
Усом не ведет – не реагирует.
Хоть куды – всем хорош.
Хребёт – хребет – позвоночник, спина животного.
Чёрная бабка – налитая свинцом кость (игральный кубик), очень ценная вещь для игры.
Чу – слышишь? Послушай!
Эка – частица; употребляется для усиления удивления, насмешки.
Яхонт – драгоценный камень.
По тексту.
Отродясь – отроду, никогда.
Стоять на карауле – охранять.
На малого – на парня.
Усом не ведет – не реагирует.
За пазуху – место между грудью и одеждой.
Краюшка – большая горбушка.
Уплетать – здесь: жадно есть.
О полночь – в полночь.
Грива в землю – длинные до земли волосы на шее лошади.
Саранча – о жадной силе, которая оставляет после себя мёртвое пространство.
Хребёт – хребет – позвоночник, спина животного.
По исходе – в конце.
Поныне – до сих пор.
В помине не бывало – совсем нет, не существует.
Чёрная бабка – налитая свинцом кость (игральный кубик), очень ценная вещь для игры.
Рогожа – грубая, плотная ткань из мочала – вымоченной и разодранной на тонкие полоски коры липы.
Кричит на весь базар – здесь: громко кричит.
Ровно – здесь: кажется, как будто бы.
Порядком – как следует.
Не промах – сообразительный.
Зельно – сильно, весьма.
Затащился – пришёл, попал.
Яхонт – драгоценный камень.
Промеж – между собой.
За холстами – за тканью.
Корчась – изгибаться, вилять, находясь в затруднительном положение.
Больно – здесь: очень, сильно.
Опохмелились – выпили спиртного для того, чтобы избавиться от недомогания, вызванного употреблением большого количества спиртного накануне.
Развесть – развести, разжечь.
Гости – здесь: старинное название купцов, торговцев.
Вороные – чёрного окраса лошади.
Кушак – пояс (обычно из широкого куска ткани или связанный из шнура).
Часть вторая
Сивка – кличка рабочей крестьянской лошадки по пепельно-серой масти.
Бурка – кличка крестьянской лошади по бурой масти (тёмно-коричневой с красноватым отливом).
Каурка – лошадь рыжеватой масти.
Двинуть – здесь: с силой ударить.
Не холит – не заботится, не ухаживает.
Католицкий держит крест – крестится по-католически: двумя перстами.
Чу – слышишь? Послушай!
Хоть куды – всем хорош.
Добро – здесь: ладно, пусть так.
Колотьё – резкая, колющая боль.
Боярин – высший чиновник в Московском государстве.
Ровно – здесь: кажется, как будто бы.
Камень-изумруд – драгоценный прозрачный камень густого ярко-зеленого цвета.
Облачные станы – место скопления неподвижных облаков.
Косогор – склон горы, холма.
Не зевай – не упусти шанс.
Кричи на весь базар – зови громким голосом.
Надсада – чрезмерное напряжение сил.
Весь двор – здесь: все приближенные царя, придворные.
Молокосос – пренебрежительно о молодом, неопытном, не знающем жизни человеке.
Подведу – навлеку беды, неприятности.
Поганый – языческий, не христианский.
Гусельцы – гусли, старинный многострунный русский инструмент.
Для прохлаждения – здесь: для удовольствия.
Часть третья
Доселева – до сих пор.
Райские птицы – птицы с очень ярким, красивым оперением.
Поноси´ть – сильно ругать, оскорблять бранью.
Вскипятить ключом – вскипятить до бурления.
Сбывает – избавляется, отделывается.
Втихомолку – тайком, незаметно для других.
Что есть мочушки – изо всех сил.
Бочки с фряжским – бочки с заморским вином. Фряг, фряжский – так на Руси называли всё иноземное.
Первое издание Четвертое издание
Если ж нужен буду я… Если ж вновь принужусь я…
Как бы вора им поймать Как бы вора соглядать
Взяли хлеба из лукошка Принесли с естным лукошко
Перстень твой, душа, сыскал Перстень твой, душа, найдён
Кобылица молодая
Задом, передом брыкая,
Понеслася по полям,
По горам и по лесам. Кобылица молодая
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
То заскачет, то забьётся,
То вдруг круто повернётся.
Но дурак и сам не прост –
Крепко держится за хвост. Вьётся кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам.
На него дурак садится,
Крепко за уши берёт,
Горбунок-конёк встаёт,
Чёрной гривкой потрясает,
На дорогу выезжает;
Вдруг заржал и захрапел,
И стрелою полетел. На конька Иван садится,
Уши в загреби берёт,
Что есть мочушки ревёт.
Горбунок-конёк встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел.
При жизни Ершова вышли еще три издания: 1861 – 5-е; 1865 – 6-е; 1868 – 7-е. Умер Петр Ершов в 1869, на 55 году жизни.
По непонятным причинам П.П. Ершов уничтожил свой студенческий дневник и беловик сказки с правкой Пушкина, когда каждый автограф поэта стал представлять значимую материальную ценность. М. С. Знаменский записал в своем дневнике, что Петр Павлович (Ершов) по обыкновению рылся в своих бумагах, и сказал однажды, что много бумаг сжег, когда приехал в Тобольск. «Теперь жалко: напомнило бы, по крайней мере, молодость. Были у меня и заметки, писанные Пушкиным и другими» На настоящее время не найдена ни одна журнальная публикация сказки, ни одно отдельное ее издание с дарственной надписью Ершова тем, кто принял активное участие в ее оформлении, финансировании и продвижении: Жуковскому, Никитенко, Плетневу, Пушкину, Сенковскому, Смирдину. Если бы он был ее автором, то он обязательно преподнес бы в дар свою книгу с благодарственной надписью всем благодетелям. При жизни Пушкина Ершов ни разу не заявил, что является автором «Конька-горбунка».
П. Ершов стал знаменитым в 19 лет. Стихи, которые он писал ранее, не вызвали интереса даже у его сокурсников. Авторство Ершова в написании сказки подвергалось сомнениям с момента издания. Александр Лацис в очерке «Верните лошадь!», изданного в 1993 г, привел серьезные обоснования и аргументы в пользу версии авторства Пушкина.
Журнальный вариант сказки появился в мае 1834 г., цензуру сказка прошла довольно быстро – за три месяца, набор в печати и издание заняли не более двух месяцев. Сказка, надо полагать, была готова в конце 1833 г. Осенью 1833 г. в Болдино Пушкин закончил «Сказку о рыбаке и рыбке» и «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях». Из этих сказок и из «Сказки о царе Салтане», которую также Пушкин написал в Болдино, но в 1830 г., в «Конька» перекочевали строки:
Как на море-окияне
И на острове Буяне»
Новый гроб в лесу стоит
В гробе девица лежит»
Соловей над гробом свищет;
Черный зверь в дубраве рыщет.
Имена царя Салтана, Еруслана Лазаревича приходят в сказочный мир Ершова из пушкинских сказок:
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Попивали мед из жбана
Да читали Еруслана.
• «Руслан и Людмила» (1820)
«Эх! — один слуга сказал, —
Как севодни я достал
От соседа чудо-книжку!
В ней страниц не так чтоб слишком,
Да и сказок только пять,
А уж сказки — вам сказать».
К этому времени Пушкин написал пять сказок:
• «Царь Никита и сорок его дочерей» (1822);
• «Сказка о попе и о работнике его Балде» (1830);
• «Сказка о царе Салтане» (1831);
• «Сказка о рыбаке и рыбке» (1833);
• «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» (1833).
