Что значит оставить без чести девушку
А девушке нужна ли честь?
Жила на свете женщина с устаревшими взглядами на жизнь. Этакая экзальтированная, романтичная особа. Если муж, значит, должна быть верной ему, обязательно. А тут и дочь подросла, со своим мировоззрением, согласно своему возрасту, своим представлением о чести и морали. И на увещевание матери «БЕРЕГИ ДЕВИЧЬЮ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ» парировала, что сейчас честь ни кому не нужна, а во взаимоотношениях даже вредна.
Спорила женщина до головной боли. Даже вода камень точит, так и матери удалось, если не внушить, если не убедить, то по крайней мере не оставить дочь равнодушной к этому вопросу. Честь она берегла до 20 лет, да и две её подруги тоже, так как не раз были свидетелями и участницами споров. Одной из них, было не худо бы расстаться с честью раньше, так как после двадцати на неё смотрели только от сорока и старше. А две другие были красавицами. Обращали на себя внимание. А подойти к ним не решаются парни, ибо на лице и во взгляде можно прочесть слова «ЧЕСТЬ ещё ЕСТЬ», а это значило, что опыта общения с молодыми людьми нет. И вот когда потеряв очередного претендента в мужья, дочь в гневе прокляла теорию о чести и морали.
И стали три подруги думать и гадать, кому честь свою отдать. Как бы с ней по легче расстаться, да так отдать, что бы тот, кому они отдали, и не догадался, что он её взял.
Вот такая незадача. Разрабатывали план, смаковали исполнение, шутили, плакали, но удобный случай не подворачивался. Тогда каждая из них пошла своим путём. Затаились девчонки. Вдруг звонок одной «УРА!! Свершилось!»
Из пьяной компании увела она молодого человека на чердак и без сожаления, мало знакомому, вернее абсолютно незнакомому отдала свою неприкосновенную ранее честь. Вдруг одолели сомнения, а вдруг не совсем отдала, пригласила другого юношу чтобы удостовериться. Хотелось быть уверенной на 100 %, поэтому проверять начала уже в лифте. И вот, когда на облюбованном месте полностью убедившись на третий раз, утешилась и радостно сообщила подругам по телефону с возгласом «Ура»
Две другие с сохранённой честью озаботились, умирая от зависти к своей подруге. Теперь они ходили с искрящимися глазами, взгляд которых говорит сам за себя «Готова отдать честь! Возьмите!»
Но парни, боясь ответственности, отвечали взаимностью, пусть менее красивым девушкам, зато более опытным.
Через несколько лет мать красивой дочери успокоилась, видя её счастливой замужем. А вот третью подругу пришлось знакомить сложным путём с молодым человеком, что бы как-то выдать замуж.
Приехала эта горе мама в Швецию и удивилась морали шведской. Девушка здесь считает не серьёзным шагом выйти замуж за первого встречного, лишь потому, что честь отдала ему. Они до 30 лет меняют партнёров, пока не убедятся, что вот он её суженный.
А швед, когда она попыталась осудить эту распущенность, сказал ей, что у Вас русских жениться, как машину шведу купить. Машины шведы меняют часто. Это правда.
А называется это у них изучить друг друга. Обручатся и изучают лет пять.Чаще расстаются, что не подошли таки друг другу. Но ни одна не остаётся не замужем. Если не встретят в Швеции, то поедут в отпуск и привезут себе из африки, или другой какой страны сувенир, а с ним и молодого человека. И задумалась женщина о девичьей чести. Интресесно, а как бы её жизнь сложилась, если бы она тогда относилась бы к этому иначе?
ЖЕНСКАЯ ЧЕСТЬ
Полезное
Смотреть что такое «ЖЕНСКАЯ ЧЕСТЬ» в других словарях:
Честь — это свое собственное и общественное мнение о себе, своих достоинствах и добродетелях. Честь – форма нравственной оценки всей жизнедеятельности человека. Это то, что составляет сущность человека и зависит от него, но утверждается и оценивается… … Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога)
Честь семьи Прицци — Prizzi s Honor … Википедия
Честь семьи Прицци (фильм) — Честь семьи Прицци Prizzi s Honor Жанр драма, детектив … Википедия
Женская учительская семинария в Бейт-Джале — Свидетельство об окончании школы Императорского Православного Палестинского Общества. Серия была издана в честь 300 летнего юбилея … Википедия
ЧЕСТЬ — оценка и самооценка моральных качеств и поведения человека, связанные с его положением в обществе, видом деятельности, которой он занимается. Речь идет не столько о личных качествах человека, сколько о соответствии его поведения правам и… … Евразийская мудрость от А до Я. Толковый словарь
Центральная женская школа снайперской подготовки — Годы существования 1943 1945 Страна СССР Тип военное учебное заведение Функция подготовка снайперов Знаки отличия памятное Красное знамя ЦК ВЛКС … Википедия
Александровская женская гимназия (Пермь) — У этого термина существуют и другие значения, см. Александровская женская гимназия. Александровская женская гимназия Тип организации: Гимназия [1] А … Википедия
Премия «Ника» «Честь и достоинство» — вручается ежегодно Российской Академией кинематографических искусств. Номинация существует с момента учреждения премии и впервые награды в этой категории вручались в 1988 году (за 1987 год). Номинантов нет, премия вручается решением Академии.… … Википедия
Мариинская женская гимназия (Пермь) — У этого термина существуют и другие значения, см. Мариинская гимназия. Мариинская женская гимназия … Википедия
Покровская просветительная крещёно-татарская женская община — Монастырь Покровская просветительная крещёно татарская женская община … Википедия
Что значит оставить без чести девушку
Вы можете вообразить себе разговор между двумя современными молодыми людьми, в котором естественно употреблялось бы понятие «честь»?
