Что означает туле отворены в слове о полку игореве

Слово о полку Игореве Материал из Интернета

Со школьных лет запала нам в память неповторимая мелодия древней русской речи: «Не лепа ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудных повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича?» И, наверное, не только курянам запомнилось, как в величайшем произведении литературы, созданном ещё во времена Киевской Руси, воспеваются курские воины.

А мои-то куряне — опытные воины,
под трубами повиты,
под шлемами взлелеяны,
концом копья вскормлены,
пути их ведомы,
овраги им знаемы.
Луки у них натянуты,
колчаны отворены,
сабли изострены. *

* Здесь и далее «Слово» — в переводе Д. С. Лихачева

Ни о какой из русских ратей, участвовавших в походе Игоря против половцев, в «Слове о полку Игореве» не говорится так восторженно и столь красочно. Разумеется, на то были основания, в том числе — исторического свойства.

Курск X—XII веков был далеко выдвинутым форпостом Киевской Руси на ее юго-восточных рубежах, граничил с дикой степью, часто подвергался набегам кочевников. Яркая образная характеристика курских воинов, с детства приученных к ратному делу, позволяет представить и понять их полную опасностей жизнь.

Женщинам в пограничном городе и в самом деле доводилось пеленать детей, когда трубили очередную тревогу, призывая мужчин к оружию. Отцы, с честью вернувшиеся с поля боя, не успев снять боевого шлема, брали на руки бросавшихся им навстречу ребятишек. Образы «Слова о полку Игореве» не просто красочны, они ёмки и реалистичны. Курским воинам надо было все время быть начеку. Вот почему и луки у них заранее натянуты, и колчаны всегда отворены, и сабли отточены. Неоднократно предпринимавшие смелые вылазки против наседавших врагов, участвовавшие чуть ли не во всех походах на половцев, которые проводились русскими князьями, начиная со времен Владимира Мономаха, куряне крепко берегли свой город и примыкавшие к нему поселения и, используя знание округи, (умели врасплох напасть на противника, нанести ему ощутимый урон. «Археологический анализ русских крепостей X—XII веков показывает, что многие городища (особенно на пути к устью Сейма) в XII веке запустели от половецкого разорения, но все крепости курской земли продолжали существовать и в XII веке, несмотря на близость к половецким кочевьям. Восхваление курян в «Слове о полку Игореве» имело под собой реальную основу» (Рыбаков Б. А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971, с. 90), — констатировал известный исследователь Древней Руси Б. А. Рыбаков.

И всё же в походе Игоря Святославовича против половцев не одна курская дружина отличилась неуёмной храбростью и умением биться с врагами. В летописном повествовании отмечается, что все русские воины «сражались мужественно» (Полное собрание русских летописей, т. 2. М., 1962, с. 643), причём ни Лаврентьевская, ни Ипатьевская летописи не выделяют курян, более того — вообще не упоминают о них. Между тем в «Слове о полку Игореве» курские воины занимают особое и притом почётное место. Правда, славословие в их честь не исходит непосредственно от автора. Славит курян князь Всеволод Святославович, в удел которого входили курские земли: «Мы куряне — опытные воины»
(В «Слове о полку Игоревом» имеются и орловские пути-дорожки).
И всё-таки остаётся неясным, почему Всеволод величает только курских воинов. Стольным городом князя являлся не Курск, а Трубчевск (впоследствии уездный город Орловской губернии), и в княжеской дружине видное, если не ведущее, положение должны были занимать трубчевцы. Повествуя о походе Игоря против половцев, летописи указывают на то, что взял он с «собой брата Всеволода из Трубчевска» (Ипатьевская летопись. Цит. по: Полное собрание русских летописей, т. 2. М. 1962, с. 368), что к Переяславлю, где собиралось войско Игоря, подошёл опять-таки «Всеволод из Трубеча» (Лаврентьевская летопись. Цит. по: Полное собрание русских летописей, т. 1. М., 1962, с. 397).

Однако «Слово о полку Игореве» ни Трубчевска, ни трубечан (в отличие от летописных источников) даже не упоминает, и Всеволода Святославовича представляет исключительно в качестве курского князя.

Чем объясняется такое перемещение акцентов в «Слове»? Не тем ли, что в нём отразилось ревнивое чувство курян к тому, что княжеский стол находился, не в их городе? Не желанием ли видеть Всеволода Святославовича прежде всего курским князем?

