Что значит отверзлись вещие зеницы
Бонди С.М.: Рождение реализма в творчестве Пушкина. Глава 14.
В августе 1826 года Пушкин написал стихотворение, где в образной, аллегорической форме рассказал, как после мучительного кризиса новое устремление, новая задача его поэзии, мобилизация новых, скрытых в нем поэтических сил спасла его и воскресила его душу.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился.
Далее рассказывается о чудесном преображении всех чувств и способностей пророка, которые совершает посланец бога — шестикрылый серафим, и о новой задаче, новой миссии преображенного, обновленного душой и телом пророка.
И шестикрылый серафим
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Если мы внимательно проследим за тем, какие изменения происходят у пророка (то есть у поэта), какие качества приобретает поэт после своего чудесного преображения, то мы увидим, что все (или почти все) эти новые свойства, способности нужны не просто поэту, а только такому, который стремится увидеть более зорко, глубоко и тонко внешний для него мир, объективную действительность (а не свои собственные чувствования и переживания), — и поэтически рассказать об этом.
Отверзлись вещие зеницы,
Здесь буквально каждое слово полно значения. Открылись глаза, то есть он стал больше видеть, чем раньше, когда мир ему казался темной, мрачной пустыней. Вещие зеницы — это мудрое зрение. Сравнение с орлицей, очевидно, намекает на легенду о том, что орел может смотреть на солнце, не закрывая глаз. Испуганная орлица — то есть в крайнем напряжении всех своих сил.
Такое глубоко проникающее мудрое и безгранично смелое видение окружающего мира нужно ли поэту-романтику? Ведь он может творить «с закрытыми глазами», глубоко погруженный в свою внутреннюю жизнь, в свою душу. Изображение внешнего мира для него не цель, а только средство для образного, метафорического выражения своей собственной душевной жизни. Это зоркое и мудрое, «вещее» зрение — свойство «поэта действительности», реалиста.
Дальше в стихах говорится о таком же предельном расширении и уточнении восприятия внешнего мира — слухом.
Моих ушей коснулся он, —
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
«слышит, как трава растет» и как движутся под водой морские животные.
Возможно ли все эти изощренно-тонкие восприятия и мудрые наблюдения передать обыкновенным человеческим словом?
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
Язык поэта сравнивается с жалом мудрой змеи. Сравнение совершенно неподходящее для поэта-романтика или для поэта-проповедника. Романтик Лермонтов говорил о слове поэта, о его могучем стихе:
Твой стих, как божий дух, носился над толпой,
Звучал, как колокол на башне вечевой.
Юный Пушкин, говоря о своей поэзии, о поэтических звуках, сравнивал их с музыкальными звуками тростниковой свирели, рождаемыми божественным дыханьем Музы (1821):
Откинув локоны от милого чела,
Сама из рук моих свирель она брала.
Тростник был оживлен божественным дыханьем,
И сердце наполнял святым очарованьем.
«Жало мудрыя змеи» — этот образ понадобился Пушкину теперь для того, чтобы показать, каким тонким, необычайно гибким, умным должен быть язык поэта, желающего превратить в человеческое слово те тончайшие оттенки жизненных явлений, которые он наблюдает, подмечает, те глубокие, мудрые обобщения, которые он создает на основе этих наблюдений. Стоит только внимательно взглянуть на черновые рукописи Пушкина, чтобы понять эту филигранную работу над текстом, где язык поэта подлинно превращается в «жало мудрыя змеи».
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
«преображении» пророка, может идти речь не непременно о поэте-реалисте, но о поэте вообще. Без громадной интенсивности чувств, «жара сердца» невозможна подлинная поэзия. Но поэту-реалисту это особенно необходимо. Только очень высокий накал чувства может переплавить обыденную, «прозаическую жизнь» в чистое поэтическое золото.
Преображение пророка совершено. Теперь он все видит, все слышит, его язык стал мудрым и утонченным, вместо трепетного сердца в груди его уголь, пылающий огнем. Кажется, что сейчас и начнется выполнение его новой миссии. Но у Пушкина мы читаем в следующем стихе:
Как труп в пустыне я лежал.
