Что означал знак ost во время войны
Как пришивали знак OST
Ирина Островская, историк, хранитель архива Международного общества «Мемориал», одна из авторов-составителей книги «Знак не сотрется. Судьбы остарбайтеров в письмах, воспоминаниях и устных рассказах», — о том, как создавалась книга, ставшая лауреатом премии «Просветитель-2017», что ждало остарбайтеров на родине и кто обращается в «Мемориал» сегодня. Беседовала Александра Подольская.
«Знак не сотрется…» — первая в России масштабная работа об остарбайтерах («восточных рабочих») — советских гражданах, угнанных с оккупированных территорий во время Второй мировой войны на принудительные работы в нацистскую Германию. Разные исследователи оценивают количество остарбайтеров в 3,125–5,5 млн человек. Точной статистики до сих пор нет.
— Главная задача, которую вы с коллегами ставили перед собой, когда работали над книгой?
— Мы хотели, чтобы эти люди сами рассказали о себе — как они об этом помнят. Долгие годы о них не говорили, не писали, на них смотрели чуть ли не как на предателей, работавших на врага. Никто с ними не разговаривал и не пытался понять, насколько они травмированы. В Советском Союзе эти люди не считались ни участниками, ни жертвами войны; а их было (на минуточку!) больше трех миллионов. Я помню случай, когда к нам в Москву приехал бывший остарбайтер. Его надо было куда-то поселить! Я звоню в совет ветеранов, прошу помочь. На том конце провода сидит ветеран войны. Как, говорит, я на Курской дуге воевал, а этот гад в Германии работал, и я должен ему помогать?! Остарбайтеры были изгоями. Среди них немало и тех, кто из немецкой неволи прямиком попал в сталинские лагеря. Многих из них уже нет на этом свете, а оставшимся очень много лет. В архиве «Мемориала» сохранились их воспоминания, письма, которые они посылали из Германии домой, — очень немудреные, простенькие, но в них — судьба и время. И рассказы их такие же. Они говорят и пишут как дышат, и это самое ценное.
— Как проходили интервью? Какие вопросы вы им задавали?
— Человека надо разговорить, а это непросто. Человек не любит вспоминать тяжелые дни. Легче всего разговорить его через бытовые воспоминания. Что носили? Что ели? Как носки штопали (и были ли носки)? Как нужно было пришивать знак OST — обязательный отличительный знак восточных рабочих? Как мылись? Как подруги себя вели, кто кому помогал? А уже потом — об оккупации, жизни в Германии, пережитых страданиях.
— Много ли недоговаривали?
Выход на работу. Лагерь при фабрике по изготовлению тары. Хиршберг, 1943
— После того, как ты опросил двести человек, уже понимаешь: вот здесь умалчивание, здесь — уход от темы, а этот человек заведомо говорит неправду. Но мы не судьи и не следователи. Наша задача — не уличить в неправде, а понять, почему он так говорит. Одна из остовок попала в концлагерь на территории Австрии, где ее, как она говорила, заставляли прыгать через костер. Какой костер, зачем? Потом становится ясно, что не было никакого костра, а у нее замещение: то, что она называет прыганьем через костер, — это публичный дом. В некоторых концлагерях были публичные дома, и молоденьких девочек туда загоняли. Но рассказывать об этом стыдно. Так же, как стыдно было рассказывать о случаях насилия, которым подвергались остовки. Мы и не настаивали. Тут важен этический момент. Люди нам доверились. Если женщина говорит: «Я только вам это рассказываю, мой родной муж не знает, что меня изнасиловали», — как можно это публиковать? А насиловали не только немцы, но и советские солдаты-освободители.
— Остовцев отправляли в основном на тяжелые работы, где в силу отсутствия у них опыта и плохой техники безопасности были травмы и смертность…
— Особенно доставалось тем, кто работал на заводах, в шахтах, жил в рабочих лагерях. Но там не было таких ужасных условий, как в концлагерях для военнопленных, хотя были и голод, и издевательства, и тяжелые травмы. Немцам нужны были рабочие руки, им приходилось поддерживать работоспособность остовцев — кормить, лечить. Тем, кто попадал к сельским хозяевам-бауэрам, было легче: большинство молодых остовцев были выходцами из сёл, им был привычен сельский труд, нередко они работали вместе со своими хозяевами и даже ели с ними за одним столом, хотя немцам это было строжайше запрещено. Еще легче было тем девушкам и женщинам, которых брали домработницами и няньками в немецкие семьи. Дети привыкали к ним, и любовь детей сказывалась на отношении к ним хозяев.