О Всеволоде Святославовиче «Слово» говорит особо уважительно, как о рыцаре без упрёка. Он чужд каких-либо своекорыстных расчётов, стремлений к личной выгоде, свято верен своему долгу перед старшим братом и сюзереном — Игорем Святославовичем. Когда Игорь задумал поход против половцев, Всеволод сразу же проявил готовность прийти к нему на помощь. И в каких трогательных словах выражена эта готовность!

Один брат, один свет светлый —
ты, Игорь!
Оба мы — Святославичи!
Седлай же, брат мой,
своих борзых коней,
а мои-то готовы,
оседланы под Курском заранее.

Кстати, летопись никак не удостоверяет точности данного утверждения. Напротив, в ней говорится, что Игорь «ждал два дня своего брата Всеволода, который шёл [к месту сбора. — И. Б.] иным путём из Курска» (Полное собрание русских летописей, т. 2, М., 1962, с. 638). В летописном рассказе о походе Игоря против половцев это, единственное упоминание о Курске.

В грозной сече Всеволод ведёт себя, как подобает храброму и опытному воину, не думает ни о ранах своих, ни о славе, ни о богатстве, ни об отцовском престоле в Чернигове, не вспоминает и о милой, желанной красавице своей Глебовне. Весь он поглощен битвой.

Ярый тур Всеволод!
Стоишь ты в самом бою,
прыщешь на воинов стрелами,
гремишь о шлемы мечами булатными!
Куда ты, тур, поскочишь,
своим золотым шлемом посвечивая,
там лежат поганые головы половецкие, —

восхищенно, непосредственно от себя говорит автор «Слова». И в заключительной части произведения, славя князей, вырвавшихся из плена, поэтическим эпитетом «буй тур» он награждает лишь одного Всеволода.

Особую расположенность к князю, который предводительствовал курскими воинами, как и воспевание самих курян, нельзя объяснить случайностью.

Географические горизонты «Слова» чрезвычайно обширны, но показательно, что оно не забывает о сравнительно небольших, близких к Курску городах тогдашней Руси: Путивле, Рыльске, Римове (О местоположении древнего Римова (Рима) см.: Александров (Липкинг) Ю. А. Далёкое прошлое соловьиного края. Воронеж, 1971, с. 79—90), как будто при приближении к Курску мы пользуемся уже не крупномасштабной, а более подробной картой. Не были ли эти места как-то по-особому знакомы автору «Слова»?

Предположение, что он был каким-то образом связан с Курским краем, подтверждается рядом наблюдений.

Сопоставление некоторых сравнительно «тёмных» выражений «Слова» с записями курского фольклора, проведенное С. И. Котковым, привело к любопытным результатам. Оказалось, что в отдельных случаях курские диалекты позволяют прояснить эти «тёмные» речения.

Автор «Слова» обращается к Бояну, соловью старого времени, который «ущекотал» бы полки Игоря. В переводах произведения на современный язык глагол «ущекотать» заменяется глаголом «воспел».

В селе Первое Скородное Золотухинского района ещё не так давно, по свидетельству старожила Г. Н. Сергеева, говорили: «Соловей щекочет», «соловей защекотал» (Котков С. И. Из к лексике «Слова о полку Игореве». — Учёные записки Орловского пединститута, т. 9, вып. 4. Орёл, 1954, с. 6—15). Трижды в «Слове о полку Игореве» упомянуты некие «галицы». В современном литературном языке не отмечено такого слова. Но оно неоднократно зафиксировано в записях курского фольклора в значении: «стая птиц». Именно в этом значении оно употребляется в «Слове». Сохранилось в курских говорах и характерное словообразование, восходящее к древнему «шелом, шеломяне», — «ошалманить», то есть ударить по шелому, лишить сознания. Выражение «лелеютъ месть Шароканю» также может быть объяснено при помощи обращения к курским говорам, в которых глагол «лелеять» употребляется в значении «вынашивать». И не очень ясные с точки зрения современного литературного языка «яруги», вполне понятны коренным курянам и ныне; яруга — не просто овраг, а овраг, поросший лесом, кустарником.