Не сразу, но я ее все-таки вспомнила. За три прошедших года девочка Людмила очень вытянулась, постройнела и, несомненно, похорошела. Была такая полненькая, круглолицая, спокойно-простодушная, гладко причесанная. Проблема, с которой тогда приходили вместе с мамой, более чем приземленная: вдруг год назад, иногда, особенно когда заиграется с подружками или если очень устала и крепко спит — энурез, дневной или ночной. Немножко, но неприятно, конечно, ведь девочке шел уже двенадцатый год. Урологи и нефрологи ничего своего не находили, даже невролог ничего толком не увидел, хотя, конечно, какими-то дежурными таблеточками отметился. Забрели ко мне. Я, в отличие от невролога, предположила в гладенькой Людочке мятущуюся и весьма внушаемую ( мать по случаю пожаловалась, что подружки « водят ее на веревочке») предподростковую душу. Очень уверенно, с максимально возможной для себя суггестивностью сказала девочке, что все пройдет, ведь это ( очень по-разному у всех) идет такая плановая настройка и отладка организма перед началом женского функционирования. Честно заметила, что встречала уже такие случаи и все наладилось. Кажется, тогда проблема действительно быстро решилась, но теперь Люда ее не называла, подчеркивая наше знакомство, но одновременно дипломатично обходя неромантический повод, из-за которого мы с ней когда-то познакомились.
Нынешняя Людмила была вся в бигудевых кудрях, нервических жестах, запудренных прыщах, волнении и тайне.
« Наверное, любовь», — предположила я, настраиваясь на лирическую волну.
— Не помню, не помню, — сказала, решив позабыть пока про энурез и начать с чистого листа. — Но это и не важно. Давай, рассказывай, что случилось сейчас.
— У меня все нормально и ничего не случилось, — подняла бровки девушка. — Я пришла просто с вами поговорить.
— Хорошо, — тут же согласилась я. — Тогда давай поговорим. А о чем?
— Меня вот очень волнует одна тема, — оживилась Людмила. — А с родителями и даже подружками поговорить не получается. Мы вот в школе по литературе проходим, и я еще сама в книжках читала… Девичья честь, честь девушки — она вообще есть? Или это вообще так, устаревшее уже понятие? Что вы думаете?
Представляете, как я удивилась, когда через некоторое время обнаружилось, что у Людиного желания нет абсолютно никакого « двойного дна»! Она действительно хотела разобраться с этим странным для нее понятием, которое чуть ли не на каждой странице встречалось в классической литературе и как будто бы совсем не встречалось в жизни.
— Понимаете, ведь это, кажется, еще недавно было очень важным! — увлеченно говорила Люда, и я видела, что она действительно много и не раз думала об этом. — И это не какой-то там маленький период в истории. Долго. Есть народные пословицы. Например « Береги платье снову, а честь — смолоду». Иногда оно было дороже самой жизни. И ведь не только для девушек. И у разных народов. Вот я читала « Песнь о Роланде» и там…
Постепенно успокоившись насчет подростковых беременностей, я тоже увлеклась представленной мне проблемой. Я эволюционист и люблю классификации. Поэтому, пытаясь разложить по полочкам всяческие « чести», мы начали с самого начала, которое только сумели вспомнить. Там, в начале, оказалась отнюдь не девичья, а воинская честь. Красивые истории из античности. Потом — огромный куст рыцарской чести. Честь вассала по отношению к сеньору. Сеньора — по отношению к вассалу. Может быть, это просто ответственность за других? Нет, не сходилось, ибо даже если вокруг никого нет, честь — это что-то, все равно присущее человеку того времени, какой-то его ресурс. Здесь же, в военном отсеке, я вспомнила о повсеместно распространенном ( и вроде бы одобряемом на протяжении веков) обычае гибнуть, спасая то или иное знамя.