Почему «как труп»? Чего не хватало поэту, уже одаренному таким совершенным аппаратом восприятия и выражения?
Пушкин очень глубоко понимал то, что мы называем «реализмом» в искусстве. Он знал, что одной острой наблюдательности и уменья поэтически рассказать о том, что видишь, недостаточно для настоящего, большого искусства. Это мертвое фотографирование, натурализм, а не реализм. Нужно какое-то активное отношение к наблюдаемому, уменье оценивать его с определенной точки зрения, нужна глубокая и верная идея, наполняющая душу поэта (и вовсе не обязательно осознаваемая и сформулированная им в отвлеченных понятиях!). Эту-то большую идею, подлинную душу поэта, свою «божественную волю» вкладывает в пророка-поэта бог. Так завершается его преображение. Поэт готов для своей миссии.
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
».
Очень важно правильно понять смысл последнего стиха. Что обозначает требование, обращенное к поэту, — «жечь сердца людей»?
Поэт в этом стихотворении должен не утешать людей, не радовать их, доставлять наслаждение своим творчеством, ему не предлагается учить людей, вести их за собой. Он обязан жечь сердца людей. Пушкинский пророк (поэт) ничего общего не имеет с лермонтовским пророком, с которым его обычно сопоставляют. У Лермонтова пророк, получив от вечного судии всеведение, прежде всего увидел в людях их темные, отрицательные стороны, их порочность, злобность:
С тех пор, как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
Страницы злобы и порока.
И его миссия — учить людей, провозглашать им ученье любви и чистой правды.
Провозглашать я стал любви
И правды чистыя ученья.
«жечь сердца людей» — это и значит указывать людям на их моральные недостатки, не давать им покоя — и тем самым воспитывать их, учить правильному поведению?
Если бы это было так, то непонятен был бы смысл предшествовавшего преображения пророка. Нужно ли ему было приобретать чудесные способности, так тонко и глубоко видеть окружающий мир, так точно и мудро передавать в словах свое знание о мире — для того только, чтобы увидеть недостатки людей и общества («страницы злобы и порока»), разоблачать их, «жечь сердца» и проповедовать ученье «любви и правды»? Ведь эти недостатки, пороки, злоба видны всякому, они лежат, так сказать, на поверхности, не нужно быть пушкинским пророком, чтобы их заметить и указать людям.
К тому же мы знаем, как решительно отклонял от себя Пушкин в эпоху его зрелого творчества обязанность проповедовать что-либо, учить чему-нибудь, как он горячо спорил с критиками, требовавшими от него как от поэта «провозглашения» полезных (с их точки зрения) истин. Вспомним его издевательскую «мораль», которую он предлагает критику в «Домике в Коломне» (1830).
— Да нет ли хоть у вас нравоученья?
— спрашивает критик, негодующий на бессодержательность поэмы.
«Нет. или есть: минуточку терпенья.
Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской. Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего».
В то же примерно время (в 1830 г.) Пушкин в своих заметках для статей «Опровержение на критики» говорит на эту тему серьезно. Он упрекает критиков, «которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением, и видят в литературе одно педагогическое занятие» (VII, 189). Наконец, в эти же годы, когда он переделывал своего «Пророка», создавал последнее его четверостишие, Пушкин написал стихотворение «Поэт и толпа» («Чернь»), в котором поэт с негодованием отвергает те самые «требования» толпы, «тупой черни», которые полностью стремился осуществить лермонтовский пророк 177 «черни»:
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй:
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэт на это отвечает:
Подите прочь — какое дело
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас.