Языковые параллели, проведенные С. И. Котковым и рядом других учёных, подтверждают предположение С. П. Обнорского (а с этим предположением солидарны и многие современные исследователи), что «Слово» «. возникло, скорее всего, на Северщине» (Охрименко П. П. Проблемы хронологии, авторства и реставрации текста «Слова о полку Игореве». Сумы, 1975, с. 14), то есть в той части Руси, на которой ныне расположены территории Курской, Орловской, Брянской, Сумской областей. Курск, принадлежал к числу северских городов.

Исследователи «Слова о полку Игореве» давно отметили близость его поэтической образности к фольклорной традиции. Былинная гиперболичность в изображении земли русской, в описании силы и могущества русских князей, очеловечение природы, которая словно живет, горюет и радуется вместе со всей Русью, прямая речь персонажей (Игоря, Всеволода, Святослава Киевского), обращение к типично фольклорному жанру плача (плач Ярославны), параллелизм в описании явлений природы и в рассказе о человеческих судьбах, сравнение героев произведения с представителями животного царства, постоянные эпитеты, специфическая символика, связанная подчас с языческой древностью, — все это свидетельствует о том, что «Слово о полку Игореве» могло возникнуть лишь в той среде, для которой устное народное творчество было живым и органичным явлением художественной культуры. Такому условию вполне отвечала курская земля. Да и главная мысль поэмы о необходимости единства Руси перед угрозой нашествия степняков для курян, то и дело страдавших от набегов половцев, должна была быть особенно близкой и дорогой: она была по-настоящему выстрадана ими.

Однако гипотеза о курском происхождении автора «Слова» может встретить и ряд достаточно серьезных возражений. Само содержание этого произведения свидетельствует о высокой степени культуры и образованности его творца. Между тем Курск XII века как культурный центр не может быть поставлен ни в какое сравнение с Киевом, Черниговом или Великим Новгородом. Был ли в состоянии тогдашний окраинный Курск родить и воспитать гениального автора «Слова»? Вопрос этот вполне закономерен. Стоит, однако, вспомнить, что выдающийся деятель Древней Руси, настоятель Киево-Печерского монастыря Феодосии именно в Курске, да еще в Курске X века, изучил «грамматикею» так хорошо, что «поражались все, как смышлен он и разумен и как быстро всему научился» (Изборник. М., 1969, с. 95). Из текста «Жития преподобного отца нашего Феодосия игумена Печерского», принадлежащего перу знаменитого летописца Нестора, видно, что в Курске того времени были каменные храмы, а значит и священнослужители, люди по тогдашним меркам образованные.

Конечно, автор «Слова о полку Игореве», даже если он был по своему происхождению курянином, биографически никак не мог быть связанным с одним только Курском. Творец «Слова» хорошо знал и представлял и Киев, и Чернигов, и Новгород-Северский, и многие другие города и места русской земли, ее историю. Как подлинно великий художник, он органично входил в мир различных героев произведения. Достаточно вспомнить, сколь проникновенно звучит в его поэме «золотое слово» Святослава Киевского, с какой потрясающей искренностью воссоздан плач Ярославны. Создатели гипотез о черниговском, киевском или новгород-северском происхождении автора «Слова» в защиту своих версий привели немало самих по себе, казалось бы, убедительных фактов, сопоставлений, ссылок (См.: Новиков И. «Слово о полку Игореве» и его автор. М., 1938; Назаревский А. А. Автор «Слова о полку Игореве» и его общественно-политические взгляды. — Филологический сборник Киевского университета им. Т. Г. Шевченко, 1951, № 3; Федоров В. Т. Кто был автором «Слова о полку Игореве». М., 1956; Рыбаков Б. А. Кто же автор «Слова. »? — «Наука и жизнь», 1972, № 10), которые могут представиться доказательными, если брать их изолированно, без учета занимаемого места в общей ткани произведения. В совокупности же они позволяют заключить, что «Слово о полку Игореве» согрето любовью ко всей Руси. «Автор «Слова»,— как справедливо указывает академик Д. С. Лихачев,— мог быть приближенным Игоря Святославовича: он ему сочувствует. Он мог быть приближенным и Святослава Киевского: он сочувствует и ему. Он мог быть черниговцем и киевлянином» (Лихачев Д. С. Золотое слово русской литературы. — В кн.: «Слово о полку Игореве». М.—Л., 1961, с. 37). С не меньшими основаниями можно предположить, что он был курянином. И не только потому, что он хорошо знал Курский край, «свычаи и обычаи» курян и изобразил их с уважением и любовью, но еще и потому, что курские мотивы, отзвуки которых отсутствуют в летописи, в замечательном произведении древней русской литературы составляют принципиально важный элемент его общей поэтической структуры. Отважные и опытные курские воины, которые до последнего вздоха бьются за родную землю, подобный былинному герою на поле битвы буй тур Всеволод играют значительную, весомую роль в утверждении героического звучания произведения, в выражении его главной мысли: народ, объединенный общей целью, в состоянии дать сокрушительный отпор врагам, наседавшим на Русь. Как отмечал К. Маркс, «смысл поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 29, с. 16).