Мне всегда казалось, что жизнь человека, бойца, солдата всяко дороже — даже не из общегуманистических соображений, а прямо в воинском деле, но вся военная история была со мной явно не согласна. Тут же всплыли у нас понятия « честь полка» и «офицерская честь», ради сохранения которой то и дело стрелялись проигравшиеся в карты российские офицеры, герои русской классической литературы. Потом мы мельком рассмотрели противоречивое понятие « воровская честь», о котором обе толком ничего не знали, кроме факта самого его существования.
Выписали на листочке слова и словосочетания, которые служили в языке описанием функционирования этого важнейшего, по всей видимости, понятия:
— обесчестил,
— бесчестный ( отличается от «нечестного») человек
— пора и честь знать
— честь имею
— бесчестье
— выполнил с честью
— чествовать
— умер ( ла), но честь сохранил ( а)
— погиб с честью
— порушенная честь
—бесчестный поступок
— потерял честь
— честь моей страны
— честь класса
Получалось: честь — это нечто, имманентно присущее человеку ( мужчине и женщине, молодому и старому) или группе людей. Какая-то важная составная часть личности, человечности ( никакого упоминания чести у животных мы вспомнить не сумели). Ее нужно бережно хранить и опасаться потерять. У девушки честь почему-то связана с первым половым актом или чем-то рядом. У мужчины — с общественным ( преимущественно иерархическим) функционированием. С чем связана честь учебного класса или тем более страны, мы сформулировать не сумели. Потерять честь можно очень разными способами. Потеря чести ведет к бесчестью — опасному и малопочтенному состоянию.
В античности — важно. В средневековье — очень важно. В 19-м веке — весьма важно. В своем детстве, в веке двадцатом я много слышала о «чести нашей Родины», хотя уже и не помню толком, в каком контексте это говорилось.
— Вы можете вообразить себе разговор между двумя современными молодыми людьми, в котором естественно употреблялось бы слово, понятие « честь»? — спросила меня Людмила.
Я честно задумалась. Мне ничего не приходило в голову.
Потом ( очень не сразу, ибо это очень далеко от меня) вспомнила:
— Спорт! Точно — в моем детстве, но, кажется, и сейчас про спорт и спортсменов так говорят по радио и телевизору: «Наша команда отстояла честь своей страны в таком-то чемпионате».
— Да, говорят, правда, — согласилась Люда, и мы пополнили нашу копилку понятием « спортивной чести».
Но, кроме спорта, что же еще? Мы с Людой не смогли сообразить и даже немного растерялись. Получается, это важное, по цене сравнимое с жизнью понятие, абсолютно ясное для множества поколений наших предков — оно что же, теперь совсем умерло? Перестало быть нужным? Устарело? У нас больше нет чести? Или что-то появилось взамен?
Девичья честь – идеал в мужском поиске!
Говоря о девичьей чести, современные моралисты перечисляют большой ряд качеств, которыми должна обладать девушка, соблюдающая свою честь. Среди этих качеств наиболее часто называют целомудрие, скромность, естественную стыдливость, духовное богатство, сдержанность, внутреннее обаяние, способность искренне и глубоко любить, самоуважение, эмоциональное равновесие, собственное достоинство.
Важное видео, для понимания, какой должна быть твоя девушка!
Интересно, что древнегреческие и древнеримские мудрецы, писатели, поэты, историки, такие, как Менандр, Гораций, Тит Ливий, Сир Публий и многие другие тоже рассматривают вопросы нравственности, чести, но не связывают их с полом человека или подчеркивают, что отсутствие моральных качеств у мужчины более постыдно, чем у женщины. Они говорят о том, что исправить распущенного, погрязшего в пороках человека так же трудно, как обуздать ветер. Нравственное достоинство они оценивают несравнимо дороже золота, а легкодоступность ценится мало. При этом понятие легкодоступности распространяется на мужчин, только настоящего мужа не может увлечь попутный ветер и не может сломать встречный.
Намного позднее европейские классики (английский поэт Поп Александр и сатирик Свифт Джонатан, француз Пьер Бомарше, немецкий философ Гегель и др.) внушили человечеству мысль, что блюсти честь больше должна женщина, а затем появилась такая категория нравственности, как девичья честь. Добродетель женщины и мужчины начала резко различаться. Мужчину, обладающего качествами, присущими добродетельной женщине, начали считать жалким. Женщине, находящейся в браке, посоветовали плести не сети интриг, а клетку для себя. 
Женская верность – это общественное благо, а неверность – общественное зло, т.к. слухи о поведении супруги создают в семье в одном случае рай, а во втором ад. Особое место в этой ломке понятий о чести заняла философия Гегеля: честь – это отрешение человека от поступков, дающих кому-либо основание ощутить свое превосходство над ним. Совесть – это светильник, который можно разбить, когда сворачиваешь на неправедный путь. Человек нравственен, если живет в соответствии с нравами своей страны. Эти постулаты использовали гитлеровские пропагандисты, добившись массовой поддержки немцев фашистской диктатуры в стране.