Перекочевала в «Конек-горбунок» и заключительная строфа:
Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Заключительная строфа в сказке:
• «О мертвой царевне»
Обвенчался Елисей;
И никто с начала мира
Не видал такого пира;
Я там был, мед, пиво пил,
Да усы лишь обмочил
«Эта вовсе не красива:
И бледна-то и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Справка: три вершка – 13,5 см.
Описание Царь-девицы полностью соответствует образу Натальи Гончаровой, которую впервые встретил Пушкин на рождественском балу у танцмейстера Йогеля в доме Кологривовых на Тверском бульваре. Она была в белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, изящна, стройна и восхитительно юна (бледна, тонка и с удивительно маленькой ножкой).
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…
8 сентября 1826 г. Пушкина доставили с фельдъегерем из Михайловского в Москву, беседа поэта с самодержцем в Чудовом монастыре продолжалась около двух часов. Царь дозволил ему жить в любом месте, кроме Петербурга. В официальном письме граф Бенкендорф подтвердил пожалованные поэту во время беседы царские милости: «Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения; и предмет сей должен представить тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания. Сочинений ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: Государь император сам будет и первым ценителем произведений ваших, и цензором».
Пушкин создал яркую Оду, которая прославляла Петра I. Она прокладывала и освещала дорогу (как жар-птица) для его приемника Николая I к высокой миссии просвещенного монарха, всемерно содействующего возвышению величия государства Российского.
Свет такой тут вдруг разлился,
Что весь двор рукой закрылся.
Царь кричит на весь базар:
«Ахти, батюшки, пожар!»
И эта Ода была написана, как раз в то время, когда Николай I вел успешно персидскую войну, были присоединены к России новые земли, русские войска перешли Дунай, и началась войну с Турцией за освобождение южнославянских земель.
Говорит Ивану царь:
«Вот люблю дружка Ванюшу!
Взвеселил мою ты душу,
И на радости такой —
Будь же царский стремянной!»
14 ноября 1831 г. был издан указ: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных дел». А 6 декабря Пушкин был повышен в должности, и было определено жалование, которое десятикратно превышало ставки чиновников того же ранга. «Государь Император всемилостивейшее пожаловать соизволил состоящего в ведомстве государственной Коллегии Иностранных дел коллежского секретаря Пушкина в титулярные советники». «Высочайше повелено требовать из государственного казначейства с 14 ноября 1831 года по 5000 рублей в год на известное Его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги тит. сов. Пушкину» Государь разрешил поэту доступ в архивы, в том числе и в некоторые архивы Тайной канцелярии. Пушкин – Плетневу: «Государь, который до сих пор не переставал осыпать меня милостями, соизволил принять меня на службу и милостиво назначил мне 5 000 р. жалованья».
По докладу спальника царь велел Ивану найти и привезти царь-девицу. которая
Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет».
В самый канун Нового года, 30 декабря 1829 г, на балу у генерал-губернатора князя Д. В. Голицына представлялись живые картины, в одной из которых участвовала 17-летняя Наталья Гончарова, которая изображала сестру Дидоны. Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки. Весть о триумфе Натали дошла до Петербурга.
В это время за Натальей ухаживал князь П. А. Мещерский, который был влюблен в нее. Наталья Ивановна, ее мать, несомненно, считала его более желанным женихом для дочери. Князь Платон Алексеевич Мещерский, 1805 г. рождения, служил в Московском главном архиве Министерства иностранных дел. Владели князья Мещерские землями площадью 5635 десятин земли. Платону и Александру Алексеевичам Мещерским принадлежали 840 душ крестьян.
Кроме князя Мещерского четверо представителей из «роя поклонников и воздыхателей» были постоянно рядом с Наталей Гончаровой. Все женихи были из богатых семей. Мать настаивала на князе Мещерском.
Пушкин, который год назад сделал предложение Наталье, отказ не получил, но был встречен холодно.
Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак;
И под голос тихий, стройной
Засыпает преспокойно.
Говорит ему царевна:
«Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!»
Этим перстнем, бриллиантом должна была стать задуманная им «История государства Российского» от Петра I до современности (черновой вариант текста «История Петра I» был подготовлен). Для написания этого многотомного произведения нужны были новые достоверные источники: документы, договора, письма, воспоминания. Многие из них лежали в архивах в разных местах по всей стране. Поиски их, как предполагал Пушкин, будут нелегкими и долгими, и придется проехать по стране не одну тысячу километров. Его поэзия и проза, и его талант должны были ему помочь.
Горбунок летит, как ветер,
И в почин на первый вечер
Верст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.
Все бока его изрыты,
Частоколы в ребра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Десять лет назад эта благодатная земля превратилась в каторгу для многих близких Пушкину семей. В утробе рыбы-кита, в темноте томились тысячи заключенных, трудились на рудниках в кандалах, и никто из них не знал, увидят ли они солнце и выйдут ли на свободу.
« за то несет мученье,
Что без Божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей».
Цифры в сказке имеют лишь смысловое значение:
• 3 вершка – узкая талия, низкий рост у конька-горбунка,
• 2 аршина – длинные уши,
• 50 жар-птиц и 30 кораблей – громадное количество,
• 15 лет царь-девицы – еще юная,
• 70 летний царь – старик.
О своих переживаниях Луна (Месяц) говорит от женского лица:
«Оттого-то, видишь, я
По три ночи, по три дня
В темном облаке ходила,
Все грустила да грустила,
Трое суток не спала,
Крошки хлеба не брала,
Оттого-то сын мой красный
Завернулся в мрак ненастный.
И скажи моей родной:
«Мать твоя всегда с тобой”».
С другой стороны, Месяц – лицо мужского рода:
«Ну, Иванушка Петрович!”-
Молвил Месяц Месяцович,
Как мать, Месяц – творец жизни, как мужчина – источник света, просвещения и освещения тайн, скрытых во мраке темноты.
Иван обращается к нему за советом:
Есть еще к тебе прошенье,
То о китовом прощенье.
Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
.
Мудрый Месяц учит, как избавиться от страданий:
«Он за то несет мученье,
Что без божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
Снимет бог с него невзгоду.
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит,
Кто этот персонаж: созидатель жизни и источник знаний, Творец и одновременно просветитель? Таким лицом, в понимании Пушкина, мог быть только Петр I. (предположение, что за образом Месяца Месяцовича скрывается Петр I, высказала Елена Шувалова, http://www.proza.ru/2015/09/09/1331)
Тайны императорской семьи мог помочь открыть только находившийся на небесах Петр I, не причастный к вакханалии смены правителей. Его душа могла бы просветить и подсказать, как действовать, какие силы, какие люди могли бы помочь в этой отчаянной войне с самозванцами. Его светлое имя, по мнению Пушкина, должно было помочь открыть архивы, и тогда он сможет сказать правду об этих правителях. Это будет книга, которая заставит людей по-иному взглянуть на все происходящее, изменит отношение общества к вышедшим на Сенатскую площадь в декабре 1825 г., и оно перестанет считать этих заключенных преступниками. И тогда темницы рухнут, и они выйдут на свободу.
Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.