Поэт отвергает предлагаемую ему задачу — быть воспитателем людей, разоблачать их пороки и указывать правильные пути. Не этот смысл имеют в стихотворении «Пророк» слова — «Глаголом жги сердца людей»! Ведь и в стихах «Поэт и толпа» действие поэзии определяется почти теми же словами. Толпа недовольна поэтом не только за то, что не видит, «к какой он цели нас ведет», за то, что не понимает, о чем он «бренчит», «чему. учит», но и за то, что не может понять,
Зачем сердца волнует, мучит,
Новая задача Пушкина (с 1825 г.) в том, чтобы с максимальной глубиной и тонкостью проникать в действительность и со всей точностью рассказывать о ней такой, какая она есть, не прикрашивая, не приспосабливая ее образы, ее изображения к той или иной своей концепции — пессимистической или оптимистической. Увидеть в жизни ее характерные черты, ее закономерности, а не иллюстрировать «реалистическими», «правдоподобными» картинами свою мысль. Но ведь жизнь, особенно такая, какую видел Пушкин в то время вокруг себя, очень грустная и трудная вещь, и это он должен был рассказать (не преувеличивая, не впадая в односторонний «пессимизм»). Он должен был рассказывать правду, такую, какую он видел. Не для того, чтобы кого-то разоблачить (со своих мировоззренческих позиций, своей «философии», о которой он смутно чувствовал, что не в ней его гениальность, что она изменяется, что она целиком зависит от конкретных исторических условий), не для того, чтобы научить кого-то правильной жизни, правильному взгляду на жизнь (он инстинктивно чувствовал, что не в этом его сила, что здесь он может ошибаться, как всякий обыкновенный человек). Он чувствовал инстинктивно свою гениальность и, значит, свое великое призвание в том, что он несравненно глубже других видит подлинную действительность в ее особенностях, что он умеет подмечать в ней новое, еще не замеченное, не рассказанное другими, что он умеет безошибочно выбрать в хаосе жизненных впечатлений объективно существенное, выражающее главную, самую важную черту данного явления, — и создать на основе этих наблюдений важные обобщения («типизировать» свои образы). Хотя он не всегда умел объяснить себе (и другим), почему это существенно, почему это типично.
Это вовсе не значит, что в его колоссальной, напряженной работе не играла громадной роли его мысль, размышления, те или иные его убеждения, но при столкновении его «взглядов» с его художественным поэтическим видением мира (а эти столкновения были не очень часты, так как мировоззрение Пушкина было, к счастью, прогрессивным, передовым для того времени), его художественное непосредственное понимание людской психологии и людских судеб брало верх над его ошибочными взглядами.
«я пишу — и размышляю») он приходил к определенному выводу, находил решение мучившего его вопроса, понимал причины изображаемых им как художником событий, он эти свои выводы излагал в самом произведении (см. «Бориса Годунова», «Полтаву», «Пиковую даму», «Каменного гостя» и др.). Но бывало гораздо чаще, что он, верно наблюдая трагические жизненные противоречия, не мог, исторически не имел возможности понять причины их и уж тем более не мог указать средства для борьбы с ними или для примирения их.
Так дело обстояло с судьбой Онегина и Татьяны, хороших людей, испорченных средой, которая их создала, и обреченных на страдания; так оставался неразрешимым трагический конфликт между юношей Тазитом, воспитанным с европейскими («христианскими») взглядами на жизнь, и окружающими его горцами — его отцом Гасубом, отцом его невесты и другими; так неразъясненной осталась горестная судьба станционного смотрителя, спившегося от горя, несмотря на то, что, в отличие от близких по сюжету произведений Карамзина («Бедная Лиза»), Лессинга («Эмилия Галотти»), Гюго («Король забавляется»), знатный юноша, соблазнивший его дочку, оказался честным человеком и женился на ней (или, во всяком случае, сделал ее по-настоящему счастливой). Также не разрешено, не сведено Пушкиным вопиющее противоречие между благом государства и горестной судьбой личности в гениальном «Медном всаднике». И так далее.