Фотографии на регистрационные документы. Слева: Померания, 1943. Справа: Виттенберг, 1942
— Какое из свидетельств бывших остарбайтеров вас потрясло больше всего?
— Меня потрясла одна деталь в рассказе человека, который пытался бежать. Он был подростком и бежал не из высоких соображений саботажа, а просто домой, к маме. Остовцы бежали часто. Не зная страны, бежали туда, где солнце встает, — на восток. До Польши бы добежать, а там уже вроде как дома. Мальчишку, естественно, поймали. Всех ловили: немцы платили за каждого беглого деньги, и местные жители их с большим энтузиазмом сдавали. Его отправили в Освенцим. Освенцим был не только лагерем уничтожения — часть была обычным трудовым лагерем, но накалывали номера всем, и у него на руке остался вытатуированный номер. Он мне рассказывал: «Я никогда в жизни не носил рубашку с короткими рукавами, ни единого раза в жизни».
— Что ожидало освобожденных остовцев после возвращения домой?
— Прежде всего так называемая фильтрация — проверка. Если на момент угона в Германию человеку было больше 18 лет, следовали вопросы с пристрастием: почему оставался на оккупированной территории, почему не ушел в партизаны? Если кого-то из них освобождали союзники, то он попадал под подозрение: а не завербован ли он американскими спецслужбами? Вернувшихся на родину людей бесконечно вызывали на допросы в МГБ-КГБ, их не брали на работу, не принимали в институт. Девушек боялись брать замуж, потому что это портило биографию мужа. Многие скрывали, что они были в Германии, иногда даже выросшие дети не знали, что их мама или папа были остарбайтерами.
— Обращаются ли в «Мемориал» сейчас?
— Обращаются дети тех, у кого мы брали интервью. Таких обращений не много, но каждое как жемчужина. Представляете, человек получает возможность прослушать аудиозапись интервью, которое мы когда-то записывали с его мамой! Мама сама рассказывает ей или ему о себе нередко то, о чем дочь и сын раньше не знали.
— А из Германии?
— Да, очень часто. Например, недавно администрация компании «Нестле» захотела узнать о судьбах тех людей, которые у них работали. И находятся уже немолодые люди, которые вспоминают о том, что в детстве у них была русская нянечка по имени Маня: помогите найти, мы хотим пригласить ее к нам домой, а если она нездорова, мы пришлем ей лекарства.
— Откликались ли на такие приглашения остовцы?
— У нас была замечательная история. Девушка-остовка во время жизни в Германии познакомилась с немецким юношей. Они полюбили друг друга и решили пожениться, когда им исполнится по 18 лет. Но тут наступил 1945 год — ее обвинили в том, что она работала переводчицей на врага, и отправили в советский лагерь за измену родине. Этот юноша ее потом искал, писал письма в разные советские инстанции. Ему отвечали, что она вышла замуж, а она в это время лес валила на Колыме. Они нашли друг друга только в 1990-х годах. У ее любимого, конечно, уже была семья. Но у них завязалась переписка, а через какое-то время он умер. Его дети пригласили эту женщину к ним приехать. Ей тогда было уже сильно за 70.
— Вы поддерживали потом связь с людьми, у которых брали интервью?
— Конечно. И у нас, и на Украине (с оккупированной Украины угнали очень много людей). Украинцы — люди замечательно доброжелательные и приветливые, особенно простые люди, в селе. Встречали радушно: «Ты что, на один день приехала? Я думал, ты недельку поживешь!» Едешь к ним, едешь, на перекладных, на чем только мы не ездили! На молоковозах, на телегах, на мотоциклах. Я ехала на телеге, всю дорогу хохотала. А он спрашивает: «Ты что смеешься? У вас что, в Москве на телегах не ездят?» Приедешь к нему, поговоришь с ним часов пять, он говорит: «А ты что, сразу уезжать будешь? Да ночуй!» Потом мы писали им, поздравляли с Новым годом или с днем рождения. Одному бывшему остовцу мы очень помогли. В селе, где он жил, его считали деревенским дурачком, и тут мы приехали. Он мне говорит: «Давай пройдемся, чтоб почтарка видела». Почтарка идет с сумкой, он останавливается, говорит: «Ко мне из Москвы приехал корреспондент». Через какое-то время мы получили очень смешное письмо от директора школы: «В нашем селе живет замечательный человек, ему исполняется 80 лет, приезжайте к нам на его юбилей». Он перестал быть деревенским дурачком.