Птенцы гнезда петрова, к которым причислял себя и Пушкин (Иван Петрович), получив сигнал от духа Петра (Месяца), активно примутся за поиски документов, и главный архивариус, похожий на ерша, откопает спрятанную глубоко под землей библиотеку и передаст сохраненные фолианты весом более тоны, поэту.
«История государства Российского» должна была рассказать правдиво о победах и поражениях России, о взлетах и падениях, почему на Руси народ бунтовал, кто плел заговоры, и что хотели создать те яркие личности, болевшие за будущее страны, те беспокойные умы, которые вышли на площадь в декабре. Пушкин писал об особенности России: «Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные из истории христианского Запада». Эта «История…» должна была привести общество к осознанию, что в стране должны произойти перемены, должны быть проведены реформы во всех сферах деятельности государства, а царю придется принимать решение и пройти через серьезное испытание (стихийное бедствие, бунт, заговор, война).
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться, —
Ты без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде вареной,
А потом еще в студеной,
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Это испытание, как предсказал Пушкин, император перенести не сможет, он погибнет. А Пушкина спасет его конек-горбунок (его творчество), и выйдет он после них преображенный и величественный.
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
После завершения банного процесса в трех котлах конек-горбунок исчезает. И, видимо, Пушкин, не упомянул его преднамеренно, предоставляя читателю возможность догадаться, что он к этому моменту сам творить перестанет, что его к этому времени в живых не будет. Но книги его читать будут на Руси все. Пройдя испытания, Пушкин вместе со своей красавицей Натальей (царь-девицей) будет вознесен на Олимп, и станет он, как Зевс, духовным царем русского народа.
«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал».
Пушкину «Историю государства Российского» написать не удалось, перемены, предсказываемые поэтом, произошли в стране позже. И сыграли в них свою роль изданные вновь его сочинения.
Зимой 1850 г. Наталья Николаевна решила издать вновь сочинения Пушкина. 21 мая 1851 г. Иван Васильевич Анненков, флигель-адъютант Николая I, подписал с Н.Н. Ланской (Пушкиной) письменный договор, по которому она уступила ему право на издание сочинений ее первого мужа. Два сундука бумаг Пушкина были переданы Павлу Анненкову, брату Ивана. 26 марта 1854 г. цензура рассмотрела добавления и поправки к биографии Пушкина, представленные П.В. Анненковым на особое рассмотрение. 7 октября было дано разрешение на издание сочинений Пушкина, включая его биографию. Первый и второй том вышли в свет в январе 1855 г.,
26 августа 1856 г., в день своего коронования, император Александр II помиловал всех декабристов, но многие не дожили до своего освобождения
В конце 1857 г. был издан седьмой том «Сочинений Пушкина». Несмотря на крайне строгие цензурные требования, Анненков смог впервые дать русскому читателю в «Материалах» живое представление не только о Пушкине-поэте, но и о Пушкине-человеке. Добролюбов поместил в первом номере «Современника» за 1858 г. рецензию на седьмой том: «Русские, любившие Пушкина как часть своей родины, как одного из вождей ее просвещения, давно уже пламенно желали нового издания его сочинений, достойного его памяти, и встретили предприятие г. Анненкова с восхищением и благодарностью». Кроме «Современника» с положительными рецензиями на «Материалы для биографии А. С. Пушкина» П.В. Анненкова выступили почти все русские журналы 50-х годов.
П. Пышш писал о «Материалах для биографии А. С. Пушкина»: «Предприятие Анненкова было особенно ценно в обстоятельствах, среди которых жила тогда наша литература. Окруженная тяжелым недоверием и подозрениями, литература едва хранила нить предания сороковых годов, и издание Пушкина приобрело цену нравственного обозрения; это было притом не только напоминание, но в значительной степени и реставрация писателя, который для критики сороковых годов был величайшим явлением русской литературы и залогом ее будущего».
А в 1859 г. критик Аполлон Григорьев высказал мысль о Пушкине, которая стала доминирующей в русской и советской литературе все последующие годы:
Пушкин взошел на Олимп. Все произошло так, как предвидел поэт в сказке.
Новое в блогах
Верните Лошадь. Верните А.С.Пушкину «Конька Горбунка»!
ВЕРНИТЕ ЛОШАДЬ!
“Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом”
“Мы желали бы, чтоб не пропала ни одна строка Пушкина и чтоб люди, которых он называл своими друзьями, или с которыми он действовал в одних журналах, или у которых в изданиях когда-либо и что-либо помещал, – объявили о каждой строке, каждом слове, ему принадлежащем. Не нашлось рукописи? Но неужели же нет других свидетельств. ”
В июне 1841 года В.Белинский был озабочен судьбой произведений, которые увидели свет не просто “безымянно”, а “без его имени”.
“Без его имени” – понятие растяжимое. Не включает ли оно напечатанное под иными, чужими, подставными именами?
Белинский что-то слыхал, о чем-то догадывался?
Кого-то заподозрил? Так или иначе, он призвал всех причастных обнародовать истину. Но ни в 1841 году, ни позже никто не отозвался.
Позвольте без дальнейших обиняков попытаться восстановить одну из страниц творческой биографии Александра Пушкина. Начнем с вот какого допущения. Полномочный доверенный по части издательских хлопот, он же профессор Петербургского университета, П.А.Плетнев, попросил Пушкина, вероятно, и Жуковского, за одного из своих студентов. У восемнадцатилетнего Ершова летом 1833 года неожиданно умер отец. Семья осталась почти без средств к существованию. Какую работу можно было предложить? Переписку рукописей набело?
Позднее Ершов рассказывал о первых встречах с Пушкиным.
– Вы, кажется, родом из Сибири? – спросил Пушкин. – Что ж, Сибирь – страна умных людей.
Юноша, видимо, не воспринимал ни шуток, ни иносказаний. Впоследствии признался, что почему-то принял упоминание про умных людей себе в обиду.
Предполагаю, что вскоре Пушкин попросил об услуге: перед издателем, перед Смирдиным, назваться сочинителем рукописи, содержавшей сказку “Конек-Горбунок”.
Наиболее близким приятелям, своим однокурсникам, Ершов не успел или не счел нужным сообщить, что пишет стихотворную сказку.
На полной писарской копии, изготовленной переписчиком, то есть Ершовым, могли оказаться пушкинские поправки. Ершов не отрицал, что в его владении остались пушкинские пометки. Но вот беда – все это он, Ершов, уничтожил.
С какой стати? Да так, в состоянии “страшной хандры”. В студенческие годы вел дневник. Но и его – уничтожил.
Как и следовало ожидать, подготовленный к набору оригинал сказки не сохранился!
Издатель Смирдин сравнительно удачно провел беловик через обычную цензуру. Если б рукопись шла под именем Пушкина, пришлось бы через Бенкендорфа представлять ее на высочайшее, особо пристальное рассмотрение. Но и простая цензура слегка пощипала текст.
В 1855 году пушкинист П.В.Анненков упомянул сказку “теперь забытую. Первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству Смирдина, принадлежат Пушкину, удостоившему ее тщательного просмотра.”
Ни Смирдин, ни проживший еще 14 лет Ершов, не оспорили сообщение Анненкова о тщательном просмотре. И все же недавно один из комментаторов объявил это сообщение “литературным преданием”, вопрос о достоверности коего “до сих пор не решен”. Между тем, в архивном фонде Смирдина покоится им самим составленный перечень бумаг. В нем среди прочих имеется запись:
“Пушкин. Заглавие и посвящение “Конька-Горбунка”.