Во всех этих случаях Пушкин считал себя обязанным показывать с художественной убедительностью правду жизни, как бы грустна или жестока иной раз она ни была, показывать даже в том случае, повторяю, когда он своим разумом, своим теоретическим мышлением не умел разобраться в глубоких причинах этих трагических положений и тем более указать практический выход из них. Он, видимо, инстинктивно (а может быть, и вполне сознательно) понимал, что такой высокохудожественный, глубоко прочувствованный, правдивый показ жизненных противоречий, без прикрашивания, без теоретических или практических выводов нужен человечеству, помогает людям — не теперь, так позже на основании дальнейшей работы мысли.
Жечь сердца людей, волновать и мучить их, для того чтобы они не успокаивались, не забывали об этих противоречиях жизни, пока не найдут способов преодолеть их окончательно, — такова, по мнению Пушкина, миссия поэта.
Те же мысли о необходимости настоящей правды в искусстве, хотя и горькой, жгучей, хотя и без указания на разрешения ее конфликтов, мы находим и у других писателей-реалистов, наследников Пушкина.
«Герою нашего времени» Лермонтова вспомним резкий протест против требования реакционной критики превращения литературы в «педагогическое занятие»: «. Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!» 179
Молодой Лев Толстой в 1855 году (когда он еще не считал себя «учителем жизни») в конце повести «Севастополь в мае месяце» мучительно задумывается на ту же тему: нужно ли в литературе художественное выражение неприкрашенной правды, жизни как она есть — без поучительных авторских выводов, — и приходит ходит к той же мысли, что и Пушкин, Лермонтов (в цитированном отрывке), Чехов и другие великие русские писатели-реалисты. Он пишет:
«Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раздумье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого, может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть высказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.
Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны.
Ни Калугин с своею блестящею храбростью — bravoure de gentilhomme и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскухин, пустой, безвредный человек, хотя и павший на брани за веру, престол и отечество 181
Словари
АЛЬРУНЫ (др.-нем.). Вещие женщины у древних германцев.
Тот, кто видит вещие сны.
СНОВИ́ДЕЦ, сновидца, муж. (книжн. устар.). Тот, кто видит вещие сны.
ЗЕНИ́ЦА, зеницы, жен. (книжн. устар.). Зрачок, глаз. «Открылись вещие зеницы, как у испуганной орлицы.» Пушкин.
-ы, ж. устар. Зрачок, глаз.
Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Пушкин, Пророк.
Глаза темно-серые, с черной каемкой вокруг зениц, великолепные, торжествующие глаза. Тургенев, Вешние воды.
беречь< (или хранить)> как зеницу ока
тщательно, заботливо охранять.
— Да сказать лекарю, чтоб он перевязал ему рану и берег его как зеницу ока. Пушкин, Капитанская дочка.
► Молодые казаки ехали смутно. Слеза тихо круглилась на его [Тараса] зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась. // Гоголь. Тарас Бульба //; И шестикрылый серафим На перепутье мне явился. Перстами легкими, как сон, Моих зениц коснулся он; Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. // Пушкин. Стихотворения //
ОТВЕ́РЗТИСЬ (или отверстись), отверзусь, отверзешься, прош. вр. отверзся, отверзлась. совер. к отверзаться (книжн. ритор. поэт. устар.). «Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы.» Пушкин.
(несов. отверзаться). книжн. устар.
Перстами легкими как сон Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Пушкин, Пророк.
проникнутый возвышенными чувствами, стремлениями
Все как бы слепы и легко спотыкаются на пути; редко слышишь живое, одухотворённое слово, слишком часто люди говорят по привычке чужие слова, не понимая ни пользы, ни вреда мысли, заключённой в них.
Все эти одухотворённые люди ужасно падки на плоть.
Но Меркурий не принадлежит к великим богам; с ним сыны земли общались скорее запросто ― а у молодого императора был действительно прекрасный царственный стан и благородный облик, дышащий одухотворённой отвагой и силой.
выражающий такое состояние
Молодой человек необыкновенно интеллигентного, даже одухотворенного вида; волосы у него были большие, пушистые, как у поэта или молодого попа; кисть руки тонкая, сухая, и говорил он с легким усилием, точно его словам трудно было преодолеть сопротивление воздуха.