Лагерная столовая. Бавария, 1942
— Вышла книга, но работа над темой еще не закончена?
— Не закончена и никогда не будет закончена. У нас в «Мемориале» большой архив остарбайтеров. Но к нам сейчас обращаются больше немцы, чем русские. С выплатами компенсаций они закончили, и теперь их заботят выставки, памятники, работа с молодежью. Недавно к нам обратился директор музея из маленького немецкого города Клоппенбург — он узнал, что у них работали остарбайтеры. Я ему по нашей базе нашла тех, кто у них работал, он впал в непередаваемый энтузиазм и сказал, что будет делать выставку. Мы хотим, говорит он, чтобы российские школьники нашли семьи остарбайтеров, которые у нас, в Германии, работали. Потом все друг с другом списались бы, мы русских школьников пригласим к себе, и они нам обо всем расскажут. Но из этой идеи, к сожалению, ничего не вышло.
— Почему?
— Никто у нас не ответил на их призыв. Это же надо писать в архивы, ходить в социальные службы, пенсионные фонды и выяснять, кто был угнан на работу в Германию. Наши школьники (а может, учителя?) поисками бывших остарбайтеров не заинтересовались.
— А в «Мемориале» выставки будут?
— В течение этого года мы планируем несколько лекций и встреч, посвященных теме принудительного труда в Германии. На основе нашего архива мы создали сайт (tastorona.su) с очень большим поиском — и по ключевым словам, и по темам, и по географии угона и работ.
1 В 1954 году Советский Союз отказался от репарационных претензий к ГДР, из-за чего бывшие подневольные рабочие не получили компенсацию за рабский труд в фашистской Германии. В 1990-х годах выплатами компенсаций начали заниматься австрийский «Фонд примирения, мира и сотрудничества» и немецкий (учрежденный в 2000 году) фонд «Память. Ответственность. Будущее».
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
Что означал знак ost во время войны
Я говорю за всех с такою силой…
Когда говорят пушки, когда грохочет война, цена человеческой жизни – ноль.
Вторая мировая война дала пример беспрецедентного цинизма по отношению к военнопленным и жителям оккупированных территорий.
Каждая новая оккупационная зона – это не только штандарты со свастикой на сакральных зданиях поверженных столиц, не только урожаи на полях и полезные ископаемые в глубинах недр, но еще и новые резервуары копеечного труда. А перегревшаяся машина Третьего рейха требовала себе все больше и больше рабочих рук взамен собственных рабочих и крестьян, призываемых воевать. С этой точки зрения просторы Советской России – это не только украинский хлеб, донецкий уголь и майкопская нефть, но и возможности рабского труда на заводах и фабриках, стройках и каменоломнях, сельских и даже городских домохозяйствах в Германии и повсюду, куда простиралась власть вермахта. Советских военнопленных и гражданских рабочих (остарбайтеров, как их величали хозяева, или остовцев, остов, как они называли себя сами) можно было встретить и в Норвегии, и во Франции, и в Румынии и даже в Англии (на Джерси, Олдерни и других захваченных немцами британских островах в Ла Манше).
Тема плена и принудительного труда в годы войны была в СССР табу до самого его конца: писать об этом не рекомендовалось. Советская историография отделывалась общими фразами о разоблаченном в Нюрнберге преступном нацистском режиме. Не занимались ею и историки-диссиденты. Политкорректные письма остовцев и кое-какие документы увидели свет в сборниках «Письма с фашистской каторги» (на украинском языке, 1947) и «Преступные цели – преступные средства» (на русском языке, 1963). Интересно, что сборник документов под заглавием «Немецкая каторга», еще в 1943 году подготовленный Чрезвычайной государственной комиссией по расследованию национал-социалистических преступлений, хотя и был использован советской стороной на Нюрнбергском процессе, но так и не вышел в свет[1].
Если же говорить о репатриации советских граждан, то здесь как раз литературы было сколько угодно, но литературы специфической, сугубо пропагандистской. Малоформатные книжечки и брошюрки последних военных месяцев и первых послевоенных лет с характерными названиями типа «Домой на Родину», «Они вернулись на Родину», «Родина знает о твоих муках» и тому подобное были в равной степени рассчитаны и на бывших военнопленных, и на остарбайтеров.