4 июня 1834 года было дано цензурное разрешение отдельному изданию. Чуть раньше, в апрельской книжке “Библиотеки для чтения”, появилась первая часть сказки. Издателем журнала был тот же А.Ф.Смирдин, редактором – О.И.Сенковский, цензором – еще один профессор университета, А.В.Никитенко, как и Плетнев, знавший Ершова.
Автором неподписанных редакционных сопровождений обычно считался редактор. Впрочем, Сенковский не отличался склонностью к похвалам, а восхваление на сей раз оказалось чрезвычайно энергичным.
“. Читатели сами оценят его достоинства, – удивительную мягкость и ловкость стиха, точность и силу языка, любезную простоту, веселость и обилие удачных картин, между которыми заранее поименуем одну – описание конного рынка, – картину, достойную стоять наряду с лучшими местами Русской легкой поэзии.”
Нынешние специалисты, ершоведы, упоминание про “точность и силу языка” опускают безо всякой оговорки Если сообразили, что насчет “точности языка” лучше промолчать – они правы! Но не менее основательно и противоположное мнение: похвала (допустим, что Сенковского) была совершенно справедливой
Вся хитрость в том, что Сенковский и наши служивые современники оценивали далеко не одинаковые тексты сказки.
В одной из статей 1835 года В Белинский задел каких-то “знаменитостей, выдуманных и сочиненных наскоро самою “Библиотекою”.
На кого намекал Белинский? Далее он продолжил ход мысли:
“А чем ниже Пушкина и Жуковского. Ершов?”
Согласимся с отзывом Белинского. Именно Ершов – фигура “наскоро сочиненная”, “выдуманная”. И нет оснований ставить “Конька-Горбунка” ниже других сказок Пушкина и Жуковского.
Начертал ли Ершов на книжке журнала кому-то из участников сего сюжета – Плетневу, Пушкину, Сенковскому, Никитенко, Смирдину положенные любезные слова – “От Сочинителя”? Или же ничего подобного в голову не пришло? Рука не поднялась?
Итак нет у нас черновиков Ершова. Нет его беловой рукописи. О сочинительстве ничего не знали его ближайшие приятели по университету. И не обнаружено ни одной дарственной надписи сего автора на первом появлении “Конька”. Значит, версия о том, что Ершов был взаправдашним автором, остается не подкрепленной.
А пока эта гипотеза остается недоказанной – мы, собственно говоря, не обязаны “убедительно” опровергать нечто не существующее, пустоту, пустышку.
Должность учителя в Тобольской гимназии исхлопотал Ершову не то Сенковский, не то Никитенко. Летом 1836 года Ершов вернулся в Тобольск. С его ведома, но без его поправок, уже не в Петербурге, а в Москве – последовали второе и третье издания. Каждое из них “печатано с издания 1834 года без исправления”.
Через три или четыре года после кончины Пушкина Ершов надумал востребовать у Сенковского недополученную семь лет назад часть журнального гонорара. Сенковский ответил резко, и, вроде бы, не по существу. Ершов-де, там, в Тобольске, не бедствует, по протекции Сенковского состоит на службе, получает порядочное учительское содержание, этого “с него очень довольно”. “Ничего не следовало получить и не будет следовать.” Таким образом, между строк, но довольно внятно, бывший студент был обозван нахальным попрошайкой. Не удивительно, что Ершов в письмах к приятелям принялся поносить Сенковского.
По прошествии времени Ершов повел длительные переговоры с преемником Смирдина, с П.А.Крашенинниковым, о новом, о четвертом издании. В конце концов, в 1856 году, оно состоялось. И тут-то, через двадцать лет после кончины Пушкина, появилось обозначение: издание, “вновь исправленное и дополненное”.
В текстологии господствует обычай: при разночтениях редакторы обязаны считаться с последней авторской волей. Поскольку формальным автором продолжает признаваться Ершов – почти во всех советских публикациях (их более двухсот) сказка печатается по тексту “исправленных и дополненных” изданий.
В наше время – в 1976 и 1989 году – предпринимались попытки собрать воедино остальные, собственно ершовские произведения. Еще не все опубликовано, ибо уровень по преимуществу посредственный.
Впечатление такое, что ни в чем худом не повинный человек попал в ложное положение. Он считал своей обязанностью поддерживать свалившуюся на него репутацию. Многие жанры перепробовал, ни на чем определенном не остановился. Когда старался сочинить что-либо шутливое, взамен остроумия получались вымученные, нарочитые колкости. Когда же нельзя было не отозваться на высокую тему, появлялось нечто выспреннее. Разве не таковы заключительные строки напечатанного в 1837 году стихотворения, посвященного кончине Пушкина?
Он легок — как ветер пустынный,
Он тяжек — как меч славянина,
Он быстр – как налет казака.
В нем гений полночной державы
О, где вы, наперсники славы?
Гремите! Вам внемлют века!
Впрочем, подлинный П.П.Ершов, при всей своей бесцветности, ничуть не хуже нынешних сочинителей торжественных од.
Все специалисты признают, что после “Конька” Ершов не создал ничего равноценного. При этом ссылаются на служебные неприятности и семейные невзгоды. Но что из того следует? Только то, что не хватало характера, отсутствовала одержимость поэтическим призванием.
Сравним строки, извлеченные из первого издания и тот же фрагмент, как он печатается ныне. Читатели угадают без труда – где пушкинский текст, а где «исправление».
Мужички такой печали Мужики такой печали
От рожденья не видали; Отродяся не видали;
Как бы вора им поймать. Как бы вора соглядать:
И решили всенародно Наконец они смекнули,
С ночи той поочередно Чтоб стоять на карауле,
Полосу свою беречь, Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь Злого вора подстеречь.
Возможно, и сегодня не всем по душе оборот “решили всенародно”. Найдутся те, кто “себе смекнули, чтоб стоять”, и примутся уверять, что переработка обнаруживает “еще большее мастерство”. Они укажут на сибирские речения, которые вряд ли могли быть известны Пушкину. Неуклюжие выражения, сдвиги ударений они объяснят стремлением приблизить “изложение к народно-разговорной речи”.
Немало странного, косноязычного и чуждого грамоте вписано в позднейшие издания. Не было у Пушкина “принесли с естным лукошко”, “Уши в загреби берет”, “Побегай в дозор, Ванюша”, “Кобылица молодая, Очью бешено сверкая. ”.
А что было? Простота и точность. “Кобылица молодая, Задом, передом брыкая. ”, “Взяли хлеба из лукошка”, “Крепко за уши берет”. “Ты поди в дозор, Ванюша”.
У Пушкина конек разговаривает по-человечьи. Ну, а в четвертом издании подсыпано реализма: вместо “Тут конек его прервал” читаем “Тут конек ему заржал”.
“Чудо разом хмель посбило”, “Натянувшись зельно пьян”, “Некорыстный наш живот”, “Починивши оба глаза. Потирая здесь и там”, “Кто-петь знает, что горит”, “переться”, и “с сердцов” — все это ершовизмы, плоды сплошной ершовизации.
Приведем тот отрывок, который был особо похвален в сопроводительной заметке “Библиотеки для чтения”:
В той столице был обычай,
Ничего не покупать,
Ничего не продавать.
Вот ворота отворяют,
В туфлях, в шапке меховой,
С сотней стражи городской.