прич. страд. от одухотворить
Дедушка Мартын Лодыжкин любил свою шарманку так, как можно любить только живое, близкое, пожалуй, даже родственное существо. Свыкнувшись с ней за многие годы тяжёлой бродячей жизни, он стал наконец видеть в ней что-то одухотворённое, почти сознательное.
— Вы хотите превратить богато одухотворённую Россию в бездушную Америку, вы строите мышеловку для людей…
алые (Сергеев-Ценский); блестящие (кн. Касаткин-Ростовский); беглые (Тютчев); веселые (Башкин); вещие (Пушкин); жгучие (Брюсов); жемчужные (Башкин); золотые (Голен.-Кутузов); молчаливые (Короленко); огневые (Тютчев); сапфирные (Белый); яркие (Мельн.-Печерский)
вещие (Голенищев-Кутузов); говорливые (Фруг); гремучие (Розенгейм); звонкие (Жуковский, Козлов, Фруг, Андрусон); звучные (Рылеев); живые (Полежаев, Рылеев); златоцветные (Бальмонт); огнезвучные (В.Иванов); робкие (Козлов, Фет); тонкие (Городецкий); тягучие (Фофанов)
Устар. Высок. Поэт. Воспевать, прославлять кого-либо.
И князьям, под вещими перстами, Сами струны славу рокотали! (А. Майков. Слово о полку Игореве).
1) Вера в то, что некоторые явления и события представляют собой проявление сверхъестественных сил или служат предзнаменованием будущего.
2) Предрассудок, вытекающий из такой веры.
Мюнхен мне показался как-то художественно-вдохновеннее Дрездена, города прекрасного, чистого, «со всеми удобствами», но без «старых милых суеверий», которых я нашел много в столице Баварии (Розанов).
Суеверные представления (вера в приметы, вещие сны, гадания и др.) возникли в первобытном обществе и продолжают существовать в современных условиях.
Ср. При сих словах ударил гром.
«Когда бы были здесь Авгуры «,
Софант с усмешкою сказал:
«К добру иль к худу гром звучал,
Сказали б вещие нам куры».
М.М. Херасков. Бахариана. Волшеб. пов.
Ср. Die Kunst der Seher ist ein eitles Nichts,
Betrüger sind sie oder sind betrogen!
Schiller. Die Braut v. Messina.
Ср. Второзак. 18, 10-11, 14. Левит. 20, 27. 1 Царств. 28, 7-14.
| Видения во сне, сновидение, грезы. Собака во сне лает, сон видит. Снам верить, так и дела не делать. Видел мужичек во сне хомут, не видать ему клячи довеку! Не хорош сон, сказала старуха: дай полтинку, поправлю! Сон сбывается, да ото сна не сбудется. Вещие сны, которые сбываются. Не верил он ни в сон, ни в чох, а верил в свой червленой вяз, в дубинку. Сон на яву, морока, бред. Сон в руку, сбывшийся. Страшен (грозен) сон, да милостив Бог. Пронеси Бог сон мороком. Сон правду скажет, да не всякому. Хвали сон, когда сбудется. Кому сон, кому явь. Кому сон, кому быль. Во сне видел, да на яву прозевал. Много спал, да мало во сна видел (говорят и наоборот). За сон не ручись (не знаешь, долго ли проспишь и что пригрезится). Хлеб-соль и во сне хороша. Добро и во сне хорошо. И во сне не видывал. И во сне не грезилось (или не виделось). Сказывай девичьи сны, да бабьи приметы. Пришел сон из семи сел, пришла лен из семи деревень. Не корыстен сон видался. Снотворный, снулый и пр. см. сно. Сонный, спящий, или
| ко сну относящийся. Сонного пса не буди. Счастье и сонного найдет, беззаботного. Сонные грезы, видения. Сонные глаза, заспанные; вялые. Что ходишь, будто сонный? будто не видишь, не слышишь. Сонная рыба, снулая, сненая, неживая, мертвая. Сонное зелье, усыпляющее, опий. Сонная немочь, спячка, когда человек не может выспаться. Сонные боевые жилы, по обе стороны шеи, несущие кровь в голову. Сонно глядишь, знать не выспался. Сонный, что мертвый. Сонный хлеба не просит. Сонное царство (все спят). Если сонный отпыхивает, то умрет. Хмельной да сонный не свою думу думают.