Мы свято чтим славные традиции давних лет. От них ведут прочные тяжи и к Курской дуге в годы Великой Отечественной войны, и к нашей современности. И не потому ли ждешь, что на одной из площадей древнего города тебя обязательно должна встретить скульптура воина, воспетого в «Слове»: в боевом шлеме, с копьем наизготове, с острыми стрелами в отворенном колчане.

Источник

О тюркизмах в «Слове о полку Игореве»

По словам исследователей, оно было написано на исходе XII века и повествует о безуспешном походе древнерусского князя Игоря на кипчаков. На протяжении десятилетий лингвисты и филологи бились над переводом «Слова», которые, тем не менее, не пришли к общему знаменателю относительно его происхождения и образа главных героев. Одна из самых ярких работ по исследованию древнерусской рукописи принадлежит «первому двуязычному читателю «Слова», казахскому поэту и литературоведу Олжасу Сулейменову

Несмотря на то, что оригинальная рукопись «Слово о полку Игореве» так и не сохранилась, большинство историков склоняется к тому, что произведение было создано в конце XII века. Историки отмечают, что сохранившаяся до наших дней рукопись входила в сборник древнерусских летописей, которые коллекционировал граф Алексей Мусин-Пушкин. Относительно того, как он сумел получить этот памятник рукописной культуры, мнение двоится: кто-то считает, что он приобрел его у настоятеля церкви, другие – принял в дар, воспользовавшись служебным положением. И то, и другое, по мнению исследователей, имело место быть в конце 1780-х – начале 1790-х гг. В предисловии рукописи, которое впервые было опубликовано в 1800 году, было написано:

«Подлинная рукопись, по своему почерку весьма древняя, принадлежит издателю сего, который, чрез старания и просьбы к знающим достаточно российский язык, доводил чрез несколько лет приложенный перевод до желанной ясности, и ныне по убеждению приятелей решился издать оный на свет»

Предисловие к первому изданию рукописи «Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича», писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие

На протяжении XIX и ХХ веков исследователи пытались по-своему объяснить искажения и непонятные моменты в произведении. Среди лингвистов особым авторитетом пользуются попытки перевода «Слова…» профессором Дмитрием Лихачевым, поэтический перевод поэта Николая Заболоцкого, пробы Жуковского и Карамзина и конечно же труд Олжаса Сулейменова «Аз и Я».

Впервые О. Сулейменов заинтересовался темой будучи студентом Литературного института. В 1960-е годы он публиковал научные работы, посвященные теме тюркизма в «Повести временных лет», а в 1966 году написал кандидатскую диссертацию на тему «Тюркизмы в «Слове о полку Игореве».

Его труды на тот период деятельности были посвящены обширному пласту тюркской лексики в «Слове…». Согласно его исследованиям, изначальная вариация произведения представляла собой двуязычный текст, в котором автор описывал события попеременно переходя на древнерусское и тюркское наречие. Позже на основе этих трудов О. Сулейменовым была написана книга «Аз и Я. Книга благонамеренного читателя», вышедшая в свет в 1975 году. По мнению автора, рукопись изначально не носила враждебный по отношении к кипчакам характер, более того, О. Сулейменов описывает произведение как эпизод столкновений между княжествами, а сам Игорь предстает как отрицательный персонаж.

«Чем глубже вчитывался в такие строки памятника, тем яснее становилась догадка: оригинальный текст поэмы был писан человеком, знающим язык половцев. И писалась эта вещь для двуязычного читателя Киевской Руси XII века

из интервью писателю А. Арцишевскому

Сам же Олжас Сулейменов, давая оценку своей книге, давал понять, что советская история отрицала наличие большого количества слов тюркского происхождения в русском лексиконе, ограничиваясь внедрением слов порядка «аркан» или «кумыс». Сулейменов одним из первых заявил, что древнерусская литература довольно активно пользовалась тюркской лексикой, которую советские историки всегда считали исконно русскими.