Рядом едет с ним брадатый,
Он в злату трубу трубит,
Громким голосом кричит:
«Гости! Лавки отворяйте,
Подле лавок и смотреть,
Чтобы не было содому,
Ни смятенья, ни погрому.
И чтобы купецкой род
Не обманывал народ!»
Отрывок хорош? Однако, в нем есть неблагонадежное слово «смятенье». И не усмотрит ли тут цензура обиду для всех купцов, для всего купеческого сословия? Видимо, во избежание подобной опасности Ершов подменил последние строки:
Ни давежа, ни погрому,
И чтобы никой урод
Не обманывал народ!
Есть и в первопечатном тексте слова и сочетания малоупотребительные, старинные. Но вот что примечательно: “дозорные” и “караульные” в бесспорно пушкинских произведениях встречаются единственный раз. В повести “Дубровский”, на одной и той же странице, в XIX главе.
Соседствуют они и в сказке. Что же было написано раньше?
XIX глава – заключительная, она помечена началом февраля 1833 года. Если верно, что сказка датируется 1834 годом, значит, оба слова извлечены из повести. При жизни Пушкина повесть не печаталась. Остается предположить, что автор сказки и повести – одно и то же лицо.
Начиная с первого издания “Конька”, то есть в пушкинском тексте, читаем: “Как пущусь да побегу, Так и беса настигу”.
Столь необычное ударение – не ошибка, не произвол, а свидетельство: автору, то есть Пушкину, запомнилось далеко не всем известное произведение сатирической поэзии XVIII века. Такое ударение, и ту же рифму применил в 1766 году Василий Иванович Майков в “Нравоучительных баснях”. У Пушкина имелось выпущенное в старинном кожаном переплете издание 1809 года. В нем читаем:
И господина настигу.
Один прилежный исследователь, стремясь отстоять творческую самобытность Ершова и, видимо, чувствуя нехватку доводов, вот до чего договорился: “Преодоление сибирских просторов на лошадях для жителей Зауралья было обыденным делом.”
Простите, но Пушкин, хотя и не был жителем Зауралья, тоже немало верст верхом преодолел.
В письме к жене от 21 августа тридцать третьего года находим нечто вроде фактической справки:
Не о том ли вскорости читаем в “Коньке”?
Задом, передом брыкая,
Понеслася по полям,
По горам и по лесам;
То заскачет, то забьется,
То вдруг круто повернется,
Но дурак и сам не прост,
Крепко держится за хвост.
Вот что обещала Ивану укрощенная им “кобылица молодая”:
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней.
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка.
Первых ты коней продай,
Но конька не отдавай.
Один из пушкинских рисунков с недавних пор сопровождают весьма произвольным определением: “Автопортрет в облике лошади”.
Что ж, поучаствуем в полете фантазии и по поводу того же рисунка предложим иную, не менее неожиданную разгадку.
Справа – лошадь объезженная, в сбруе. Слева – еще три конские морды. Верхняя и нижняя – лошади, как лошади. А третья, та, которая между ними, на наш взгляд – вылитый конек-горбунок.
И если это – Пушкин, то в виде конька-горбунка!
Как понимать сей графический каламбур? Здесь запечатлен замысел будущей сказки? Или иллюстрация, автокомментарий? Или, наконец, тайнопись, свидетельство о подлинном авторстве? “Но конька не отдавай.”
Обозначим одну из возможных причин сокрытия имени автора. В “Библиотеке для чтения”, только не в апрельской, а в мартовской книжке, печаталась “Пиковая дама”. Приходилось считаться с тем, что публика не в состоянии по достоинству оценить столь широкое творческое многообразие.
Полного объема свершений мы и сейчас не знаем и пребываем в убеждении, что болдинская осень – нечто из ряда вон выходящее. И только тогда, когда Пушкину вернут права на все им созданное, начнем привыкать к мысли, что болдинское изобилие было скорее правилом, чем исключением.
Смею полагать, что немалое число читателей, не особенно вникая в цепочки догадок, что называется, нутром чувствуют: сказка пушкинская. Им достаточно сослаться хотя бы на виртуозную игру слов:
Наш отец-старик неможет.
Работать совсем не может.
Зарубежный литературный критик Сергей Лесной по справедливости восхвалил “Конька” в парижском журнале “Возрождение” (1964, № 153):
“Это лучшая русская сказка в стихах. Она бессмертна.”
“Великолепен, образен и легок ея язык. Это образцовое произведение, на котором может отточить свой вкус любой, даже первоклассный писатель.”
“Поражает необыкновенная тонкость отделки, ажурность работы.”
“Горбунок” гораздо глубже, чем кажется.. ”
“Новейшие издания текстуально значительно хуже более старых.”
Эмигрант С. Лесной – не единственный, кто осмелился сказать, что первое издание сказки несомненно лучше, чем “вновь исправленное и дополненное” П. Ершовым издание четвертое.
Пришедшие на смену литературоведы штатные и сверхштатные все, как один, твердили: “Четвертое издание сказки обнаруживает более глубокое знание автором специфики русской сказочной поэзии. ”
Почему нынешние дозорные, караульные и градоначальники не расположены внимать самоочевидным истинам? Почему отдается предпочтение исковерканному варианту?
Одно заветное желание Ершов уловил и исполнил. По меньшей мере раз двадцать исключил то слово, от которого во все времена мрачнели начальствующие лица.
Начиная с четвертого издания Ершов принялся заменять озорное и для разумных людей вовсе не обидное слово “дурак”. Эта расчистка – не стилистическая. Она проделана по случаю изменения замысла.
Самостоятельно, или уступая требованиям цензуры, Ершов принял решение: как можно реже допускать, чтоб Ивана именовал дураком сам Иван, или кто-либо из других положительных персонажей. Носители злого начала – только они могут постоянно проезжаться на счет Ивана.
“Вновь исправленное” слово “дурак” отогнано на задворки. Не этим ли подвигом П.П.Ершов заслужил режим наибольшего благоприятствования?
А позволявший себе вольности, да еще состоявший в масонской ложе Пушкин окружен, остановлен, припечатан сургучом. Так будет с каждым, кто склонен к насмешке, к неподотчетной властям игре воображения, с каждым, кто слишком умен.
«Эй, вы черти босоноги!
Прочь с дороги! прочь с дороги!»
Вряд ли будет преувеличением сказать, что бичи и усачи надвое рассекли единую ткань пушкинского творчества.
Между тем, какие черты своего облика передал коньку-горбунку Пушкин? Простодушие. Доброту. Неизбывную жизнерадостность. И что-то еще. Избыток сил, способный превращать обыденную жизнь в приключения, подвиги, сплошные чудеса.
По причине своей бесталанности студент Ершов не мог быть подлинным автором “Конька-Горбунка”. Но чем доказать, что подставная роль студента была известна Пушкину?
В поисках ответа нам предстоит заняться рассмотрением состава личной библиотеки Александра Пушкина. Вскоре убеждаемся, что даже простое перечисление названий может дать существенный результат. 13 апреля 1837 года посмертной пушкинской Опекой была закончена “Опись, составленная всем вообще книгам, оказавшимся в библиотеке А.С.Пушкина, на двадцати трех номерованных листах”.
Сто лет спустя, в 1934 году, Л.Б. Модзалевский (младший) отозвался отрицательно: “Из описи нельзя составить никакого впечатления о том, в каком порядке или системе Пушкин хранил на полках свои книги. ”
Впадая с собой в противоречие, Модзалевский на той же странице утверждал противоположное: “опись. отражает непосредственную запись книг прямо с полок”.