| Сон или сон-дрема, растение Pulsatilla patens, синий анемон, сончик, самсончики, прострел, стрельная, разлапушник, подснежник.
| Сон-трава, Viscaria vulgaris, см. дрема.
| Сон, костр. мельничная плотина?
| Соня, сиб. животное полчек, между мышью и белкой, спит в спячке долее всех животных, Myoxus; два или три вида изредка попадаются у нас. Сонячница жен., южн. болезнь, резь в животе со рвотой.
ВЕ́ЩИЙ, вещая, вещее (книжн. поэт. устар.). Знающий или предсказывающий будущее, пророческий. «Отверзлись вещие зеницы.» Пушкин. Вещий сон.
ОРЛИ́ЦА, орлицы, жен. Самка орла. «Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы.» Пушкин.
Агатовые, акварельные, антрацитовые, белёсые (белесые), белые, бесцветные, бирюзовые, бледные, блеклые, васильковые, вылинявшие, выцветшие, голубовато-серые, голубые, дегтярно-черные, дегтярные, дымчатые, желтые, желудевые, жемчужно-серые, жемчужные, зеленые, золотистые, золотые, изумрудные, иссиня-черные, капустные, карие, коричневые, кофейные, красные, лазурные, матовые, медовые, молочно-голубые, оливковые, оловянно-мутные, оловянные, ореховые, полуденные (устар. поэт.), полуночные (устар. поэт.), сапфирные (устар.), сапфировые, светло-голубые, светло-зеленые, светло-карие, светло-синие, светлые, свинцовые, сердоликовые, серые, сине-белые, синие, сиреневые, стальные, табачные, темно-серые, темные, ультрамариновые, фиалковые, цыганские, черносливные, черносливовые, черные, шоколадные, янтарные, ярко-голубые.
О физическом состоянии глаз; о характере взгляда.
Бархатные, бегающие, бездонные, безжизненные, бельмастые (простореч.), бессонные, блестящие, близорукие, блуждающие, больные, быстрые, влажные, водянистые, воспаленные, глянцевые, горячечные, дальнозоркие, жаркие, жидкие, заспанные, заплаканные, заплывшие, запухшие, застывшие, затуманенные, зеркальные, зоркие, зыбкие, измученные, искрометные, искрящиеся, кровянистые, курослепые (простореч.), ледяные, лихорадочные, лучистые, масленые, мерклые, мертвые, мерцающие, мокрые, мутные, набухшие, налитые, неподвижные, огненные, опухшие, осовевшие, осовелые, осоловелые, остекленевшие, остекленелые, острые, открытые, отуманенные, пламенные, погасшие, подслеповатые, подслепые (устар.), полусонные, померкшие, понурые, посоловелые, потупленные, потухшие, пристальные, прожигающие, прозрачные, пронзительные, пронизывающие, пьяные, рассеянные, ртутные, русалочьи, сверкающие, сияющие, смеженные, смирные, сонные, стеклянные, студенистые, сухие, туманные, тусклые, увядшие, усталые, утомленные, хмельные, чистые, юркие, яркие, ясные.
О форме, размере, очертании глаз.
Базедовые, библейские, большие, бутылочные, впалые, выкаченные (простореч.), выпуклые, выпученные, вытаращенные, глубокие, громадные, длинные, запавшие, зрачкастые, иконописные, калмыцкие, квадратные, косые, круглые, крупные, кукольные, маленькие, миндалевидные, монгольские, небольшие, огромные, открытые, плоские, полуприкрытые, прижмуренные, прищуренные, прищурые, провалившиеся, продолговатые, пухлые, раскосые, раскошенные, распахнутые, расширенные, сливовые, сощуренные, суженные, татарские, треугольные, узкие, черкесские, широкие.