«Я впервые заявил, что «Слово о полку Игореве» было написано для двуязычного читателя двуязычным автором. Допустим, русским, который владел и тюркскими языками. Значит, на Руси тогда существовал билингвизм. Я попытался это доказать, опираясь на данные многих древнерусских источников»

из интервью писателю А. Арцишевскому

К слову, книга вызвала сильный ажиотаж. В частности, автора обвиняли в «национализме», «пантюркизме», «методологических ошибках». Обвинение в лице члена Политбюро ЦК Михаила Суслова постановило изъять книгу из продажи, Олжас Сулейменов попал в опалу и не издавался. Конфликт удалось исчерпать усилиями Динмухаммеда Кунаева, чье обращение к Леониду Брежневу помогло автору отделаться строгим выговором.

Между тем, труд Сулейменова был подвергнут критике не только высшим политическим руководством страны, но и научным сообществом СССР. Среди активных противников теории автора были слависты Дмитрий Лихачев, Олег Творогов и другие. Они ссылались на несерьезный, по их словам, уровень трактовок и игнорирование существующей литературы о «Слове…». Сам Олжас Сулейменов по этому поводу говорил:

«В XIX веке, когда эта книга «всплыла» из истории, ее прочли моноязычные исследователи, поэтому они многого в ней не поняли, напридумывали всякие забавные, а порой чудовищные толкования темных мест в тексте, против чего я и выступал»

Олжас Сулейменов обладал высоким уровнем литературной рефлексии во многом потому, что его поэзия зародилась на стыке двух словесных и культурных традиций, каждая из которых обладала концепцией слова и словесного творчества. Благодаря этому его исследование раскрывает читателю закрытые доселе тайны столпа славянской письменной культуры, кишащего тюркизмами русско-славянско-половецко-кипчакская рукописи «Слово о полку Игореве».

Разбор Сулейменова наглядно продемонстрировал массу любопытных деталей. Так, в фразе «Дорискаша до кур Тьмутороканя» слово «кур» раскрылось как тюркское слово «құра». В древности этим словом тюрки обозначали памятники X-XI веков. Построение этого слова прозрачно – от слова «құр» (строй, воздвигай). «…Дебрь Кисаню…», в свою очередь, разными филологами толковались по-разному. Звучали варианты «овраг Кисаней», «дебри Кисаней», предлагались толкования из сербского лексикона. Сулейменов же утверждал, что так автор называл железные кандалы («темір қисан»). Он опирался на множество диалектных названий железа («темiр», «томор», «тимур», «темур», «тамир», «тебрь», «дамiр», «тiмар», «тiмер» и т.п.).

В книге упомянул забытое казахами «кощщы», проформу древнерусского названия обитателя Великой степи, фигура которого в эпоху трехсотлетнего ига обрела почти сказочную фигуральность. Представления о неистребимом кочевнике нашли отчаянное воплощение в фольклорно-обобщенном слове «кощщы» Кащея-бессмертного. Известный тюрколог Николай Баскаков обвинял в незнании автора «АЗ и Я» одного из законов образования слов в казахском языке:

Балық – «рыба», балықшы – «рыбак»;

Темір – «железо», темірші – «кузнец».

Тюркологам, получившим филологическое образование, это положение известно. Но Олжасу Сулейменову, похоже, – нет. Он считает, что было возможно образовать имя деятеля көшші – «кочевник» от казахского глагола көш – «кочуй».

На что Олжас Сулейменов отвечал:

«Баскаков прав, что в казахском языке есть глагол көш «кочуй», но он не знает, что еще недавно это слово выступало и в именном значении – «кочевье».

Жива еще старинная народная песня: «Қаратаудың басынан көш келеді…» («С вершин Каратау спускается кочевье»). В ту (старинную) пору и образовалось личное существительное көшші – «кочевник», которое мы ныне вправе назвать нашим первым древнеказахским словом, обнаруженным благодаря древнерусскому памятнику»

Такими примерами испещрена рукопись «Слова о полку Игореве». Это говорит об обилие тюркских слов, которые прочно засели в русский лексикон. Тюркизмы входили в состав русского языка не только во времена Древней Руси, но и позже. Так, светило русской поэзии Александр Сергеевич Пушкин тоже активно боролся с иноплеменными словами.

«Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства?»

А.С. Пушкин «Статья к французскому переводу басен И. Крылова»

В романе-эпопее Михаила Шолохова «Тихий Дон», написанный на заре образования социалистического государства, несколько раз упоминается «бурсаки» («бауырсақ»).

…За неделю до выхода из лагерей к Андрею Томилину, родному брату батарейца Ивана, приехала жена. Привезла домашних сдобных бурсаков, всякого угощения и ворох хуторских новостей…

…Ильинична совала Наталье в кофту мягких бурсаков…

…Аникушка достал из кармана шаровар бурсак, откусил половину, хищно оголив мелкие резцы, и суетливо, как заяц, задвигал челюстями, прожевывая…

…Аксинья обрадованно встала, торопливо развязала узелок, угостила мужа привезенными из станицы бурсаками и, взяв из походной сумы Степана грязное белье, вышла постирать его в ближней музге…

Разными путями попадали в русский язык новые слова, в т.ч. и слова кочевых цивилизаций, возможно, куда более древних и цивилизованных чем многие привыкли считать. Серьги и кафтаны, базар и казан, деньги и таможня – все эти слова имеют тюркское происхождение. Они все широко используются и по сей день, именно к ним прибегали русские классики при написании своих нетленных произведений, именно они стали основой современного русского языка, который своим богатством во многом обязан в том числе и кочевому народу.

Источник

Слово о полку Игореве. Перевод с древнерусского

Оригинальное название переведенного произведения:

«СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВЕ,
ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА»

Основные значения древнерусского слова «ПЛЪК» (полкъ):
войско, война, поход, битва, сражение, бой, стан, толпа, собрание.
См. значение слова в академическом словаре-справочнике:
http://dic.academic.ru/dic.nsf/slovo_o _polku_igoreve/653/пълкъ
Словарик архаичных слов смотрите ниже данного произведения.

см. древнерусский текст «Слова»: http://www.infoliolib.info/rlit/drl/slovorec.html
см. мой материал по поводу др. переводов: http://www.stihi.ru/2010/11/06/2249
о моем авторском праве на перевод «Слова»: http://www.stihi.ru/2012/03/24/11831
ссылки на словари с примечанием приводятся ниже текста данного перевода

Необходимое примечание о разночтениях и предпочтениях в работе над переводом:

Слово о битве Игоревой,
Игоря, сына Святославова,
внука Олегова

перевод с древнерусского

Не ладно ли было нам, братья,
поведать словами старыми
тяжкую повесть об Игоря битве,
Игоря Святославича?
Начаться же песни сей
по былинам этого времени,
а не по замышленью Боянову!
Ибо Боян был вещий,
коли хотел кому песнь творить,
то растекался умом он
мыслию-белкой по древу,
а по земле – серым волком
и сизым орлом под облаком.
Ибо как вспоминал он
первых усобиц время –
тогда же соколов десять
пускал на лебяжью стаю,
которую лебедь настигнут –
та уж и песнь запевала:
старому Ярославу,
храброму князю Мстиславу,
тому, что сразил Редедю
перед полками касожскими,
а также Роману-князю,
прекрасному Святославичу!
Боян же, светлые братья,
не десять своих соколов
на лебедей выпускает,
но гуслям персты свои вещие
на струны живые кладет,
а струны его уже сами
рокочут славу князьям!

***
Начнем же мы, братья, ту повесть
от старого князя Владимира
до настоящего Игоря,
что крепостью ум изопряг,
что мужеством сердце изострил,
что, исполнившись ратного духа,
навел полки свои храбрые
на Половецкую землю
за землю за нашу Русскую.
Тогда же князь Игорь воззрел
на светлое солнце в небе
и, видя все войско свое
прикрытое тьмою от солнца,
рек ко дружине своей:
“О, братья! И вы, о, дружина!
Уж лучше убиту нам быти,
чем полонену вовек!
Сядем на резвых коней
да бросим взор к синему Дону!”
Спалило ум с «похоти» князю
и вот ведь жалость: на лихо
знаменье ему заступило
изведать Дону Великого!
Рек: “Либо копье изломаю
в конце полей половецких
с вами, русичи, братья,
либо сложу свою голову,
а либо испью золотым
шлемом
Великого Дону!”