Конечно, физиологические, эмоциональные, физические особенности полов дают основания рассматривать некоторые различия в понятиях девичьей и юношеской чести, но нельзя рассматривать девичью честь в отрыве от чести юноши. Только высокая нравственность и девушки, и юноши может принести благо семье и обществу в целом.
«По деревенской улице… с диким воем двигается странная процессия. К передку телеги привязана веревкой за руки маленькая, совершенно нагая женщина. Все тело ее в синих и багровых пятнах, грудь рассечена. Должно быть, по животу женщины долго били поленом, а может, топтали его ногами в сапогах — живот чудовищно вспух и страшно посинел. А на телеге стоит высокий мужик, в белой рубахе… в одной руке он держит вожжи, в другой — кнут и методически хлещет им раз по спине лошади и раз по телу маленькой женщины. Сзади телеги и женщины, привязанной к ней, валом валит толпа».
В отрывке представлено описание «вывода» — истязания женщины за супружескую неверность, которое потрясло 23-летнего Максима Горького. Описанные им события случились в июле 1891 г. в дер. Кандыбовке Херсонской губ., то есть это позорящее наказание для женщин бытовало всего 110–115 лет назад на юге России.
Каковы истоки и пределы жестокости норм обычного и писаного русского права по отношению к женщинам? Как и когда возникла практика применения позорящих наказаний для женщин, под влиянием каких правовых источников? Какие цели могло преследовать подобное наказание и какие последствия имело для униженной позором женщины? Как долго существовало? В чем своеобразие русской риторики позорящего, гендерно-окрашенного насилия в отношении проступков, связанных с женским телом? К этой теме уже обращались российские антропологи, но далеко не все аспекты этой темы казались поднятыми.
Неверность, как и честь, — понятие, отнюдь не гендерно-нейтральное, оно обрело гендерную окраску вместе с возникновением гендерной асимметрии, после формирования социального неравенства, поскольку гендерное неравенство было исторически первой формой социальной депривации.
При этом понятие мужской чести многие годы и даже столетия лишь постепенно впитывало в себя тему верности избраннице (в отношении незарегистрированных брачных отношений это происходило особенно долго, и даже в современном общественном мнении понятие мужской, в том числе супружеской, верности слабо коррелирует с представлениями о мужской чести, оставаясь весьма амбивалентным и многозначным).
Иное дело — честь женская. Как понятие, оно весьма рано обрело гендерную окраску, и по сей день (если быть точными) женская честь воспринимается именно как соблюдение целомудрия девушкой и супружеской верности замужней женщиной. Любой собеседник, даже не будучи историком, скажет, что нарушение целомудрия и адюльтер для русской женщины — всегда «сором», стыд, срам, позор. И в большинстве славянских языков словосочетание «честная девушка» или «честная женщина» предполагает невинность до брака и верность в супружестве. К какому временному периоду относится формирование такого отношения к тем, кто не сохранил девственности до брака или заводил себе «сердешных друзей» вне семьи?
* * *
К началу XIX столетия писаное светское право приобрело значительное влияние в городах, особенно в крупных и, в частности, в высших слоях общества. Именно оно давало основание судить и оценивать поступки и проступки людей. Проект Уголовного уложения 1813 г. (часть III, 6-е отделение «О наказаниях за обиды против добрых нравов или о стыдных преступлениях») предполагал равное наказание и мужу, и жене за адюльтер: «…церковное покаяние и содержание в монастыре от шести недель до 3-х месяцев». В Своде законов 1832 г. предпринята еще более решительная попытка вывести эти дела из компетенции церкви: дела о прелюбодеянии оставались все еще в ведении духовного суда. То, что касалось морали и нравственности, церковь не собиралась отдавать на откуп светской власти. Свои установления она отождествляла с верностью православию и, шире, христианству.
В XIX столетии брачно-семейные дела рассматривались в соответствии с двумя правовыми традициями, при этом подчас нормы старого права, основанного на византийских нормативных кодексах, прямо противоречили, особенно в имущественных вопросах (уже тогда женщины постепенно получали правоспособность и самостоятельность в имущественных делах), праву новому, светскому, к 1830-м гг. изданному в «Полном собрании законов Российской империи»).
Ни в каких новых собраниях законов не нашлось бы места прописанному в подробностях ритуалу позорящего наказания именно для женщин, но ведь известно, что писаное право в России формировалось несколько в стороне от народных традиций, а совершенствовалось с учетом прежде всего идеологических, экономических, политических запросов именно государства, а не личности. Позорящие наказания в российском светском праве как таковые существовали, но «особость» гендерно-атрибутированных позорящих наказаний, то есть позорных именно для женщин, ни в каких светских сводах законов не была прописана. Однако даже юристы того времени разделяли мнение: позорящие женщин наказания зиждились на стремлении «посрамить виновных, дабы унизить в лице их порок и возвысить значение добрых нравов».