Конечно, жаль, что опекунская опись не была топографической. Жаль, что не указан шкаф, полка, а на ней – передний ряд, и книги, стоявшие позади. Но все же соблюдалось определенное направление осмотра. В тексте описи имеется пометка: “по стене слева”. Значит, чередование записей было не вовсе хаотическое.
Когда Модзалевский-сын, Модзалевский-младший преувеличивал недостатки опекунской описи, он тем самьм повышал значение другого описания. Как известно, в 1910 году увидел свет каталог библиотеки Пушкина, составленный его отцом, Модзалевским-старшим. За “опекунской описью” утвердилась репутация документа небрежного, малополезного. На сем основании опись 1837 года остается не изданной, не изученной полностью. Из нее опубликована – все тем же Модзалевским-младшим – небольшая выборка:
“Книги, бывшие в библиотеке Пушкина и не сохранившиеся.”
Ради того, чтоб приспособить эти выписки к каталогу Модзалевского, они были перетасованы, размещены в алфавитном порядке.
Вернемся к первоначальной нумерации, к той, которая дана в описи Опеки 1837 года. Сразу выясняется, что следы избранной Пушкиным расстановки книг сохранились. В частности был, не мог не быть, отдел справочных изданий. В нем находились атласы, карты, и различные словари: греко-русский, франко-латинский, немецко-чешский, многие другие. Особливо хранились русские журналы. Имелся также отдел церковных книг.
А теперь взглянем на то, что вполне могло создать впечатление полнейшего беспорядка. Вперемешку соседствуют шуточные стихи, повесть, очерки, деловая проза. Но что-то, все же, их объединяет?
№ 739 – “Описание моста на Висле”. За кратким заглавием скрывается не обозначенный автор – В.И.Даль.
№ 740 – Сцены из петербургской жизни. Укрытый тремя буквами «В.В.В.» – В.М.Строев.
№ 746 – Андрей Безыменный, повесть. Неизвестный автор – А.О.Корнилович.
№ 748 – Собрание стихотворений. Опять таки не назван автор – И.П.Мятлев.
В то время – и по сию пору – знатоки книг сверялись с парижским четырехтомным каталогом Антуана Барбиера «Словарь произведений анонимных и псевдонимных, сочиненных, переведенных, или напечатанных на французском и на латыни».
После кончины Антуана Барбиера дело его жизни продолжил Жозеф Кверар. В качестве предисловия к «Разоблачению литературных обманов» Кверар поместил письмо к московскому знатоку и покровителю, благодаря чьей щедрой помощи стало возможным осуществить издание.
Кто был не названный по имени русский библиофил? Полагаю, что никто иной, как С.А.Соболевский.
Кстати, именно он, Соболевский, объяснил Пушкину, что, переводя «Песни западных славян», наш поэт принял за подлинник мистификацию, принадлежащую Просперу Мериме.
В апреле 1834 года Соболевский совместно с поэтом разбирал и упорядочивал домашнюю пушкинскую библиотеку. Как замечает позднейший биограф, «В этом деле Соболевский был незаменим». Биограф, В.В.Кунин, особо подчеркивает, что свои способности Соболевский употребил «на библиографическое оснащение творческих усилий писателей. «
Мысль о том, чтоб выделить в специальный отдел всевозможные «барбиеризмы», скорее всего, принадлежала знатоку анонимных тиснений. Так или иначе, напрашивается вывод: в данном отрезке опекунской описи перечислены различные маскированные издания. Мы называли номера 739 и 740. Читаем соседнюю запись. № 741. Конек-Горбунок Ершова.
Выходит, что эта сказка, изданная в 1834 году, сразу была поставлена на полку, предназначенную для различных литературных мистификаций!
Последующие, не включенные в выборку Л.Б.Модзалевского номера, заняты книгами, сохранившимися в составе библиотеки. Не окажутся ли какие-то из них опровержением всей цепочки догадок?
Ученый хранитель Пушкинского фонда Т.И.Краснобородько любезно сообщила: “в опекунской описи под интересующими вас номерами числятся следующие книги. ”
Так выяснилось, что в том десятке номеров — с номера 739 по 748 — в который входит “Горбунок”, почти все книги соответствуют нашим догадкам.
Однако, два-три случая, казалось бы, непоправимо портят благополучную картину.
№ 743. Краткое описание дел Петра Великого.
В каталоге Модзалевского автором назван Тимофей Полежаев. Но в каталоге то ли небрежность, то ли ошибка. Тимофей Полежаев — не автор, а позднейший издатель. Подлинный автор на книжке не обозначен. И потому данный пример работает не на опровержение, а на подтверждение наших догадок.
Из-за ошибки Модзалевского самые дотошные исследователи не смогли разыскать книжку «Т.Полежаева» и вникнуть в судьбу находившегося у Пушкина экземпляра. Но если впоследствии ошибся Модзалевский – то не мог ли Пушкин впасть в ту же ошибку?
Есть возможность доказать, что Пушкину имя истинного автора П.Н.Крекшина – было известно.
После кончины поэта министр Нессельроде обратился к Бенкендорфу, просил вернуть рукописи, взятые на дом из государственного архива. В черновике запроса Нессельроде упоминает, в числе прочих, “рукопись П.Н.Крекшина”.
Но почему упоминание о Крекшине не вошло в беловой текст письма министра? Очевидно, выяснилось, что Пушкин успел вернуть рукопись.
Зачем же Пушкину она спервоначалу понадобилась? По всему вероятию, когда он брал рукопись домой, он еще не знал о существовании книжки! А затем, в середине октября 1836 года, М.Корф прислал обширную библиографию – список книг о деятельности Петра. В числе прочих, в ней-то и поименовано краткое описание славных и достопамятных дел.
Пушкин сразу ответил: “Большая часть. мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, чтобы их достать.”
Стало быть, Пушкин, приобретая безымянно изданную книжку, заранее знал имя ее автора.
В разряд анонимов – опять-таки только на первый взгляд – не вмещается и следующее издание.
№ 744. Шахматный анализ Филидора.
Но прочитаем заглавие полностью. Перед нами “новейшее издание”, осуществленное с изменением способа нотации автором “Шахматных стратагем”. А кто это? Опять-таки псевдоним. Его фамилия – Монтиньи – указана в каталоге Антуана Барбиера!
Впрочем, первоначальный автор, Филидор, согласно каталогам Барбиера и затем Кверара, тоже псевдоним! Его родовая фамилия была Даникан.
Вдавался ли Пушкин во все эти подробности? Не обязательно. Достаточно предположить участие С.А.Соболевского.
Итак, мы убедились, что вся десятка книг, без единого исключения, состоит из изданий анонимных, псевдонимных или мистифицирующих.
Но как только мы выйдем за пределы десятка (.№№ 739-748), мы тут же споткнемся.
№ 749. Стихотворения крестьянина Егора Алипанова.
Фамилия не вымышленная, подлинная. Если допустить, что № 749 попал не в свою компанию, тогда мы обязаны такое же предположение распространить и на № 741.
Остается надеяться, что в книжке Алипанова есть какие-то свои занятные секреты.
Что же мы видим? Во-первых, как в случае с Филидором, в роли анонима выступает. издатель! Предисловие “От издателя” подписано двумя буквами: “Б.Ф.”. Б.Ф. – журналист, которого все звали Борька Федоров.
