Что значит слово высокого стиля
Высокий стиль
Полезное
Смотреть что такое «Высокий стиль» в других словарях:
высокий стиль — сущ., кол во синонимов: 2 • патетика (4) • пафос (30) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 … Словарь синонимов
высокий — прил., употр. очень часто Морфология: высок, высока, высоко и высоко, высоки и высоки; выше; нар. высоко 1. Высоким называют объект, который имеет большую протяжённость снизу вверх. Высокая стена, гора. | У нас самая высокая телебашня в мире. 2.… … Толковый словарь Дмитриева
Высокий Слог — High Speech вар.: Высокая Речь, Высокий Стиль Официальный нормативный язык Галаада в мире Роланда, отличающий говорящего на нём, как человека знатного происхождения. Высокая Речь. На мгновенье его сознание отказалось воспринимать её. Прошли годы… … Тёмная башня Стивена Кинга. Толковый словарь к книге.
стиль — [манера] сущ., м., употр. часто Морфология: (нет) чего? стиля, чему? стилю, (вижу) что? стиль, чем? стилем, о чём? о стиле; мн. что? стили, (нет) чего? стилей, чему? стилям, (вижу) что? стили, чем? стилями, о чём? о стилях 1. Стилем называют… … Толковый словарь Дмитриева
стиль — я, м., ШТИЛЬ я, м. style m., гол.stylus, нем. Styl <лат. stylus слог письма.1. Совокупность признаков, характеризующих искусство определенного времени и направления со стороны идейного содержания и художественной формы. БАС 1. Style, штиль,… … Исторический словарь галлицизмов русского языка
Стиль Лермонтова — СТИЛЬ Лермонтова, едва ли не самая сложная, но одновременно и перспективная проблема совр. лермонтоведения. Попытки определения стиля Л. то как романтического, то как реалистического с элементами романтики (см. Романтизм и реализм), то как… … Лермонтовская энциклопедия
Стиль (в лит-ре и искусстве) — Стиль в литературе и искусстве, устойчивая целостность или общность образной системы, средств художественной выразительности, образных приёмов, характеризующих произведение искусства или совокупность произведений. С. также называется система… … Большая советская энциклопедия
стиль — 1. СТИЛЬ, я; м. [франц. style] 1. Совокупность признаков, черт, создающих целостный образ искусства определённого времени, направления, индивидуальной манеры художника в отношении идейного содержания и художественной формы. Романтический с. в… … Энциклопедический словарь
Стиль — (от лат. stilus, stylus остроконечная палочка для письма, манера письма) в языкознании разновидность языка, закреплённая в данном обществе традицией за одной из наиболее общих сфер социальной жизни и частично отличающаяся от других… … Лингвистический энциклопедический словарь
Высокий Берег Парк Отель — (Ростов на Дону,Россия) Категория отеля: 4 звездочный отель Адрес: Левобережная ул.27 … Каталог отелей
Теория «трех штилей» М. В. Ломоносова
Русский литературный язык прошел многовековой путь развития. Одной из важных вех на этом пути является теория «трех штилей» (стилей), разработанная Михаилом Васильевичем Ломоносовым (1711–1765). Наиболее полно она изложена в его работе «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1757), отчасти — в «Российской грамматике» (1755) и некоторых других трудах.
Деление языка на три стиля — высокий, средний и низкий — не является изобретением М. В. Ломоносова. Подобное учение создавалось еще античными авторами и было известно в России с XVII века, однако отличалось непроработанностью в лингвистическом отношении. Ломоносов скорректировал и значительно доработал данную теорию, сделав ее применимой к русскому языку.
Ученый считал, что литературный русский язык не должен отказываться от богатого церковнославянского языкового наследия. В общем массиве русской и церковнославянской лексики М. В. Ломоносов выделял пять групп слов в зависимости от их происхождения и употребления. Из них три рода «речений» он считал подходящими для стилей литературного языка:
1) слова, общие для церковнославянского и русского языков: слава, Бог, рука и др.;
2) церковнославянские слова, которые не употребляются или мало употребляются в разговорной речи, но образованным людям хорошо известны: господень, отверзать, взывать, днесь;
3) слова, которые есть в русском языке, но отсутствуют в церковнославянском: ручей, говорить, пока, лишь.
Кроме того, Ломоносов выделял две группы слов, которые в литературном языке нежелательны либо малоупотребимы:
4) «презренные слова, которые ни в каком штиле употребить не пристойно, как только в подлых комедиях». По всей видимости, под такой формулировкой Ломоносов подразумевал экспрессивную просторечную лексику (таскаться, хрыч и т. п.), встречающуюся в репликах крестьян и провинциальных дворян в комедиях XVIII в.;
5) устаревшие, редко встречающиеся церковнославянские слова, непонятные даже большинству грамотных людей: овогда ‘иногда’, свене ‘кроме’, обавати ‘ворожить’, рясны ‘женские украшения, бусы’. Исследователь считал, что такую лексику не стоит использовать даже в высоком стиле.
Три «штиля» языка образовывались соединением первых четырех видов перечисленных «речений».
Высокий стиль
Лексика
Высокий стиль состоял из слов первой и второй групп (см. перечень выше). В нем редки были слова, обозначающие бытовые предметы (еду, одежду и ее части, обувь, постройки, хозяйственные инструменты и т. д.).
Фонетика и орфоэпия
О них можно судить как по прямым рекомендациям Ломоносова, так и по рифмам в поэтических текстах, написанных в данном стиле. Фонетические особенности высокого стиля таковы:
1. Отсутствие третьей лабиализации (перехода гласного [э] в [о] под ударением после мягкого перед твердым согласным): [в’э́]рсты (высок.) — [в’о́]рсты (средн. и низк), с[л’э́]зы (высок.) — с[л’о́]зы (средн. и низк), се[ч’э́]т (высок.) — се[ч’о́]т (средн. и низк).