В сравнении с животными, птицами, рыбами и т. д.
Бараньи, бульдожьи, бычачьи, бычьи, воловьи, волчьи, вороньи, газельи, галочьи, галчиные, голубиные, заячьи, зверушечьи (зверюшечьи), змеиные, кабаньи, коровьи, кошачьи, коршунячьи, кроличьи, крысиные, лисьи, медвежьи, моржовые, мышачьи, мышиные, овечьи, оленьи, орлиные, птичьи, рачьи, рыбьи, рысьи, свинушъи, свиные, слоновьи, собачьи, совиные, соколиные, сокольи, стрекозиные, телячьи, тюленьи, хориные, щенячьи, ястребиные.
О выражении чувства, состояния, характера человека.
Азартные, алчные, алчущие, бедовые, безгрешные, бездумные, беззаботные, беззащитные, безмятежные, безропотные, безумные, беспечные, беспокойные, бессмысленные, бесстыдные, бесстыжие (разг.), бесшабашные, бешеные, благодарные, блудливые, бойкие, брезгливые, вдохновенные, вдумчивые, веселые, взволнованные, виноватые, властные, влюбленные, внимательные, возбужденные, вольные, вопрошающие, воровские, восторженные, восхищенные, враждебные, встревоженные, въедливые, вызывающие, выразительные, гневные, говорящие, голодные, гордые, горячие, горящие, грозные, грустные, дерзкие, дикие, добродушные, добрые, доверчивые, дурные, дьявольские, елейные, жадные, жалкие, жалобные, жалостные, жгучие, жестокие, живые, жизнерадостные, жуткие, завидущие (простореч.), завистливые, завороженные, задорные, задумчивые, зачарованные, злобные, зовущие, изумленные, изучающие, иронические, испытующие, ищущие, кислые, клейкие, колючие, кроткие, ласковые, леденящие, ледяные, ленивые, лихие, лукавые, льстивые, любвеобильные, любопытные, любящие, мальчишеские, манящие, масленые, медовые, мечтательные, молящие, мудрые, мученические, мягкие, наблюдательные, наглые, надменные, наивные, насмешливые, настороженные, нахальные, невинные, недобрые, нежные, ненавидящие, неподкупные, непонимающие, несчастные, огорченные, одичалые, одуревшие, одурелые, озорные, осмысленные, отважные, отрешенные, отсутствующие, отчаянные, отчужденные, ошарашенные, пасмурные, переменчивые, печальные, плутоватые, плутовские, подозрительные, покорные, понимающие, послушные, посторонние, почтительные, правдивые, презрительные, приветливые, пронзительные, проникновенные, проницательные, пронырливые, простодушные, прямодушные, пугливые, пустые, пытливые, радостные, развратные, ревнивые, робкие, сверлящие, сердитые, серьезные, скользкие, скорбные, смелые, смешливые, смеющиеся, смышленные, сочувствующие, спокойные, стеснительные, сторожкие, страдальческие, страдающие, строгие, сумасшедшие, суровые, счастливые, сытые, теплые, тихие, томные, тоскующие, требовательные, тревожные, трогательные, тупые, угарные, угнетенные, угодливые, удивленные, укоризненные, улыбчивые, умиленные, умильные, умные, унылые, упорные, упрямые, усмешливые, хитрецкие (разг.), хитрые, хищные, холодные, цепкие, честные, чужие, чуткие, шаловливые, шалые (простореч.), шальные, шельмоватые, шустрые, энергичные, яростные. Африканские, бетонные, блескучие, вещие, византийские, водочные, далънострельные, дремучие, дряхлые, египетские, зимние, золотушные, иглистые, игольчатые, итальянские, каменные, камышовые, копеечные, крыжовенные, купоросовые, лешачьи, морозные, мохнатые, негритянские, неотрекающиеся, оледенелые, пемзовые, переливчатые, пластмассовые, ржаные, родниковые, ртутные, седые, славянские, сладкие, стоячие, траурные, трупные, чахоточные, экстатические.