Во-вторых, в этой книжке напечатаны, среди прочего, стишки, сочиненные вовсе не Алипановым, а маленьким мальчиком, по имени Николенька. Сочинитель Николенька, которому всего лишь шесть лет, – это сынок издателя. Он же в книжке торжественно величается “Николай Борисович Федоров”.
Еще раз отметим, что ни на одном из сохранившихся экземпляров отдельного издания “Конька-Горбунка” 1834 года никакой дарственной надписи нет, как не было ее и на журнальной публикации.
Само собой разумеется, что мнимый, подставной автор не мог преподнести Пушкину его собственное, пушкинское сочинение.
И совершенно неправдоподобна, необъяснима обратная ситуация. Как мог студент Ершов, если допустить, что он и есть подлинный автор, если допустить, что Пушкин ему помог с изданием и вроде бы кое-что подправил – как мог сей предполагаемый автор не выразить при помощи надписи свою признательность?
Остается единственный признак, по которому затесался в десятку анонимов и псевдонимов не подписанный “Конек”. Он находится на своем месте, в числе литературных мистификаций.
Что из того следует? Пусть продолжает издаваться, изучаться, приносить ученые степени принадлежащий П.П.Ершову «Конек-Горбунок». В его, Ершова, обработке, то есть по тексту 1856 года.
И пусть на равных правах с пятью наиболее известными сказками Пушкина, с ними заодно, печатается пушкинская редакция “Конька-Горбунка”. В точности воспроизводящая издание 1834 года. Всякому свое.
Известная поговорка гласит: “Когда двое говорят одно и то же – это далеко не одно и то же.” Вот почему при перемене имени автора меняется смысл. Проступают сокрытые в глубине значения. Не те ли, о коих упоминала Анна Ахматова? “Бутафория народной сказки служит здесь для маскировки политического смысла.”
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
Знакомо? Еще бы: “Медный всадник. Петербургская повесть”.
Что означают слова “петербургская повесть”? Неужели всего лишь то, что действие происходит в Петербурге, и что статуя стоит на площади? Не похоже на Пушкина, чтоб он тратил слова попусту.
Всякое утверждение содержит в себе отграничение, противопоставление, отрицание.
Повесть, а не что? Не сказка.
Петербургская, а не российская.
Столичная, а не народная.
Какое там, в «Медном всаднике», основное противостояние? Государство и личность.
На чьей стороне Пушкин? Об этом спорят давно, в равной степени доказательно, в равной степени неубедительно. Права отдельно взятой личности тогда, в 1833 году, – по преимуществу тема столичная.
Пушкин не свои взгляды излагает, а различные убеждения, бытующие в петербургском обществе. Вот как Пушкин пересказывает общепринятую, “петербургскую” точку зрения на историю.
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной,
Россию поднял на дыбы!
А вот строки забытые, упущенные из виду.
Конь поднялся от Земли,
Под ногами – лес стоячий.
Облака над ним ходячи.
Где отыскались эти строки? В первопечатной редакции “Конька-Горбунка”. Тут не пародия на “Медный всадник”, а своего рода противовес, как выражались древние эллины – “антифон”, другая половина хора. На одном коне – Петр Великий, или его воплощение, горделивый истукан, на другом коне, на Горбунке – Иван-дурак.
Неподвижная мощь государства и вольная воля народа – вот силы, которые приходят в соприкосновение, в столкновение на страницах сказки.
Страной правит отжившая, беззубая, седая власть. Скоро завершится очередной династический цикл. Он достигнет рокового, предельного возраста – семидесяти лет, и царствование упадет в бурлящий, в кипящий котел. А пока что страна тяжко страждет от неподвижности. От крепостничества? Не только. Многие беды от того, что государство, оно же чудо-юдо рыба-кит, заглотнуло три десятка кораблей с парусами и с гребцами. Заключенные находятся в китовой утробе уже десять лет. И пока они не будут освобождены – ничто не сдвинется с места.
Чудо-юдо рыба-кит лежит поперек моря-окияна. И никуда не может повернуться преграда, остановившая всякое движение, любой прогресс.
Сотни раз печатали “Конька-Горбунка” под рубрикой “детская сказка”, на уровне издательства “Малыш”. Сказку давно бы вернули по принадлежности, Пушкину, – если бы не следовала за этим опасность проникновения в авторский замысел.
Пушкин про десять лет не случайно упомянул. В 1834 году минуло девять лет со дня мятежа на Сенатской площади.
Соответствующие выдержки приводим в редакции 1834 года.
Прямо к морю-окияну;
Десять лет уж он страдает,
А доселева не знает,
Чем прощенье получить.
Все бока его изрыты,
Частоколы в ребра вбиты.
Он, бедняк, меня прошал,
Чтобы я тебе сказал:
«Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
И за что он тут лежит?»
Месяц ясный говорит:
«Он за то несет мученье,
Что без Божия веленья
Проглотил он средь морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
То сниму с него невзгоду. «
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.
Остается признать очевидное. Никакие власти не разрешили бы прославленному певцу вольности обнародовать его сокровенные думы. С “Ершовым” цензура сделала промашку, но затем спохватилась. На протяжении тринадцати лет запрещалась дальнейшая перепечатка произведения, которое, мол, не соответствует современным понятиям и образованности.
Так продолжалось до кончины царя Николая (1855), до начала эпохи русских реформ. А первый указ Александра II был указ об амнистии, о возвращении декабристов.
К сожалению, задолго до того, в минуту “страшной хандры”, то есть с перепугу, Ершов уничтожил бумажные следы участия Пушкина. Ершов устранял и, так сказать, стилистические улики. Он открещивался от достойного литературного уровня.
Вместо “Перстень твой, душа, сыскал”, появилось “Перстень твой, душа, найден”. Вместо “Если ж нужен буду я” – “Если ж вновь принужусь я”. Косноязычие и неблагозвучие плодилось и множилось. Например “приподнявшися”.
Прошло сто лет. И нашлись умельцы усматривать в подобной маскирующей правке возросшее мастерство. В чем? “В творческом использовании художественных приемов народной сказки.”
Впрочем, столь несообразные похвалы делались в те годы, когда чудо-юдо рыба-кит вновь был частоколами изрыт и лежал поперек дороги. Исторические науки, наравне со многими кораблями, парусами и гребцами, были обречены на неподвижность. И не дозволялось спросить: «Куда ты скачешь, Горбунок?»
У нашего построения есть недостаток: мало того, что оно неправдоподобно, оно еще и невозможно.
Это что же выходит? Поднадзорный поэт Пушкин доверяется незнакомому студенту и привлекает его к тайным уловкам, к тому, чтобы обойти цензуру, Бенкендорфа, да еще и высшего цензора, императора Николая.
Даже с Плетневым поэт не мог обсуждать никакие противоправные умышления. Характер Плетнева и его придворное положение исключали возможность обдуманного ослушания, неподчинения властям. Между тем, познакомивший Ершова с Пушкиным П.А.Плетнев – та фигура, на которой держится весь сюжет.
Почему же Плетнев не заподозрил никакой недозволенной подоплеки? В единственном случае он мог быть совершенно спокоен: если весь замысел исходил от. самого Плетнева!