2. Там, где в среднем и низком стиле произносился взрывной согласный [г], в высоком должен был звучать фрикативный [γ], при оглушении (например, в конце слова) переходящий в [х]: бла[γ]о, [γ]осударство, Бо[х], вдру[х].
И выньте из меня стесненный в теле дух!
3. В некоторых случаях — особое ударение, отличающееся от ударения в тех же словах в низком и среднем стилях: росси́яне (высок.) — россия́не (средн. и низк.), сумра́к (высок.) — су́мрак (средн. и низк.), призна́ков (высок.) — при́знаков (средн. и низк.).
Несчастной мне к тому ни малых нет признаков.
4. Произношение в соответствии с написанием. В частности, в высоком стиле рекомендовалось: окающее произношение; различение звуков, обозначаемых буквами «есть» и «ять» (во втором случае гласный требовалось произносить «тоньше»); отсутствие ассимиляции согласных.
5. Употребление слов со старославянскими фонетическими особенностями: неполногласием (глас, брег), начальным е вместо русского о (елень, езеро), сочетанием жд вместо ж (освобожду) и др.
Морфология
Словообразование
Синтаксис
1. М. В. Ломоносов разрабатывал учение о синтаксических периодах, т. е. о многочленных сложных предложениях, состоящих обычно из двух основных смысловых и структурных частей (членов), с особым строением и интонацией. Ученый делил периоды на три типа:
Для высокого стиля были характерны «зыблющиеся» периоды, значительные по объему.
Смотреть на роскошь преизобилующия натуры, когда она в приятные дни наступающего лета поля, леса и сады нежною зеленью покрывает и бесчисленными родами цветов украшает; когда текущие в источниках и реках ясные воды с тихим журчаньем к морям достигают, и когда обремененную семенами землю то любезное солнечное сияние согревает, то прохлаждает дождя и росы благорастворенная влажность; слушать тонкий шум трепещущихся листов и внимать сладкое пение птиц есть чудное и чувства и дух восхищающее увеселение.
М. В. Ломоносов. Из «Программы» к публичному курсу лекций по физике, 1746 г.
2. Простые предложения часто осложнялись обращениями, однородными и обособленными членами.
3. Для высокого стиля был характерен искусственный, инверсированный порядок слов.
Грядущий моего вслед счастья колеснице,
Под иго ты мое влеки граждан сердца…
4. Обилие восклицательных и вопросительных предложений.
5. Оборот дательный самостоятельный, существовавший в древнерусском и старославянском языках. В XVIII в. он уже не употреблялся в живой речи, но М. В. Ломоносов считал его подходящим для высокого стиля, поэтому рекомендовал использовать. Ученый надеялся, что дательный самостоятельный может возродиться в языке.
Жанры
Три стиля были важной чертой литературы классицизма. Каждый из них воплощался в определенном наборе тематик и жанров. Так, в высоком стиле создавались оды, героические поэмы, трагедии, ораторские речи; тексты должны были повествовать о «важных материях» и высоких идеалах.
Низкий стиль
Лексика
Церковнославянизмы в этом стиле практически отсутствовали. Использовались слова третьей и четвертой групп (последние — с осторожностью, чтобы текст не получился слишком вульгарным).
В низком стиле часто встречались просторечные и диалектные слова, а также исконно русские фразеологизмы. Широкоупотребительной была лексика для обозначения повседневных бытовых предметов и явлений.
Фонетика
Морфология
Словообразование
Синтаксис
В низком стиле, как правило, отсутствовали объемные синтаксические конструкции. Наблюдалось преобладание простых и сложносочиненных предложений над сложными и сложноподчиненными. Часто употреблялись неполные и односоставные предложения.
Жанры
Произведения в низком стиле содержали описания «обыкновенных дел», повседневной жизни. Жанры: комедии, эпиграммы, личные (дружеские) письма в прозе, басни.
Средний стиль
Лексика
В среднем стиле в основном использовались слова из второй и третьей групп, т. е. понятные грамотным людям старославянизмы и лексемы, общие для русского и церковнославянского языков. Допускалось также ограниченное использование «речений» из первой и четвертой групп, но в этом случае требовалось строго соблюдать меру, чтобы не впасть в напыщенность или вульгарность.
Фонетика и грамматика
Фонетические и грамматические особенности среднего стиля в работах Ломоносова практически не прописаны. Изучение текстов XVIII в. показывает, что данный «штиль» был свободен от крайностей высокого и низкого, в меру использовал средства того и другого. Устаревшие грамматические формы в нем встречались редко. Синтаксис близок низкому стилю, с той основной разницей, что в среднем чаще встречались сложноподчиненные предложения (впрочем, обычно небольшие по объему).
В целом средний стиль объединял в себе наиболее типичные русские национальные языковые особенности. В дальнейшем именно он стал базой для создания современного русского литературного языка.
Жанры
В среднем стиле создавались произведения в жанрах, за которыми, как показало время, было будущее: романы, повести, лирические стихотворения, драмы, сатиры, научные труды и публицистика.
Значение теории «трех штилей»
Хотя к концу XVIII в. ломоносовская теория устарела и стала тормозить развитие литературного языка, для своего времени она была прогрессивным явлением. Ее значение состояло в следующем:
Ковалевская Е. Г. История русского литературного языка. — М., 1992.
Камчатнов А. М. История русского литературного языка: XI– первая половина XIX в. — М., 2015.
Лебедева О. Б. История русской литературы XVIII века. — М., 2003.
Лексика высокого стиля
Из школьного курса литературы многие из нас могут помнить, что в XVIII веке существовала особая теория, предписывавшая авторам писать произведения некоторых жанров строго определённым стилем. Так, торжественные оды и героические поэмы надлежало создавать только посредством высокого штиля (стиля). Но что такое высокий стиль? Какая лексика в него входила?