Как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели проступок (измена) замужней женщины. Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму девушку (она или допускала подобные отношения, или не допускала, исходя из известного принципа, приведенного информатором Тенишевского бюро из Ярославской губ.: «Сука не захочет — кобель не наскочит») и на ее родителей и воспитателей. Примечательно, что уступчивость девушки считалась простительной, если она допускала связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатого, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, могла польститься на «мужика». Богатство, более высокий социальный статус были понятными и объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку грешить, материальные выгоды отчасти «оправдывали» ее грех. Напротив, ситуация, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно недопустимой и воспринималась как следствие особой порочности и развращенности согрешившей. Девственность была тем особым природным даром, который давался каждой, и бедной, и богатой; но в зажиточных семьях сохранность ее могла быть не самым важным фактором: «имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», заключил информатор из Калужской губернии.
В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, было принято давать очистительную «молитву девке-родильнице», после которой девушка получала очистительную память от поповских старост, последним поручалось и разбирательство дел о внебрачных рождениях. Иногда священник назначал епитимью — это был путь к покаянию. Согрешившая должна была трижды проползти на коленях вокруг церкви. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения, например на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой практически не практиковался, и «вместо него часто священник обязывает молодую поработать у него несколько дней», — записал информатор Тенишевского этнографического бюро в середине XIX в.
Инициатором (зачинщиком) организации позорящего наказания бывал, как правило, брошенный парень, с которым до того встречалась девушка, обиженный невниманием сосед мужского пола, который и ставил на обсуждение сельского схода «дело об обиде». В сообщениях о штрафах, налагавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о способах проверки «честности» девушек, если это не было связано со свадебным ритуалом. Очень часто вначале пускали слух о нечестности, затем ворота дома, где жила якобы провинившаяся, мазали дегтем, обсуждали на сходе — само привлечение внимания к физическому состоянию девушки уже было позорным.
На свадебном пиру важнейшим актом и лиминальным моментом действа была демонстрация «честности» или же публичное признание девушкой своей вины:
«Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство до свадьбы. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи… В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты».
В Литве и в Малороссии существовал обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь (в западнорусских землях она называлась куницей или куной, а в Малороссии — кандалами). О нецеломудренной девице говорили:
«… отцу-матери бесчестье, роду-племени укор».
Потому в процессе народного свадебного ритуала все так же демонстрировалась рубашка новобрачной (в редких случаях предполагалось даже появление невесты перед гостями в брачной рубашке с кровяными пятнами; иногда невесте в такой рубашке полагалось вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям новобрачной, которые могли даже сплясать на радостях на рубашке своей дочери). Обычно демонстрация «почестности» новобрачной проводилась во время свадебного пира, перед разрезанием жаркого:
«В старину перед жарким поднимали молодых. Этот обряд, установленный для женской непорочности, соблюдался в то время так строго, что когда подавали первое жаркое, то все общество требовало, чтобы показали честь новобрачной, а без того не разрезывали жаркого».
По обрядам, окончательно сформировавшимся к середине XIX в., целомудренность или нецеломудренность должна была быть обнаружена рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносили рубашку), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего «сокровища». На Нижегородчине свадьба без битья посуды считалась «невеселой» как раз потому, что дальше следовало опозорение. Совершенно противоположный обычай описал информатор из Калужской губ. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования нецеломудренностью, несохранностью невесты.
«Хорош соболек, да измят!»
— мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели не только мужчины, но и женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее, типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы.
В Черкасском уезде Киевской губернии было принято, чтобы нецеломудренную невесту наказывала мать жениха, а жених останавливал ее в какой-то момент, указав, что теперь он хозяин молодой:
«лишившаяся девственности до свадьбы не идет к столу, а подползывает на коленях под стол, из-под которого должна показывать свое лицо. Мать [жениха] всякий раз, когда молодая выдвигает голову, бьет ее по лицу, это продолжается до тех пор, пока муж не запретит („в моей хате никому не дам своей жинки быты“). Тогда уж молодая выбиралась из-под стола и садилась около мужа».
Опозорение отца девушки, не сохранившей девственности, происходило редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца наказанию розгами за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя; аналогичные случаи описаны в Кинешемском уезде). На Дону принятым способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери или, если невеста была сиротой, воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, которые уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губернии срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и заставить провезти борону за собой по деревне.
Напротив, осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки) было распространенным явлением. В Поволжье (Свияжск) существовал ритуал паренья свахи: сосватавшую нечестную невесту сваху клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег (за «нечестность» одной женщины должна была отвечать другая женщина, но непременно женщина!). В Витебской губернии хомуты — атрибут позора — надевали и дружкам, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле»), не говоря уже о родителях и свахе.