В этом же – пропагандистском – ряду стоит упомянуть и пьесу «Я хочу домой» Сергея Михалкова, удостоенную Сталинской премии II степени за 1946 год. В ней повествуется о борьбе советских офицеров по репатриации Добрынина и Сорокина с английскими офицерами Куком, Скоттом и Эйтом, ни за что не желавшими отпустить на родину маленьких граждан страны советов – Сашу Бутузова и Иру Соколову[2]. Ту же идеологическую нагрузку, но в контексте не начала, а разгара Холодной войны, несла и книга полковника А. Брюханова «Вот как это было. О работе миссии по репатриации советских граждан. Воспоминания советского офицера», вышедшая в Политиздате в 1958 году. Ее автор, в свое время возглавлявший советскую репатриационную миссию в английской оккупационной зоне в Германии и в Дании, стремился показать всему прогрессивному человечеству, как и зачем «вместо того, чтобы помочь нашим соотечественникам вернуться на родину, США и Англия в нарушение своих международных обязательств задерживали советских людей в послевоенное время в лагерях для заполонивших собой всю Европу ДиПи»[3].
Плотина умолчания вокруг темы военнопленных и остарбайтеров была прорвана в брежневско-сусловскую эпоху, но сделала это не историческая наука, а русская проза. А еще точней – один-единственный прозаик, Виталий Николаевич Семин, замечательный русский писатель с остарбайтерской судьбой.
Ох, и дорого же обошлась ему эта судьба!
Пятнадцатилетний ростовский школьник, угнанный в Германию в 1942-м, отбарабанивший три года невольником в городке Фельберт под Дюссельдорфом и репатриированный на родину в 1945-м, поступая в том же году в железнодорожный техникум, а в 1949-м – на литфак Ростовского пединститута, не стал распространяться о том, где привелось «погостить» во время войны. Но, когда на последнем курсе института «двурушничество» открылось, будущего писателя на волоске от диплома и аспирантуры с треском выставили из вуза.
Семиным заинтересовалось КГБ, пробуя завербовать в банальные стукачи, но, записавшись вольнонаемным и уехав на строительство Куйбышевской ГЭС, Семин сорвался с этого крючка. На Волге он все начинает с чистого листа: продолжает учебу, но на сей раз заочно, в Таганрогском педагогическом. Очным же его университетом стала сельская глубинка Ростовской области, куда он устроился учителем. Только в 1957 году он возвращается в Ростов, где еще некоторое время – как бы по инерции – преподавал (в автодорожном техникуме).
Но в 1958 году порывает с учительством и целиком уходит в писательство (как призвание) и журналистику (как способ прокормления): Семин редакторствовал в ростовской «Вечерке» (здесь увидели свет его первые публикации), а с 1963 года – на ростовском телевещании.
Затем последовали первые заметные публикации в Ростове и Москве – повести «Ласточка-звездочка» (1963) и «Семеро в одном доме» (1965, в «Новом мире»). Первая – о довоенной жизни, вторая – о послевоенной.
А что же между ними, где же война?
Именно война и стала основным плацдармом семинской прозы. Не переставая, работал он над автобиографической вещью, которая потом получила название «Нагрудный знак „OST“». Позднее признавался, как трудно – с «ожогами» и «вскриками» – она писалась, как звала и совестила его память, как затягивали события двадцатилетней давности, как держали и не отпускали.
Пятнадцатилетний Сергей, от имени которого в «Нагрудном знаке „OST“» ведется повествование, – это не просто слепок с пятнадцатилетнего остовца Виталия Семина. Усилием воли в нем сошлись опыт и судьбы многих других остовцев и немцев, как и опыт многих других возрастов автора, даже судьба отца. Это придает роману многомерный объем и философский смысл.
Едва ли не главный предмет семинского внимания и исследования, особенно в «Плотине», – категория насилия. Насилия официального, от имени государства, и насилия группового, внутрисоциумного, барачного. Например, от негласной корпорации блатных с их культом круговой жестокости, злобной безжалостности и рефлекторного презрения к каждой отдельной человеческой личности.