Теория трёх штилей, о которой идёт речь выше, была разработана выдающимся русским учёным Михаилом Васильевичем Ломоносовым. Этот талантливый исследователь и поэт стоял у истоков отечественной классической поэзии. Изучая русский язык, Михаил Васильевич обнаружил, что на территории России говорят на большом количестве наречий и диалектов. Это накладывало отпечаток и на литературную речь, в которой соседствовали устаревшие старорусские и церковнославянские слова и варваризмы, сложные официальные конструкции и просторечия. Всё это делало литературу тяжеловесной, трудной для понимания.
Ломоносов осознавал, что такая ситуация требует упорядочения и разработки точной и ясной системы языковых средств. Для этого учёный разбил все слова русского языка на три большие группы.
За пределами системы оказались вульгаризмы и прочие непристойные выражения.
На основе этих групп Михаил Васильевич разработал три штиля – высокий, средний и низкий. Термин «штиль» здесь можно воспринимать как совокупность тропов, языковых средств, приёмов и особенностей построения речи, характерную для определённого жанра. Ломоносов разграничивал штили по принципу «пристойности материй». О высоких материях предписывалось писать в высоком жанре с использованием высокой лексики. «Низкие», приземлённые и бытовые темы могли быть освещены с помощью соответствующего языка. Вот как учёный распределил жанры:
Понятно, что речь высокого штиля была наиболее торжественной, величавой и пафосной. В ней могли содержаться фразеологические старославянизмы – «беречь как зеницу ока», «исчадие ада», «земля обетованная», «зарыть талант в землю» и т. д. Такие произведения были богаты на восклицания («Да восторжествует истина!») и риторические вопросы («А судьи кто?»). Для придания эмоциональности присутствовали умолчания, выраженные многоточиями. Для высокого стиля характерен ограниченный набор тем. Его применяли в речах о выдающихся деятелях и их поступках, о политике, религии, патриотизме, самопожертвовании и подвигах. Не принято было использовать высокий стиль при разговоре о быте, обыкновенных вещах и повседневной жизни.
Теория трёх штилей Ломоносова не играет настолько большой роли в современном русском языке и литературе. Сегодня мы пользуемся иным делением лексики и различаем речь научного, официально-делового, публицистического, разговорного и художественного стилей. Высокая, книжная лексика используется в произведениях гораздо реже, нежели в XVIII – XIX столетиях и часто смешивается с нейтральной и разговорной.
Слова высокие, торжественные и сниженные, пренебрежительные
В зависимости от содержания речи, ее стиля, от той обстановки, в которой рождается слово, выбор лексических средств меняется. Высокая лексика необходима, когда говорят о чем-то важном, значительном.
Выбор слов зависит от нашего отношения к тому, о чем мы говорим. Так, для определения белого цвета есть множество слов, и если о цветке мы скажем беленький, лилейный, а о блузке белоснежная, то в такой оценке цвета будет выражено наше одобрение, восхищение, потому что все эти слова эмоционально окрашены, они относятся к оценочной лексике «со знаком плюс». Негативно оценочное слово мы употребим в такой, например, фразе: Как можно назвать красивым этого белобрысого веснушчатого парня!
Использование таких выразительных слов возможно лишь в экпрессивных стиля х , которые выделяются наряду с функциональными, но на другой основе — на противопоставлении высокого и сниженного способа выражения.
Еще в античных пособиях по красноречию, например в «Риторике» Аристотеля, давалось понятие высокого и низкого стиля.
По утверждению автора, стиль должен подходить к предмету: о важных вещах следует говорить словами, которые придадут речи возвышенное звучание. А о пустяках не принято говорить торжественно, в этом случае уместны слова шутливые или презрительные, т.е. сниженная лексика.
Выделяются такие экспрессивные стили: торжественный (вы- сокий, риторический), фамильярный (сниженный), а также интимно-ласковый, шутливый (иронический), насмешливый (сатирический). Этим стилям противопоставлен нейтральный, т.е. лишенный экспрессии.
Основным лексическим средством достижения экспрессии является оценочная лексика. в ее составе можно выделить три разновидности.
Развитию экспрессии в слове способствует его метафоризация: стилистически нейтральные слова, употребленные как тропы, полу- чают яркую экспрессивную окраску: задыхаться (в неблагоприятных условиях), падать (от усталости), пылающий взор, летящая походка, голубая мечта и т.д.
Покажем использование экспрессивной лексики в защитительной речи по делу Веры Засулич, произнесенной П.А. Александровым в Петербургском окружном суде в 1878 г.1
Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении.
Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрившие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.
В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно признать кару законную, тогда — да совершится карающее правосудие! Не задумывайтесь!
Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратила возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок, в самих мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.
Иная стилистическая окраска отличает сниженную лексику. Сни- женная экспрессивная лексика находит применение в разговорном стиле. Употребление ее можно наблюдать, например, в письмах А.П. Чехова: Все мои близкие дружески советовали мне не менять на стоящее дело на бумагомарание; Это хороший, настоящий художник, а не какойнибудь мазилка; Здоровье мое не ахти;
Вот этото и пере путалось в моей башке. Экспрессивная лексика помогает автору писем выразить раз- нообразие оттенков чувств — ироническое отношение к самому себе, раздражение, например: Чувствую, что есть в моей повестушке места, которыми я угожу вам, мой милый поэт, но в общем я едва ли потрафлю / А.Н. Плещееву/; Холодно чертовски!
В античной риторике отмечалось, что иногда слова грубые, бранные употребляются в речи с противоположным значением — как похвала. Примеры такого превращения негативно оценочной лексики можно найти в живой разговорной речи: Ах ты негодник! Как тебе удалось исправить это?! Нахал! Твоей сме лостью нельзя не восхищаться!
Такое словоупотребление отражено и в художественной литературе. Например: Черт не сыграет, как он, проклятый, играл на контрабасе. Бывало выводил, шельма, такие экивоки, каких Рубинштейн или Бетхо вен, положим, на скрипке не выведет. Мастер был, разбойник (Ч.).