Зададимся вопросом, который обсуждался не раз. Если Пушкин Моцарт, то в ком были черточки Сальери? Кто был труженик, преданный искусству, заучивший правила, не наделенный высоким дарованием, зато склонный к поучениям, повторявший – “Ты, Моцарт, недостоин сам себя!”
Называли – совершенно напрасно – Баратынского. Называли Вяземского. Даже в Пушкине, поскольку он уважал секреты мастерства и трудился прилежно, пытались отыскать штрихи сальеризма.
Плетнева во внимание не принимали: он казался уж слишком бесцветным. Но Плетнев, которому Пушкин предоставил право переменять знаки препинания, вероятно не раз превышал полномочия и произносил что-нибудь вроде “Ты, Пушкин, недостоин сам себя!” или “Недостойно Александра Пушкина!”. Петр Александрович был при Пушкине на правах личного редактора, казначея и советчика.
Перечитайте переписку Плетнева с Гротом. Оказывается, мнения Плетнева неустойчивы, его оценки меняются в зависимости от того, что люди говорят. Он судит размашисто, но всякий раз под влиянием только что услышанного. В конце концов Грот избавился от иллюзий и перестал ждать от Плетнева каких-либо самостоятельных суждений.
Первая из сказок в народном духе – о царе Салтане, а за ней вторая – о мертвой царевне – были напечатаны Пушкиным под своим именем. Вот что гласила недобрая молва, она же общее мнение.
Зачем автор “Евгения Онегина” и “Полтавы” взялся перекладывать в рифмы народные сказки? Пусть простонародные сказки печатаются в своем первозданном виде.
Пусть поэт создает свое, а не пробавляется пересказами.
Даже Виссарион Белинский поддался распространившемуся брюзжанию. В газете, так и называвшейся “Молва”, он писал в конце 1834 года: “. судя по его сказкам мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю”. “Пушкин теперь так мало народен, когда решительно хочет быть народным; странно видеть, что он теперь выдает нам за нечто важное то, что прежде бросал мимоходом, как избыток или роскошь.”
По всему вероятию, Плетневу показалось, что публика и впредь не сумеет дозволить Пушкину-поэту выходить за рамки, очерченные “Онегиным” и “Полтавой”. А посему, чем выступать с еще одной сказкой, не лучше ли взяться за продолжение “Онегина”?
Ты мне советуешь, Плетнев любезный,
Оставленный роман наш продолжать.
. Привалит публика, платя тебе за вход
(Что даст тебе и славу и доход).
Стало быть, Ершов признавал, что суждения Плетнева о тексте “Конька” важнее, чем собственное мнение Ершова.
Почему же Плетнев, много лет спустя, после кончины Бенкендорфа, Уварова, царя Николая, не раскрыл всю подноготную?
Было бы не очень красиво ставить П.П.Ершова в то неловкое положение, которое создал сам Плетнев. Претензии возникли бы не только моральные. Потомственная купчиха, Наталия Николаевна немедленно потребовала бы возвернуть денежки.
Кроме того, ординарный член Академии наук и ректор столичного университета не мог подорвать свою солидную репутацию и признать, что принимал участие в презабавном приключении, в обмане неусыпной цензуры.
Плетнев не участвовал в преддуэльных интригах. Но с литературным наследием Пушкина, во избежание скандальных финансовых претензий вдовы, он счел себя вынужденным обойтись не лучшим образом, и, сам того не желая, очутился в положении посмертного Сальери. Возможно, что были и другие подменные сюжеты, еще более невероятные, и, для самого П. А.Плетнева, еще более неудобные.
Подобные затеи могли увлечь Пушкина по многим причинам Во-первых, ему была присуща страсть к созиданию тайн, розыгрышей, мистификаций.
Во-вторых, таким способом удавалось обойти некоторые неудобства, вызванные семейным положением. Человеку взрослому, привыкшему к самостоятельности, надо было время от времени (то есть не однажды!) восполнять денежные запасы, неподотчетные домашним властям. Позднее Авдотья Панаева записала услышанный ею в 1840 году рассказ книгопродавца Смирдина: “Я пришел за рукописью и принес деньги-с; он поставил мне условием, чтобы я всегда платил золотом, потому что их супруга, кроме золота, не желала брать денег в руки. Вот-с Александр Сергеевич мне и говорит, когда я вошел-с в кабинет: “Рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас видеть. ”
“– Я вас для того призвала к себе, чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо пятидесяти. Муж мой дешево продал вам свои стихи. В шесть часов принесете деньги, тогда и получите рукопись. Прощайте. ”
Значит, Пушкин как бы взял кредит, получил деньги вперед. Как же он намеревался рассчитаться? За неимением свободных денег – товаром, очередной рукописью, на сей раз утаенной от супруги.
При сем окончательном расчете было бы не худо получить заодно еще и кое-какую наличность. Ее можно отдать на хранение “казначею” Плетневу. Или пойти перекинуться в карты.
“По мне – лучше умереть, чем не играть в карты!” – ответил Пушкин заезжему английскому путешественнику, вопрошавшему с укоризною: зачем, де, столь известный поэт тратит время на игру в карты.
В таком случае, печатание под прикрытием подставного автора должно оказаться не из ряда вон выходящим событием, а уловкой, повторенной многократно. С точки зрения Плетнева – дело семейное, дело привычное.
Быть может, невозмутимо честные компьютеры, проделав машинный анализ текстов, откроют будущим поколениям трудно доказуемые секреты Александра Пушкина. И тогда возможные версии превратятся в неоспоримый, неизбежный факт.
А пока что ограничимся присказкой из “Конька-Горбунка”: “Впрочем, все благополучно.” И полюбуемся на мастерски подобранный эпиграф:
Скоро сказка сказывается,
А не скоро дело делается.
Шел в комнату – попал в другую.
Предполагал, что выступаю в кругу единомышленников. Оказалось, что после моего текста последовал полемический отпор.
Дабы не оставлять читателей во власти сумбура впечатлений, попробую заблаговременно подкрепить свои догадки. Пожалуй, я чрезмерно возлагал надежды на самодовлеющую силу логики. К сожалению, не все читатели стремятся вникать во все хитросплетения, расставленные на пути к истине. Многие ограничиваются беглым просмотром. В затруднительных, спорных случаях они, как правило, на той стороне, где больше известных фамилий.
А посему, обращаюсь за поддержкой непосредственно к Александру Пушкину. Уловки, которые я здесь рассматривал издалека, поэт изложил напрямик, в тщательно отделанных стихах.
Почему же сии строфы он не опубликовал, исключил их из состава “Домика в Коломне”? Не потому ли, что оставил за собой возможность прибегнуть к занятным литературным проказам?
Здесь имя подписать я не хочу;
Порой я стих повертываю круто,
Все ж видно, не впервой я им верчу,
А как давно? Того и не скажу то.
Покамест, можете принять меня
За старого обстрелянного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,
Отведена особенная полка —
А может быть, впервой хочу послать
Свою тетрадку в мокрую печать.
Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого критик строго пощелкал!
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник.
Нас мало. Не укроется проказник.
К чему же впоследствии привела затея с “легкой маской”?
Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали, и смейся то над теми,
То над другими: верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся. или смех
Плохой уж выдет: шутками однеми
Тебя как шапками и враг и друг
Соединясь, все закидают вдруг.
Примерно так все и свершилось. В согласии с предвиденьем поэта. Если кого-либо интересуют подробности – остается посоветовать еще раз перелистать предыдущие страницы.