Вывод, к которому пришел Семин: «Если в дело замешаны блатные, то, как бы оно ни начиналось, все равно оканчивалось злом». На противопоставлении и противостоянии с этим миром, как и на его исследовании, Семин закалял самого себя и выстраивал свой собственный мир, в котором действуют нравственные нормы и гуманистические ценности. Семинское «мы» во фразе «Мы ведь останавливаемся там, где блатные не оглядываются» дорогого стоит. Именно поэтому, даже целясь в ненавистных немцев, он так и не спускает крючок.
На Колыме, где мир блатных был вездесущ и монументален, в его, не моргая и не отводя глаз, всматривался Шаламов. Здесь же, в Германии, на чужбине, он не так уж очевиден или бесспорен, но Семин показывает, как он пускает корни и как шпана – все эти Блатыги и Сметаны – с каждым днем забирают все больше авторитета и власти, оставляя людям с нормами, как Сергей, все меньше продыху и проходу.
См.: ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 116. Д. 385. Впрочем, составитель сборника Ирина Эрбург (дочь И. Г. Эренбурга) утверждала, что сборник все же вышел, правда, весьма ограниченным тиражом. Обнаружить хотя бы библиографические следы этой публикации не удалось.
В 1949 году пьеса была экранизирована. Своеобразным ответом русской литературной эмиграции может считаться рассказ А. Седых «Миссии Кати Джексон», повествующий о фиктивном браке русской остовки Кати и английского офицера по репатриации майора Джексона. Заключенный буквально за час до прибытия в лагерь советской репатриационной миссии, этот брак спас девушку от насильственной репатриации. Рассказ, являющийся с художественной точки зрения бесспорной удачей автора, был опубликован самое позднее в 1948 году.
ДиПи – от DP (или Displaced Persons), что означает «перемещенные лица».
С нашивкой «OST»… Немецкий лес хранит память о расстрелянных славянских женщинах
На западе Германии в ходе раскопок в т.н. Арнсбергском лесу, что на территории федеральной земли Северный Рейн–Вестфалия, в трёх местах обнаружили вещи людей, убитых нацистами во время войны. Найденные четыреста предметов – обувь, ложки, монеты – принадлежали 208 гражданам СССР и Польши (в основном женщинам), которых использовали на принудительных работах. Они были расстреляны в марте 1945 года…
Их продавали с торгов
Когда гитлеровская Германия столкнулась с недостатком рабочей силы (а произошло это уже в 1941-м), было принято решение ввозить людей с оккупированных территорий Восточной Европы. Заниматься данным вопросом поручили обергруппенфюреру СС Фрицу Заукелю – находившиеся под его руководством спецотряды приступили к тому, что называлось «вербовкой».
Угнанная в 1942-м из Таганрога Надежда Дмитриевна Ткачева годы спустя рассказывала: «В скотских вагонах нас везли, как животных. Когда в пути была съедена вся пища, то начались голодные обмороки. Тогда на крупных станциях нам стали давать тарелку какого-то варева и тоненький кусочек хлеба раз в день. Перед отправкой нас осматривали врачи на предмет выявления чесотки, вшивости, кожных болезней. Больных отводили в сторону. В Мариуполе нас подвергли дезинфекции. Эта была унизительная процедура. На всех отправляемых в Германию были заведены транспортные листы. В них были указаны фамилия, имя, дата и место рождения, социальное происхождение, профессия, отпечатки пальцев».
Общая численность согнанных в Германию остарбайтеров достигла примерно 5-5,5 млн. человек. К людям с нашивкой «OST» на одежде (снимать её запрещалось под угрозой казни) относились, как к рабам – да они по факту таковыми и являлись. Вот типичные воспоминания одной из жертв: «Один за другим к нашему строю подходили респектабельные господа. Присматривались, отбирая самых крепких, сильных. Ощупывали мускулы, деловито заглядывали в рот, о чём-то переговаривались, ничуть не считаясь с нашими чувствами. Я был маленького роста, хилый и остался среди десятка таких же нераспроданных заморышей. Но вот высокий покупатель в потёртой куртке презрительно оглядел нас, что-то сказал себе под нос и пошёл в контору платить деньги. За всех оптом».
Вообще, как вспоминали потом эти люди, именно момент продажи с торгов – самое унизительное, что им доводилось пережить за свою жизнь. Такие воспоминания не стираются, они преследуют человека до самой смерти… Вот что говорит бывшая подневольная работница Анна Кириленко: «Отбирали нас так: смотрели, чтобы были здоровые, проверяли, в порядке ли руки, ноги, в общем, чтоб могли работать. Для ткацкой фабрики, куда меня взяли, отобрали молодых, негромоздких, подвижных. А больших, крупных, здоровых они отправляли на тяжелые работы».