Употребление негативно оценочного слова с противоположной оценкой называется астеизмом. Тонкий ценитель выразительных возможностей разностильной лексики, А.П. Чехов часто сталкивал разговорные, просторечные слова с книжными, достигая таким способом иронической окраски речи, что, как правило, является следствием «смешения стилей». Например: Я врач, и посему, чтобы не осрамиться, должен мотивировать в рас сказах медицинские случаи; Если Лейкин будет фордыбачиться, то вы ехидно ссылайтесь на меня и спрашивайте: «Сэр, отчего же это Чехов не подписывает своей фамилии?»
Современные писатели обращаются к сниженной экспрессивной лексике, чтобы передать живость речи своих героев. Например, у В.М. Шукшина читаем: Ехал с фронта, вез какоето барахлишко. От нечего делать пошел на барахолку, гляжу — играют… Ээ, думаю, ну, проиграю тридцатку… Давай, говорю! Только без обмана, черти… На глазах делает, паразит!
Однако под пером неумелых авторов или в устах бездарных ораторов сниженная экспрессивная лексика становится причиной неоправдан- ного смешения стилей. Этот упрек можно адресовать, например, журналистам, помещающим свои материалы в газете «Московский комсомолец»: В последнее время Александр Исаевич контачит редко с прессой; /Герой очерка / сумел внушить, что влип на крупную сум му, и если не вернет деньги в ближайшее время, то его ждут разборки (МК); Спонсор заявил, что рад сбагрить свое детище (оплаченный им фестиваль-праздник) в достойные руки (из выступления оратора на этом фестивале).
Еще хуже, если просторечие употребляют в своих выступлениях политические деятели. Например, президент Белоруссии удивил слушателей такой «образной» фразой: Возле кормушки, имя которой власть, все хрюкают одинаково: и красные, и белые. А один из депутатов так отозвался о нарушении этикета в Думе: Я не из тех людей, чтобы доводить до мордобоя… Вот если бы там навесить, а то в мордобое — одни и те же люди… Из уст Главы правительства странно было услышать: Нужно щупать каждого министра… Риторический канон не допускает употребления грубых слов, сниженных образов в выступлениях политиков и в публикациях журналистов.
Лексика высокого стиля – путь к возрождению русской духовности
ЛЕКСИКА ВЫСОКОГО СТИЛЯ – ПУТЬ К ВОЗРОЖДЕНИЮ РУССКОЙ ДУХОВНОСТИ.
ХХ век-«волкодав» (О. Мандельштам) лишил русский народ слов высокого стиля. Старославянская лексика, принёсшая на Русь Евангелие, Слово Божье, выжигалась «огнем и мечем» все 70 лет советской власти. Воинствующий атеизм ниспроверг огромный пласт слов, при помощи которых русский человек «с Богом разговаривал».
Уход слов высокого стиля обусловил общее снижение, деградацию языковой культуры. Лексика «среднего штиля» своей официозной природой стала претендовать на роль слов высокого стиля, «низкий штиль» превратился в средний, матерный язык занял свою лакуну в нижних слоях «уличного языка». Снижение стилей непосредственно повлияло на огрубление нравов, на интеллектуальную деградацию общества: ведь «жизнь происходит от слова» – мысль направлена словом (А. Потебня). Именно высокая лексика содержала значения символические, таинственные, в них покоились, были сокрыты душа и дух народа. Такие всеобъемлющие слова, как любовь, благо, добро, правда, вера и т. д. содержали главные и далеко не всегда выговоренные нравственные значения, наполнялись духовной энергией, развивались на протяжении веков.
Литературный язык в своей основе письменный. На русской почве это прежде всего духовный язык, в основе его лежит пласт слов высокого стиля. Именно они выражают миросозерцание, ментальность русского народа, соединяющую в процессе познания интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях (В. Колесов).
Сейчас мы уделяем ушедшим словам всё большее внимание, понимаем, что их возрождение – возрождение утерянной памяти о неискажённой, истинной духовности русского народа.
Материалы элективного курса подобраны так, что их можно использовать на заседаниях Школьного научного общества.
Теория о «трёх штилях».
Процессы «снижения» стилей в ХХ веке. Их причины и следствия.
Духовная и религиозная лексика. Старославянский язык. Старославянизмы.
Библия и Евангелие – источники духовного знания.
Библеизмы, их употребление в современной речи.
Архаизмы и историзмы – признаки высокого стиля.
Художественная роль архаизмов в стихотворении «Пророк».
Творческая лаборатория. Слова с первой частью грехо-, велико-.
Творческая лаборатория. Слова высокого стиля в лирике серебряного века. А. Блок. И. Анненский. М. Кузьмин.
Творческая лаборатория. Слова высокого стиля в лирике серебряного века. А. Ахматова.
Творческая лаборатория. Слова высокого стиля в современной лирике.
Подготовка к конференции «Роль слов высокого стиля в нашей жизни».
Заключительная конференция. Судьба слов высокого стиля в ХХ1 веке.
Стили русского литературного языка.
Работа с учебником.
. Русский язык. 10-11 классы. §§ 29, 34. С. 87 и сл.
Работа с текстом параграфов. Анализ. Конспектирование.
Подготовка к докладам на тему «Духовно-эстетическая роль высоких слов в художественном тексте». Беседа. Дискуссия.
Каждый ученик готовит небольшой доклад об одном из слов по выбору.
Теория о «трёх штилях».
Это занятие можно провести в форме дискуссии
«Нужны ли в современном языке слова высокого стиля?»
Дискуссия начинается с небольшого доклада на тему: «Теория «о трёх штилях» и её роль в развитии русского языка».
В предисловии к первому изданию своих сочинений, изданных в 1757 г. («Рассуждение о пользе книг церковных в российском языке»), выделяет в словарном составе русского языка три рода «речений». «К первому причитаются, которые у древних славян и ныне у россиян общеупотребительны, например, бог, слава, рука, ныне, почитаю».[1] Таким образом, речь идёт о словах, общих для русского и церковно-славянского языков. «Ко второму принадлежат, кои хотя обще употребляются мало, а особливо в разговорах, однако всем грамотным людям вразумительны, например: отверзаю, господень, насажденный, взываю», то есть речь идёт о словах церковно-славянского языка.