Отверзать(ся), аю(аюсь), аешь(аешься), несов., неперех.; ОТВЕ/РЗТИСЬ и ОТВЕТСТИСЬ, 1 и 2 л. не употр., ется, сов., неперех.
► Да отверзутся темницы, да изыдут преступники и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от истинного пути. // Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву //; Перстами легкими, Как сон, Моих зениц коснулся он; Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. // Пушкин. Стихотворения //; В основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца. // Гончаров. Обломов //
В соответствии с теорией трех стилей М.В. Ломоносова (см. Трех стилей теория) слова этой группы использовались в произведениях высокого стиля (см.) для придания стилистической окраски торжественности. Напр.: «Вы, наглы вихри, не дерзайте реветь, но кротко разглашайте прекрасны наши времена. В безмолвии внимай вселенна: се хощет лира восхищенна гласить велики имена» (М.В. Ломоносов. Ода на день восшествия на престол Елисаветы Петровны).
Особенно широко П. представлены в стихотворных произведениях XIX в.: «…Перстом невидимым свои невидимы черты на них Судьба уж написала», «…И вдруг стоят пред ним чертоги…», «…Торжественный поющих глас…» (В.А. Жуковский. К Воейкову); «Навис покров угрюмой нощи…», «Блеснул кровавый меч в неукротимой длани…», «…Над ним сидит орел младой» (А.С. Пушкин. Воспоминания в Царском Селе); «Там погружались в хладный сон воспоминанья величавы…», «Как часто по брегам твоим бродил я…», «…Как ты, могущ, глубок и мрачен…» (А.С. Пушкин. К морю); «Перстами легкими как сон моих зениц коснулся он. Отверзлись вещие зеницы…» (А.С. Пушкин. Пророк); «…Как ни браздят чело морщины…», «…И страх кончины неизбежной не свеет с древа ни листа…» (Ф.И. Тютчев. Весна); «Всем нравятся твой рост, и гордый облик твой, и кудри пышные, беспечностью завиты, и бледное чело, и нежные ланиты…», «Когда же ложе их оденет темнота, алкают уст твоих, раскрывшись, их уста» (А.А. Фет. К красавцу).
До настоящего времени лексика этой группы, давно перешедшая в разряд архаической (см. Архаизмы), сохраняет колорит поэтичности и не характерна для других стилей, кроме художественного (см. Стилистически окрашенная лексика).
В рус. языке помимо лексических имеются фразеологические С.: бразды правления, во время о́но, глас вопиющего в пустыне, исчадие ада, кладезь премудрости, притча во языцех, святая святых, хранить как зеницу ока и др. Напр.: «Притчей во языцех были состоятельность его купечества и фантастическое плодородие его почвы» (Б.Л. Пастернак. Доктор Живаго). Ср. ироническое употребление фразеологизма: «Это тетка Ливерия, местная притча во языцех и свояченица Микулицына…» (там же). Фразеологические С., как правило, сохраняют оттенок книжности, хотя некоторые из них нейтрализуются (ради бога, всей душой и др.).
С. как отдельный стилистический пласт, как особая стилистическая категория в совр. рус. языке уже не существуют. Особую стилистическую роль играют лишь те С., которые являются архаизмами. Однако архаизмами могут быть не только старославянизмы, но и исконно русские слова, и заимствования из самых разных языков. И все же значение С. как стилистических средств рус. лит. языка чрезвычайно велико, прежде всего потому, что именно они традиционно составляют ядро книжной лексики и фразеологии с окраской возвышенности, риторичности.
Гиппократ. Сочинения, тт. 1-3. М., 1941-1944 Гиппократ. Избранные книги. М., 1994 Жак Ж. Гиппократ. Ростов-на-Дону, 1997