Декабрь 1942 г. Транзитный лагерь под Берлином. Сотрудницы конторы по труду регистрируют женщин, доставленных на принудительные работы
Рабство XX века
Остарбайтеры жили в специальных лагерях, обнесённых колючей проволокой. Работа оплачивалась по ставкам втрое меньшим, чем немецким рабочим, – таким образом, чтобы людям хватало только на скудное питание, одежду и предметы первой необходимости. Во многих случаях германские компании труд остарбайтеров и прочих «гражданских работников» вообще не оплачивали. Питание, по данным немецкого историка Д. Айххольтца, состояло на 50 процентов из отходов. Официальный дневной паек – полтора литра брюквенной баланды и 300 граммов хлеба в день. Причем с ноября 1941 г., согласно спецраспоряжению, для остарбайтеров ввели так называемый эрзацхлеб, в котором мука составляла лишь 20%.
Надежда Ткачева вспоминает: «На бирже нас выбрал хозяин для работы в прачечной. Там целый день гудели большие стиральные машины. Сначала мы сортировали груды вонючей солдатской одежды, а затем закладывали и вынимали кипы мокрой одежды. Работали мы в тяжёлых резиновых фартуках и сапогах. Днём трудились в прачечной, а ночью на кухне. Каждую ночь чистили трехсотлитровые котлы, топки печей, а к утру разжигали топки и наполняли котлы водой. Чистили бочки, термосы, кастрюли и металлические столы».
Ещё труднее пришлось другой жительнице Таганрога Лидии Павловне Гавриловой, также против воли попавшей в остарбайтеры. «Нас привезли работать на шахты Рура. Очень тяжело было трудиться на угольном конвейере. Пыль разрушала лёгкие. На ленту конвейера подавали угль с забоя. Работницы перебирали его руками. Особенно было трудно, когда попадались пудовые глыбы. Их надо было разбить ломом, до того как они упадут вниз. Отвлечься, поправить платок, забинтовать руку было нельзя. К концу смены все валились на пол в изнеможении. Посылали нас работать и на обжиг кирпича. Жара и едкая пыль драли горло. Всё вокруг было пронизано красной раскалённой пылью. Мы укладывали кирпич в вагонетки и толкали их к печам. От грохота пресса мы теряли слух, а сквозняки обрекали нас на туберкулёз», – делилась Ткачева спустя годы.
Всего на рейх вкалывали до изнеможения в качестве рабов почти 12 млн. человек со всего мира (в том числе 8,5 млн. гражданских лиц, 2,2 млн. военнопленных и 1,3 млн. заключенных концентрационных лагерей). Труднее всего приходилось, конечно, военнопленным и узникам концлагерей, но и судьба остарбайтеров была лишь немногим лучше. По словам Л. Гавриловой, для наказания «провинившихся» применяли резиновые дубинки или отсидку в сыром подвале, после которого начинался полиартрит. «Если был болен или опаздывал к раздаче баланды, то в наказание давали мутную жижу, обзывали лодырем или «швейнхундом» («свинячей собакой»). Дубинки немцев сделали меня калекой с повреждённым позвоночником. После побоев двое суток не давали еду, а затем отправляли работать на «Шлам»: это большая четырехугольная чаша, которую надо было засыпать угольной пылью и залить водой. Потом эту мокрую, тяжёлую смесь вручную лопатами перегружали в вагонетки и перегоняли в цех для изготовления угольных брикетов».
В 1943-1944 гг. подневольные рабочие в Третьем рейхе составляли 20-25% всех немецких трудовых ресурсов. Рабский труд использовали более 2 тыс. компаний, включая и ныне действующие Daimler-Benz, Deutsche Bank, Siemens-Uckertwerke, Volkswagen, Hoechst, DresdnerBank, Krupp, Allianz, BASF, Bayer, BMW, Degussa и десятки других. Когда поражение нацистского рейха стало очевидным, его бонзы озаботились вопросом о том, как максимально скрыть следы своих преступлений. Места массовых казней, едва прикопанные трупы жертв уничтожались, увеличились и масштабы расстрелов и убийств другими способами ещё живых свидетелей.