К третьему разряду относятся слова русского языка (русизмы), которых нет «в остатках словенского языка, то есть в церковных книгах, например: говорю, ручей, который, пока, лишь.»
Соединение слов этих групп образуют различные стили: высокий, посредственный и низкий.
Высокий стиль включает слова первой и второй групп, он состоит «из речений славенороссийских, то есть употребительных в обоих наречиях, и из славенских россиянам вразумительных и не весьма обветшалых».
Средний (посредственный) стиль составляется из слов первой и третьей группы: «из речений, больше в российском языке употребительных, куда можно принять некоторые речения славенские, в высоком штиле употребительные, однако с великою осторожностью, чтобы слог не казался надутым. Равным образом употребить в нем можно низкие слова, однако остерегаться, чтобы не опуститься в подлость».
«Подлой» считал экспрессивную разговорно-просторечную лексику, которая широко употреблялась в комедиях ХУШ века.
Низкий стиль составляется из слов третьей группы, то есть таких слов, «которых нет в славенском диалекте». Их можно смешивать со словами, характерными для среднего стиля, » а от славенских обще не употребительных вовсе удаляться по пристойности материй». В низком стиле могут иметь место простонародные слова, но по усмотрению писателя.
За каждым из стилей закреплялись жанры литературы. Высоким слогом предлагалось писать героические поэмы, оды, прозаические речи о важных материях. Средним слогом писались театральные сочинения, стихотворные дружеские письма, сатиры, элегии. В рамках низкого стиля должны были создаваться комедии, эпиграммы, песни, дружеские письма, «описания обыкновенных дел».
На уроке используются элементы формы конференции. Он является подготовительным к проведению заключительной конференции.
Процессы «снижения» стилей в ХХ веке. Их причины и следствия.
Доклады. Продолжение предыдущего занятия.
Анализ рассказов М. Зощенко.
Наблюдаем речь вокруг нас.
О чём и как говорят люди?
Как влияет исчезновение слов высокого стиля на снижение духовности нации?
Духовная и религиозная лексика.
Старославянский язык. Старославянизмы.
Признаки старославянизмов (фонетические, словообразовательные, морфологические, семантические, синтаксические). Подбор материала по словарям и его обсуждение.
Задания 228 (по образцу сопоставляем другие корни), 229, 230, 231.
Работа со словарями. Подберите слова с корнями старославянского происхождения
Библия и Евангелие – источники духовного знания.
Доклады с использованиием выражений из Библии и Евангелия.
Задания 237, 238, 240.
Подбор и анализ стихотворений С. Есенина, включающих религиозную лексику (ранняя лирика).
Библеизмы, их употребление в современной речи.
Подбор библеизмов по словарю. Использование их в речи.
Фразеологизмы античного происхождения.
Авгиевы конюшни, ахиллесова пята, ариаднина нить, дамоклов меч, геркулесов труд, гордиев узел, дары данайцев, двуликий Янус, между Сциллой и Харибдой, пальма первенства, петь дифирамбы, поднимать на щит, Сизифов труд, Танталовы муки, яблоко раздора, ящик Пандоры.
Учащиеся дополняют список, пользуясь словарями.
Ад кромешный, альфа и омега, ангел во плоти, бальзам на раны, беречь как зеницу ока, бить себя в грудь, блудный сын, Бог дал, Бог взял, бросать слова на ветер, быть посмешищем, вавилонское столпотворение, власть тьмы, в огонь и в воду, время разбрасывать камни и время собирать камни, всевидящее око, всемирный потоп, всякой твари по паре, глас вопиющего в пустыне, дар Божий, да будет свет, допотопные времена, древо жизни, ждать у моря погоды, заблудшая овца, знать как «Отче наш», на злобу дня, запретный плод, земля обетованная, змей-искуситель, излить душу, испить чашу до дна, истукан, камня на камне не оставить, как тать в нощи, крестный путь, книга за семью печатями, козёл отпущения, корень зла, ложь во спасение, лезть на рожон, лучше давать, чем брать, лобное место, манна небесная, муки адские, много званых, да мало избранных, негде голову приклонить, не от мира сего, нести свой крест, не взирая на лица, нечистый дух, око за око, зуб за зуб, обломать рога, отрясти прах с ног своих, плоть от плоти, поднять руку, посыпать голову пеплом, притча во языцех, раб божий, разрушить до основания, Содом и Гоморра, суета сует, слуга двух господ, соль земли, стереть в порошок, тернистый путь, тьма кромешная, томление духа, хранить как зеницу ока, хлеб наш насущный, число зверя и т. д.
Крылатые выражения, пословицы библейского происхождения.
В начале было слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог! – напоминание об ответственности за произнесённые слова.
Всё тайное когда-нибудь становится явным.
Здоровье дороже богатства. Нужно молиться о том, чтобы в здоровом теле был здоровый дух.
И был вечер, и было утро.
Из искры возгорится пламя.
Имеющий уши слышать да слышит.
Каков поп, таков и приход.
Кто сеет ветер, пожнёт бурю.
Кто не работает, тот не ест. (Апостол Павел)
Лучше умная хула, чем дурная хвала.
Не ведают, что творят.
Нет пророка в своём Отечестве.
Не сотвори себе кумира.
Не хлебом единым жив человек.
Не клянись головой своей.
Не мечите бисер перед свиньями – напрасно говорить о чём-либо или доказывать что-либо тому, кто не способен или не хочет понять это.
От худого семени не жди доброго племени
Прежде рассуди, а потом суди.
Поступай с людьми так, как хочешь, чтобы с тобой поступали.
Придержи язык в беседе, а сердце во гневе.
Поганое к чистому не пристанет.
Слово лечит, слово и калечит.
Стучите и отворят вам.
Сын за отца не отвечает.