«Если любишь, то люби одного»,
— тем самым указывая, что жизнь следовало строить с тем, кто растлил девство. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных» (Орловский уезд: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том).
Не менее распространенным способом опозоривания невесты во время свадебного пира было «подать родителям „худой“ (т. е. плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро». Случалось, на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок. Сама лексема «худой» в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый». В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с бесчестием девушки, проводились на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски. В Полесье нецеломудренной невесте и ее родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу.
В Архангельской губернии срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, однако ее могли отлучить от родительского дома, другие женщины отказывались дружить с ней. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушку могли лишить права сплетать волосы в одну косу, по общему приговору она должна была убирать их в две косы без девичьей повязки, покрывая их волосником (отсюда термин «самокрутка»). Обряд «покрытки» у малороссов был не столько позорящим, сколько, напротив, «сглаживающим» прегрешение девушки в глазах общественного мнения: иной головной убор показывал, что девушка теперь принадлежит к другой возрастной группе, поскольку ей уже было нельзя заплетать девичью косу (отсюда полесское выражение «росчесав iй косу до вiнца»). И в русских селах такое посрамление не имело характера публичного наказания, его всегда совершали отдельные «заинтересованные» лица.
Чем дальше от крупных городов и столиц, где наблюдался переизбыток мужского населения, тем терпимее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губернии информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то совсем недалеко от тех мест, в Тверской губернии, «никакого публичного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось. Нет данных, что ритуалы позора с «участием» девушек проводились более-менее систематично в Казанской губернии — там к конце XIX столетия вообще бытовало однозначное присловье: «Жену с почина берут». В Пермском крае родители не видели ничего дурного в том, чтобы девушки искали любимого еще до свадьбы, а в Мезенском уезде (на Севере), где практиковался свальный грех, невинность девушки вообще ценилась мало. Напротив, там родившая девушка скорее находила себе мужа, чем сохранившая девственность.
Информатор Тенишевского этнографического бюро, описывая Сольвычегодский уезд Вологодской губернии так заключил свои ответы на соответствующий перечень вопросов:
«Редкая девушка не дает потыркать (глагол совокупления не в грубой форме) своему миляшу до свадьбы. Мужики говорят, что без этого нельзя жить, а бабы — „Ой да ще, ведь нам пущае вашего хочеся!“»
Никаких посрамляющих обрядов на Русском севере не устраивали, хотя в целом девственность невесты ценилась. Можно сказать, что в отдаленных от центра сибирских деревнях происходило то же самое: в условиях переизбытка мужчин (золотоискателей и рудознатцев) возможность интимных отношений с женщиной ценилась не только на словах, но и на деле.
Родители девушек, иной раз получавшие большие компенсации за несохраненную девственность своих дочерей, имели свою выгоду: «ребенок у дочери-девушки нисколько не бесчестил», его охотно воспитывали, отвечая укоряющим: «Плевок моря не портит».
Что касается центральных районов России, то до 1861 г. помещики приказывали отрезать косу провинившейся девушке в качестве посрамления. Вообще острижение волос было одним из наиболее распространенных женских позорящих наказаний.
Такие наказания сохранялись благодаря традиции, возникшей существенно раньше благодаря распространению норм христианского брака, и это была традиция, связанная с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака. На протяжении нескольких десятилетий и до середины — конца XIX столетия на это указывали в своих сообщениях информаторы из Ростовского, Пошехонского, Владимирского, Дорогобужского (Смоленская губ.) и многих других уездов. Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателей крестьянского быта в Калужской губернии записал:
«Целомудрие не имеет большой цены в глазах нашего народа во многих губерниях, как, например, в Калужской, уже уничтожился старинный обычай вскрывать постель молодых. Отец и мать говорят жениху: „Какая есть — такую и бери, а чего не найдешь — того не ищи!“»
В Вологодской губернии простая обыденная мудрость в отношении целомудрия девушки хотя и предписывала соблюдать нравственную чистоту, поскольку «принесшая ребенка» считалась «провинившейся», но в случае неудачи уже не предполагала обязательность публичных оскорблений («разве что муж буде поколотит») и издевательств («никаких посрамляющих обрядов не устраивается»). К рубежу XIX-XX вв., записал информатор Тенишевского бюро, в том крае «девки сами умудряются обходиться без последствий»: сама по себе утрата девственности перестала быть фактом, который следовало обнародовать, по крайней мере в этом регионе, и при заключении брака молодые стали меньше придавать этому значения.
«Вообще об отношениях молодежи можно сказать, что баловаться стало просто»,
«У кого[-то] приданое шито-крыто, а у кого[-то] на люди открыто!»