Уничтожали и остарбайтеров – кстати, бывали случаи, когда после обнаружения на освобожденной от гитлеровцев территории мест расстрела «наемных рабочих» американские солдаты сгоняли туда немцев из числа окрестных жителей и заставляли их выкапывать трупы. Затем немцев принуждали смотреть на убитых их соплеменниками жертв нацизма.
В лес загнали обманом
О практике уничтожения остарбайтеров и напомнила находка, сделанная в феврале 2019-го. Арнсбергский лес лежит на территории федеральной земли Северный Рейн–Вестфалия, сейчас это национальный парк. Личные вещи погибших людей были найдены в горном районе Зауэрланд, между городами Варштайн и Мешеде. Об обстоятельствах их обнаружения поведал глава Краевого союза Вестфалия-Липпе Маттиас Лёб. «Археологи наткнулись на вещи жертв, убитых членами «Ваффен-СС». Обнаружены, например, молитвенник и польский словарь, советские монеты и посуда. Вещи были отобраны у жертв до их расстрела. Это было их единственным имуществом», – пояснил М. Лёб. По его словам, эти несчастные, занятые на принудительных работах, были расстреляны совсем незадолго до конца войны – в марте 1945 г.
Жуткая находка была сделана февральским воскресным днем. Впрочем, то был не первый день, когда историки изучали лесную почву близ Варштайна. Исследователь Бьерн Грин, водя над землей металлодетектором, сначала обнаружил бутылку из-под пива, затем кусок алюминиевой фольги, а потом и нечто интересное – гильзу от патрона. Затем последовали и другие артефакты военного времени… Почему поиск затеяли именно здесь? Установлено, что одна из местных нацистских шишек в марте 45-го обеспокоилась тем, что «иностранные рабочие», как тогда «политкорректно» называли рабов, устраивают волнения на улицах Варштайна и вокруг него. Без промедления был отдан приказ начать массовые расстрелы.
Доктор исторических наук Маркус Вайднер свидетельствует, что о последних часах жизни людей, казненных в Арнсбергском лесу, мало что известно. То, что здесь убивали людей, выяснилось сразу после окончания войны, но обстоятельства так и остались до конца невыясненными. «Никто не знает, кто был здесь расстрелян, и долгое время никто и не хотел этого знать», – признаёт Вайднер.
Что ж, некоторые факты прояснить удалось. Хотя многие личные вещи казнённых забрали члены расстрельных команд, кое-что они просто закопали. Среди того, что удалось ныне извлечь из земли, оказались монеты, пуговицы, бусины, посуда, столовые приборы, предметы одежды, футляр для очков, расческа, молитвенник на польском языке, а также детали гармоники. Авторы находки пришли к мнению, что нацисты согнали людей в лес обманом, сообщив, что их переселяют в другое место. Именно поэтому жертвы несли с собой весь свой нехитрый скарб.
И действительно, как следует из сохранившихся документов, нацисты свозили рабов в Зауэрланд из других регионов Германии, заявив им, что собираются укрыть их тут от бомбардировок. Но на самом деле планы оказались другими. Пригнав женщин в лес, палачи велели им сложить вещи на обочине дороги, а потом хладнокровно убили. Археологи обнаружили разбросанные по лесу гильзы от патронов – значит, расстреливаемые пытались спастись бегством. Кроме того, исследователи нашли несколько лопат, использовавшихся для того, чтобы зарыть трупы.
Сотрудник исторического факультета МГУ Лев Белоусов отмечает, что весной 1945 г., когда исход войны был уже предрешён, немецкие войска отступали, оставляя судьбу угнанных рабочих в руках местных властей. «Угроза бунта и попытки скрыть совершенные преступления приводили к таким злодеяниям, как массовые расстрелы. Вполне допускаю, что подобные страшные находки ещё ждут нас», – предполагает Л. Белоусов. Ученый напоминает, что в одной только западной части ФРГ, где проводились последние раскопки, есть более 2700 общих могил, в которых захоронены около 340 тысяч подневольных работников.
В последние годы о судьбе остарбайтеров вспоминать не любят. Нередко, если о них и пишут, то страдания людей в германской неволе подаются смазанно, скороговоркой – зато потом уже многословно расписывается (особенно в западной прессе) с какими проблемами и сложностями встретились бывшие невольники при возвращении в «тоталитарный сталинский СССР». Увы, освещение исторических событий – это политика, чаще всего обёрнутая в прошлое…