Устами младенца говорит истина.
Что посеешь, то и пожнёшь.
Шила в мешке не утаишь. – «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы».
Язык мой – враг мой: прежде ума рыщет, беды ищет.
Язык к горлу прилип. – «Сила моя иссохла, как черепок, язык мой прильнул к гортани моей».
Толкование крылатых выражений. Рассуждения на темы крылатых выражений.
Лексика высокого стиля в русской лирике.
Программная лирика («Вольность», «К Чаадаеву», «Узник», «Арион», «К морю» и др.);
Анализ стихотворений по выбору учителя.
Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормлённый в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт за окном,
Клюёт, и бросает, и смотрит в окно,
Как будто со мною задумал одно.
Зовёт меня взглядом и криком своим
И вымолвить хочет: «Давай улетим!
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края,
Туда, где гуляем лишь ветер… да я. (1822)
О связи воли с русскими просторами в книге «Заметки о русском» пишет ёв: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная – это свобода, соединённая с простором, ничем не ограждённым пространством».
Как отмечает Г. Лесскис, «в России, в русском сознании свобода чаще всего понималась как воля, как простое «отсутствие… степеней и ограничений в жизни какого-либо класса или всего общества» (Словарь современного русского языка. – М.-Л., 1962. – Т. 13).
Интересно размышляет о различии свободы и воли русский мыслитель Г. Федотов в статье «Россия и свобода» (1945): «Ну а как же «воля», о которой мечтает и поёт народ, на которую откликается каждое русское сердце? (…) Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля – всегда для себя… Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, – разбойничества, бунта и тирании».
Что значит – кровавая пища? Освободившись от внешнего рабства, человек может оказаться в плену рабства внутреннего – низкого и опасного инстинкта власти, стремления к власти над людьми, природой, миром. Образом «кровавой пищи» поэт напоминает, что человек является не только природным, но и духовным существом, имеющим высшие обязанности перед собой, людьми и Богом.
В «Узнике» показана первая стадия преображения поэта. Поэт-узник, поэт-орёл видит, как «как за тучей белеет гора», «синеют морские края», но ещё не слышит ни «горний ангелов полёт», ни «гад морских подводный ход». В «Узнике есть зримый прекрасный чувственный мир, но ещё нет горнего духовного мира, есть душевная жажда свободы, но ещё нет «духовной жажды».
Легко, волшебно Пушкин создаёт виртуозную вихревую композицию не материализованного действия, а настоящего круговорота эмоций, внутренних переживаний лирического героя. Такой вихрь, создаваемый смысловым и мелодическим перетеканием одной строфы в другую, видим в стихотворении «Узник» (1822). Три строфы сливаются в единый солитон – мелодическую вихревую волну, ограниченную с двух сторон.
Три предложения стихотворения не совпадают с границами строф. Первое предложение – первая строка первой строфы – заявляет экспозицию стихотворения, и поэтому произносится с понижением тона к концу. Кстати, в практике выразительного чтения этого стихотворения интонационно вторая строка «втягивается» в первую, таким образом «грустный товарищ», который находится внутри темницы, как бы отделяется от «орла молодого», находящегося вроде бы снаружи. Сколько же лирических героев в стихотворении? Один или два? Обычно считается, что два. Так ли это? Ведь это образец романтического стихотворения, которое не может точно отражать реальный мир, оно мир отбражает с точки зрения автора через образ лирического героя. На примере этого стихотворения можно доступно объяснить шестиклассникам, что такое романтизм. Достаточно задать два-три вопроса: где находится тюрьма? какое преступление совершил герой? на сколько лет его осудили? и т. д. Уже второй вопрос вызывает улыбку, так как внешняя сюжетная канва стихотворения не имеет ничего общего с реальным событийным миром – это мир непроявленный, мир чувств и мыслей лирического героя. Это художественное выражение трагического несоответствия реальной действительности внутреннему содержанию души.
Во-вторых, стоит посмотреть, есть ли похожие образы в поэтическом контексте Пушкина. Например, читаем в стихотворении «Поэт» (1827):
…И меж детей ничтожных мира
Быть, может, всех ничтожней он.
Но лишь Божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Образ орлицы находим в стихотворении «Пророк» и других стихотворениях.
И узник, и орёл – это две ипостаси единой души лирического героя. Как происходит перерождение, перевоплощение узника в орла? Этот процесс мы наблюдаем в стихотворении. Рамка текста – живой вихревой волны – ограничена двумя словами-антонимами: сижу – гуляем, создающими скрытую антитезу стихотворения. Между ними мелодическое интонационное спиральное движение вверх. Вершина восходящей интонации – последние слова …да я! – распространяющееся в неземных пространствах. Как же структурируется это безграничное интонационное восхождение? Мелодическая антитеза содержится уже между первой и второй строками: первая строка произносится с понижением тона. Она поддерживает скрытую антитезу: внешне я узник, но на самом деле меня здесь нет – я там, за стенами тюрьмы, я растворён в красоте, гармонии мира… Кто знает, может быть, знаменитое открытие Пьера Безухова о том, что невозможно удержать его бессмертную душу никакими стенами и ружьями, навеяно этим стихотворением. Вторая строка первой строфы задаёт импульс повышению тона – интонационное движение начинается с распространённого и осложнённого состава подлежащего – темы предложения:
Вскормлённый в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ…
Состав сказуемого – рема – начинается в конце третьей строки и осознаётся как перенос, акцентирующий состав сказуемого:
…Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт за окном,
Интонация повышения тона набирает полётную высоту, так как вторая строфа заканчивается запятой, в ней продолжается ряд однородных сказуемых, первое из которых задано в предыдущей строфе– клюёт. Мелодическое движение вверх задаётся повтором глагола клюёт, повторяющимися союзами и. Глаголы сгущены, но они не несут семы активного действия (бросает, то есть не клюёт) – то, что происходит, никак не связано с реальным миром. Так первая строфа мелодически и синтаксически перетекает во вторую, сливается с ней. Вторая строфа разделяется на две части точкой, поэтому сравнительное придаточное предложение очень многозначительно: Как будто со мною задумал одно – здесь происходит слияние души человека реального мира и орла-поэта, неподвластного земным законам. Читающий должен выделить эту строку понижением тона и паузой, следуя объективным синтаксическим законам. А однородные сказуемые предшествующего предложения перетекают в следующее неполное предложение, задавая потерянную точку мелодической высоты: зовёт, вымолвить хочет (действия в его материальном выражении опять нет).