Народная молва с известной просторечию прямотой отразила изменение взглядов относительно обязательного девственного состояния перед свадьбой грубым, но точным присловьем:
«П…а хоть и дырява, зато морда не корява!»
— действительно, внешняя привлекательность выходившей замуж оказывалась куда важнее сохранения девственности до венца. А уж если добрачную беременность удавалось «прикрыть венцом» — вопрос о том, что случилось до счастливого события, вообще старались не поднимать:
«Крута горка, да забывчива».
На Вологодчине тесть (отец беременной невесты), по обычаю, давал за дочкой еще и корову к приданому — «для прокормления младенца».
Напрасность позорящих наказаний точно описал информатор из Варнавинского уезда Костромской губернии:
«Хоть срами, хоть нет, а другую жену уж не дадут»:
к рубежу веков «если супруг не найдет в молодой жене того, что соответствовало его ожиданиям, то, самое большее, будет ее поначалу тузить, а со временем дело обойдется». Судя по источникам, в Калужской губернии в конце XIX в. постепенно стали более снисходительно относиться к добрачным отношениям молодых. Если в начале столетия родня позорила девушку словами о том, что та «замарала хвост» до свадьбы, то в конце на все укоры молодая, как сказывали, могла ответить:
«Свой чемодан — кому хочу, тому и дам!», «Поспала — ничего не украла!», «От этого не полиняешь!», «Не позолота, не слиняешь оттого, что похватали!»
В Ярославской губернии были записаны «отговорки» женихов, женившихся на нецеломудренных невестах: «У нее не лужа — достанется и мужу!», «Это добро не мыло — не смылится!». Такие примеры показывают, что отношение к соблюдению невинности изменилось.
Если раньше «старожилы говорили, что девушка, родившая ребенка, могла выйти замуж только за отца этого ребенка.», то уже к началу XX в. отношение к растленной девственности стало иным. Православное представление о ценности любой человеческой жизни постоянно вступало в противоречие с практикой позора и поругания оступившейся. И все чаще после рождения внебрачного ребенка окружающие проявляли меньше строгости: девице прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка той, что согрешила, на любые нападки привычно отвечала:
«Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше» («Грех да беда, с кем не быва!», «Грех сладок, а человек падок!»).
Но в идеале, конечно, девушке нужно было постараться «устоять» до венца, об этом говорят и частные акты 1890-х гг.
Кроме того, к рубежу веков народная традиция выработала и ритуал «снятия» с девушки напрасного обвинения в бесчестном поведении, и более щадящие способы обнародования «почестности». Так, в Вологодской губернии, по словам информатора, в 1898 г. во время свадьбы ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал или лед ломал?» — «Лед ломал», — именно так почти всегда отвечал жених, «если не хотел делать огласки». В Верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленной рубашки просто выносили и ставили в присутствии гостей бутыль или даже веник, обвязанные красной лентой, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце).
* * *
Что касается наказаний для замужней женщины, то служители культа предпочитали представлять нарушение установлений и предписаний в этой сфере жизни как посягательство на устои. Народные формы высмеивания женской неверности не только не осуждались ими, но и негласно поддерживались. Как и раньше, мужчине за прелюбодеяние полагалось только моральное наказание со стороны духовного отца. Иное дело — женщины. В высших образованных слоях общества следствием адюльтера мог быть развод, но он влек за собой негласные ограничения для разведенного мужчины в продвижении по служебной лестнице, ему могли не разрешить занимать определенную должность. Так, герои знаменитого романа Льва Толстого «Анна Каренина» попали именно в такую ситуацию. В «необразованных» слоях общества все было иначе, там применялись позорящие наказания. Руководствуясь обычным правом, сельские старосты, старики («знающие люди») и не думали, похоже, о том, каковы последствия унижения личного достоинства. Те, кто мог бы остановить жестокие действа, как правило, молчали, рассуждая так: к замужним, вступившим в связь, надо относиться строже, чем к растлившим девство («Такие бабы вдвойне грешат — и чистоту нарушают, и закон развращают, растащихи, несоблюдихи»).
Стараясь развестись с нелюбимыми женами, мужья чаще всего обвиняли последних в супружеской измене. Это был верный способ расторгнуть брак, потому и прошений такого рода — и опубликованных, и архивных — сохранились сотни. Если судить по решениям волостных судов, формальное, предписанное светским судом наказание для женщины за супружескую неверность было несерьезным: недолгий арест, или общественные работы, или, крайне редко, по отношению к самым бедным, наказание розгами. Пострадавшему от неверности жены мужу светское официальное право давало и такой выход, как изгнание жены-изменницы из дома без средств к существованию (приданое, внесенное ею при вступлении в брак, оставалось у бывшего супруга).
В отличие от мужей, жены практически не могли реализовать свое право на развод, если причиной подачи прошения о нем были семейные конфликты. Редкий муж соглашался развестись, «а без согласия мужа ей паспорта не дадут… случаев же, чтобы супруги добровольно разошлись, не встречалось в деревне и окрестности», правда, и «о разных наказаньях за измену не слышно».
Согласно народным представлениям, практически в любых прелюбодействах было принято обвинять женщину. Один из информаторов, проживавший в Ярославской губернии, так объяснил это:
«На вопрос, почему он простил своего брата [домогавшегося жены шурина. — Н. П.], ответил: „Брат мой не виноват, женщина всякого парня может соблазнить, как Ева соблазнила Адама, так и жена моя соблазнила моего брата“». В сущности, подобным образом объяснялась и мотивация позорящий наказаний для женщин: «.надо б с лица земли стереть или сделать такое наказание, чтобы и другие боялись, не попускали на распутство, соблазн на весь мир.»
Самые детализированные описания ритуалов опозорения оставили их очевидцы, проживавшие в юго-западных и центральных районах России в середине XIX в. Рассказы о них заставляют сделать вывод о том, что инициаторами унизительных действ выступали те, кто вначале хотел получить денежную компенсацию за свое «знание», а когда шантаж не удавался, устраивали издевательство над женщинами (как правило, одинокими, надолго оставленными супругами, занимавшимися отхожими промыслами, и вдовами). С одной стороны, их некому было защитить (ни мужа, ни родных, ни родителей), с другой — они были бедны настолько, что не могли откупиться.
Богатых, пользовавшихся защитой недалеко живущих родных, никто позорить бы не решился. Заковывали в железо и «вязали столбу на несколько дней», водили обнаженных «с музыкой», с венками из «будяков» (репьев) на головах, по пути избивая, засыпая глаза придорожным песком, заставляя танцевать или целовать измазанные дегтем ворота, только тех, кто был бесправен, беспомощен и бессловесен. Причем «особо отличались» во время ритуала опозорения — гиканьем, криками, оскорблениями, бросанием камней в падшую женщину, — дети, подростки, но главным образом женщины-соседки.
У казаков за супружескую измену полагалось «зимнее купание на аркане в проруби», особенно если мужу удавалось поймать жену с «блудодейником». Кроме того, «за продерзости, чужеложество и за иные вины, связав руки и ноги, и насыпавши за рубашку полные пазухи песку, и зашивши оную или с камнем навязавши, в воду метали и топи¬ли за несоблюдение честности». Те, «у кого сердце было погорячее», сразу отсекали жене голову шашкой, вырезали шашкой ремни на спине у жены (рана либо заживала, либо была смертельной). «Иные, раздев жену донага, привязывали на дворе и оставляли на съедение комарам или близ муравейника — на съедение муравьев».
К позорящим наказаниям жен, изменивших долго отсутствующим мужьям, относятся различные формы остракизма, небрежения и игнорирования жен супругами после возвращения. В задонских станицах Черкасского округа на супружескую неверность принято было «смотреть с негодованием и презрением»: в старину, коли «узнавали о противозаконной связи, ловили виновных, связывали их руки и водили по станице с барабанным (в жестяной казан) боем». Есть данные, что виновных водили полураздетыми — это тоже было элементом опозорения. «Мальчишки били в печные вьюшки, заслонки и тазы; мужики насмехались острили и ругались, женщины разговаривали, обсуждая дело, но вообще вели себя сдержаннее». Широко распространенным был казацкий обычай в качестве наказания неверной жене «не принять от нее поклона» (по возвращении казак должен поднять и поцеловать жену, и если он того не делает, то это позор, за которым следовали побои (но уже в курене)).
Очень важным для казаков было публичное признание вины женой-изменницей. Иногда и только оно одно могло спасти от позорящего наказания. И если женщина шла на это — казаку полагалось простить виновную: «Если жена в отсутствие мужа изменит ему, то при его возвращении она, несмотря на все собрание народа, повергается перед ним на колени, сознается в проступке и просит прощения. Казак должен — пусть скрепя сердце — простить жену, и если даже она прижила детей с любовником. Их полагалось признать своими. Если же жена не осмеливалась выйти навстречу мужу, ее ожидали нескончаемые побои».
В целом, у донских казаков на свободу поведения замужней казачки смотрели «обыкновенно снисходительно». В донских говорах внебрачных партнеров называли любашами/любашками. В иных губерниях мужики, имевшие по договоренности одну женщину в любовницах (зачастую мужняя жена спала не только с мужем, но и с его приятелем или с отцом мужа, то есть свекром), звали друг друга свояками. Примерно то же самое в отношении замужних женщин неожиданно описал калужский информатор, по данным Тенишевского фонда:
«Если молодая впадет в грех, соседи снисходительно относятся к ее проступку. „Разве ей не хочется? Суди Бог, а не люди!“»