Субъект скрыт, так как именно здесь происходит слияние реального и творческого начал. В четвёртой строке второй строфы начинается прямая речь орла, актуализируется она опять переносом, поэтому ещё сильнее создаёт напряжение эмоциональному ритму стихотворения, его вихревой мелодике. Так вторая строфа мелодически перетекает в третью.
Третья строфа – зов орла – произносится на максимальном повышении тона. Мелодику движения вверх в ней задают безглагольные конструкции: повтор имени состояния пора, подъём в беспредельность неба анафорически «закручивается» повтором обстоятельств, туда – туда – туда, однотипных локативных придаточных предложений. Так задаётся безграничность подъёму вверх, отрыву от земли навсегда, запредельному парению над землёй и покидания её, постылой… Единственный глагол активного действия в третьей строфе – гуляем – две ипостаси души слились воедино. Остальные два глагола (белеет, синеют) обозначают символьную цветность гармоничного Божьего мира. Только ветер способен сопровождать лирического героя в его творческом порыве. Гуляем – тоже национальный ментальный образ, характерный для русских, один из самых ярких фольклорных образов (см. рассуждения ёва о русской вольности как выходе за рамки обыденности на бескрайние просторы Русской земли). Слово воля этимологически имеет общий корень с глаголом велеть. В стихотворении эти фольклорные рамки расширяются, вмещая мысль о неподвластности лирического «я» земным законам, о безграничности восприятия мира, о растворении в его беспредельности. Последние слова стихотворения должны произноситься на самой высокой точке мелодического вихря.
Антитеза «темница сырая», «пустыня мрачная» земной обыденной жизни – и внутренняя духовная жизнь поэта, неподвластная реальному миру, ярко проявляется во многих стихотворениях.
Архаизмы и историзмы – признаки высокого стиля.
Удивительно стихотворение «Арион» (1827) – клятва верности альтруистическим духовным побуждениям «Иванов-царевичей» русской истории. Импульсом к протесту против русского абсолютизма явилось осознание себя не царским рабом, а свободной личностью. Эти люди уже не могли допустить, чтобы ими распоряжались, как придворными холуями. Воздух эпохи сумел выразить молодой поэт: «Звезда пленительного счастья…», а потом сумел сказать о верности этим идеалам так, что донёс этот духовный импульс до следующих поколений, которые смогли расшифровать его и поразиться духовной высоте своих предков.
В стихотворении «Арион» закодировано и отношение Пушкина к идеям, пришедшим с запада, принесённым победителями на кончиках пик, и к их проводникам (не забудем горячую дискуссию с К. Рылеевым о сути поэтического творчества), и провидение гения о будущей кровавой истории России, замешанной на этих идеях, пусть изменившихся, но всё равно чужих.
Текст стихотворения демонстрирует, как его тайный смысл организуется, прежде всего, композиционно, при помощи широко используемого Пушкиным переноса (анжамбемана).
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали;
Другие дружно упирали
В глубь мощны веслы. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн;
А я – беспечной веры полн –
Пловцам я пел… Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный…
Погиб и кормщик и пловец! –
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Прошло больше года со дня Декабрьского восстания, несколько притупилась острая горечь утрат, настало время дать отчет самому себе: кто я и что я? что делать дальше? как жить? в чем сейчас смысл моей жизни? Поэт отвечает на все эти вопросы.
Переосмысливая античную легенду об Арионе, он включает его в дружную команду единомышленников, он заряжает стихотворение энергией напряжения. Стихотворение насыщено антитезами, все элементы в нем заряжены противоположно, но существуют в динамическом равновесии. Небольшое стихотворение представляет собой амальгаму антитез: композиционной, семантической, смысловой.
Первая антитеза заложена переносом в четвёртой строке. Дружная команда в едином порыве, вздохе, в ритмичных криках управляет «грузным» чёлном. Заметим: море пока спокойно, но чёлн управляется с огромным трудом, на максимуме возможностей. Этим дружным крикам противопоставляется молчание кормщика. Первый перенос противопоставляет активные усилия команды, выражающиеся в ритмичных звуках единого организма, безмолвию «думающего» кормщика. Строка о Кормщике – самая длинная в стихотворении, она содержит девять стоп (в других стихах – восемь) и заканчивается она многозначительным эпитетом умный.
Несмотря на сверхнапряжение, “ум” Кормщика бессилен справиться не только с “вихрем шумным”, он недостаточен и для того, чтобы противостоять стихии в ее временном “мирном” состоянии. Чёлн, грузный, неповоротливый (отметим этот оксюморон), неприспособленный к плаванию в бурных водах русской жизни, обречен на гибель изначально. Здесь явно выражается авторская оценка сути декабристского движения: с помощью чистого racio русской жизни не перевернуть. Эта стихия подчиняется только таинственному, иррациональному, недоступному холодному аналитическому уму. Так, казалось бы, нейтральный эпитет “умный” приобретает коннотативное отрицательное оценочное значение, причем не прямое, а какое-то “нутряно”-пророческое. На своем горьком почти двухсотлетнем опыте мы убедились, что рациональные идеи переустройства русского мира, всегда приходящие с запада, не приносят добрых плодов на нашей почве, скольких бы огромных жертв ни приносилось ради великой прельстительной, “теоретически обоснованной” цели.
Гребцам и кормщику противостоит поэт. Здесь, наверное, выражена главная антитеза стихотворения и собственный ответ на вопрос: почему я не был с ними?
А я – беспечной веры полн, –
Веры во что? Конечно, в Божественное предначертание, которому он даже не мыслит изменить, он живёт в осознании Божественной предназначенности, отсюда радость гармоничного восприятия мира. Страшное, напряженное противостояние стихии возможно только тогда, когда команда осознает себя единым организмом. Каждый занят важным делом, и Певец – тоже: он несет Слово о друзьях (но вряд ли единомышленниках) – Вечности и таинственно спасен именно поэтому.
Композиционно стихотворение включает две части, противопоставленные одна другой. Это внешняя антитеза, граница между композиционными частями выражена самым интонационно ярким переносом:
… Пловцам я пел… Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный…
Певец ясно осознает свою таинственную миссию, подчеркивая её открытой антитезой во второй части, в смысловом центре:
Погиб и кормщик и пловец! –
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою…
Начинается и заканчивается стихотворение картиной гармоничного, то есть устроенного по Божьему промыслу, мира, но этот мир может взорваться в один момент, он изначально враждебен духовному человеку и всегда таит в себе смертельную угрозу нездешнему, благородному и жертвенному в своих альтруистических устремлениях.
Смена ритма в смысловом центре стихотворения позволяет проникнуть в его глубину сокровенную. Первая часть включает два смысловых центра: команда – кормщик умный. “Кормщик умный” выделяется из команды единомышленников, он лидер, берущий всю ответственность за будущее на себя, и команда это осознает. Второй смысловой центр структурируется появлением лирического героя, душевное состояние которого резко отличается от эмоционального настроя непримиримых, однонаправленных борцов и бойцов – и команды, и кормщика. Невероятное напряжение, испытываемое командой, достигает своей кульминации в образе кормщика, – и вдруг:
… А я – беспечной веры полн –
Страшное напряжение команды во главе с их кормщиком противоречит естественности счастливого Певца, который радостно поет, “беспечной веры полн”, как птица на ветке, без усилий и напряжения. Это противоречие достигается при помощи сгущения слов: напрягали, дружно упирали в глубь мощны веслы. Радостная естественность, гармоничность состояния души, детская открытость и друзьям и миру Певца противостоит этому коллективному грандиозному нечеловеческому усилию, когда натянуты до предела все мускулы, душевные и духовные струны. Но ведь Певец так же противостоит грозному морю и так же подвергается в своем противостоянии смертельной опасности. Почему же ему так легко?
Наверное, потому, что он чувствует свою избранность, осознает, что он проводник Божественного промысла, угадывает свою роль, предназначение в этом мире и с радостью принимает это предназначение.
Действительно животворящим источником является в этом мире только “таинственная” сила, покровительствующая избраннику, изначальное предназначение. Певец ясно осознает, почему и для какой цели он “на берег выброшен волною” и четко формулирует свою главную гражданскую миссию в мире: “Я гимны прежние пою”. Гимны о ком и кому?
Интересно, как античная аллегоричность сплавляется с библейской и евангельской. Переосмысливается и сюжет античной легенды-мифа, и его целеустановка, и мораль. Слово “гимны” употребляется в своем первичном значении: в Древней Греции – торжественная хвалебная песнь в честь богов и героев, – а рядом стоит слово “риза” – из другого культурного слоя, оно еще раз подчеркивает Божественную избранность Певца. Его эмоциональное состояние выражено не впрямую, а опосредованно:
…И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
«Ризу» – потому что он осознаёт своё Божественное предназначение. Почему влажную, а не мокрую от морской воды? Потому что эпитет влажную ассоциируется с влагой слез.
Петь дело друзей – призванность высшей идее, священная обязанность Певца. И мы знаем, что в истории русской литературы, русской культуры именно Пушкин донес до следующих поколений жертвенный и светозарный образ “звезды пленительного счастья”, он передал нам тот духовный импульс, который невозможно высказать, но можно ощутить душой, готовой к жертве ради высокой идеи. То есть не только лирический герой, но и сам реальный Александр Сергеевич Пушкин полностью выполнил свою священную миссию, ради которой был “на берег выброшен грозою”. “Дело декабристов” для Поэта не просто попытка политического противостояния самовластью – это высшее проявление коллективного духовного жертвенного подъема, мощного импульса чистой духовной энергии освобождающихся от коросты духовной зависимости и страха личностей. Команда чёлна – истинные Иваны Царевичи, русский национальный идеал благороднейших бескорыстных страдальцев за правду. лучше других осознавал духовную суть этого национального идеала, поэтому так страшна и отвратительна в его изображении пародия на этот духовно выродившийся идеал в образе Ставрогина. Петруша Верховенский алчет заполучить этот «идеал» под свои знамёна, но понятия «бесы» и «идеал» – «несовместны». В этой точке сошлись предсказания многих ужасов ХХ века, которые мы не осмыслили до сих пор. Таким образом, дав собственную оценку “делу декабристов”, “страшно далеких от народа”, поэт-пророк предсказал будущие печальные итоги прочих этапов “русского освободительного движения”. Но нет пророка в своем отечестве…
чрезвычайно чётко и прямо высказывался о сущности миссии Поэта и о его отношениях с миром. Здесь он был «страшно» честен, потому что не признавал компромиссов:
Поэт! не дорожи любовию народной…
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум… («Поэту»)
Молчи, бессмысленный народ,
Подёнщик, раб нужды, забот.
Ты червь земли, не сын небес…
Подите прочь – какое дело
Поэту мирному до вас! («Поэт и толпа»)
«Цель поэзии – есть поэзия».
Художественная роль архаизмов в стихотворении «Пророк».
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, ( – )
И шестикрылый Серафим
На перепутье мне явился, (. 😉
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он. (:)
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, –
И их наполнил шум и звон;
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверзтую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей». (1826)
Анализ стихотворения «Пророк» по плану.
1. Толкование образов в процессе чтения стихотворения.
2. Обозначение архаизмов и их объяснение (архаизмы выделены).