***
Боян, о, Боян,
Соловеюшко старого времени!
Если б ты эти битвы прославил,
скача по мысленну древу,
летая умом своим под облаками,
свивая славу двух стран сего времени,
рыща по тропе Трояновой
через поля на горы,–
песню бы петь тебе Игорю,
внуку тому Олегову:
“Соколов занесла ли буря
через поля широкие?–
Галичьи стаи в испуге
бегут к Великому Дону!”
Тебе бы, о, вещий Боян,
внук Велесов, это воспети:
“Вот кони уж ржут за Сулою,
вот слава звенит в граде Киеве,
вот трубы трубят в Новегороде
да стяги стоят в Путивле!”

***
Игорь ждет брата милого Всеволода.
И сказал ему буев тур Всеволод:
“Один ты брат, Игорь,
один мне – свет светлый
и оба мы Святославичи!
Седлай же ты резвых коней,
а мои – те готовы, оседланы
у Курска, брат, напереди.
А мои-то куряне,
сведомые воины:
повиты под трубами,
под шлемы взлелеяны,
с конца копий вскормлены,
пути все им ведомы,
яруги им знаемы,
луки натянуты,
тулы отворены,
сабли изострены;
сами же скачут резво,
как серые волки в поле,
ища себе чести,
а Игорю – славы!”
Тогда же вступил Игорь-князь
в стремя свое золотое
и поехал по чистому полю.
Солнце тут тьмой ему
путь заступает;
ночь же, стоная ему грозою,
птиц пробудила!
Свист звериный сбил их во стаи;
кличет Див на вершине древа,
а велит он узнать и послушать
о земле незнаемой всюду:
и по Волге, и по морю,
и по Суле, и Сурожи,
и Корсуни, а также еще и тебе,
тьмутороканский идол!
Сами ж половцы по бездорожью
бегут к Великому Дону,
и кричат их телеги в полуночи
точно лебеди в клике испуганном!
Игорь к Дону войско ведет!
Уж беду его птицы пасут по подоблачью,
по яругам грозу стерегут ему волки,
и на кости зверей орлы зовут клекотом,
и на щиты червленые брешут лисицы лукаво!
O, земля наша Русская!
Ты уже за холмом, за шеломенем.

***
Долго ночь меркнет.
Заря свет погнала.
Мгла покрыла поля.
Соловьиный щекот уснул.
Говор галок один пробудился…
Сами русы большие поля
преградили щитами червлеными,
ища себе чести,
а Игорю – славы!
Наутро в пятницу потоптали они
поганые половецкие части,
и рассыпались стрелами по полю,
и помчали уж красных девиц половецких,
а с ними – шелка и золото,
и дорогие оксамиты.
Епанчами, кафтанами, скатертьми
тут мосты мостить себе начали
по болотам, местам грязивым
и узорочьем половецким.
Стяг червленый с хоруговью белой,
ал бунчук да серебряно древко
храброму Святославичу!

***
Дремлет в поле гнездо Олегово –
далеко залетело!
Не в обиду оно рождено,
как ни соколу, так ни кречету,
ни тебе, черный ворон,
половчанин поганый ты!
Гзак бежит серым волком
и Кончак ему следует
к Дону Великому.
В день другой, больно рано
свет вещают зори кровавые,
тучи черные с моря идут,
скрыть желают четыре солнца –
в них трепещут синие молнии.
Быть тут грому великому
и дождю идти стрелами
с Дона Великого!
Тут-то копьям ломаться,
тут-то саблям тупиться
о шелом половецкий
на реке на Каяле
да у Дону Великого!
О земля наша Русская!
Ты уже за холмом, за шеломенем!

***
Вот и ветры, Стрибожьи внуки
с моря стрелами веют
на храбрые Игоря пОлки!
Стонет земля, реки мутно текут!
Пыль и порось поля прикрывают!
Стяги глаголят: снова идут
поганые половцы с Дона и с моря,
Русов полки ото всех сторон
Разом они обступили!
Дети бесовы
Преградили кликом поля,
А храбрые русичи
Преградили щитами червлеными.

***
Ярый Тур Всеволод!
Правишь ты в брани,
прыщешь на воинов стрелами,
гремлешь о шлемы мечами булатными!
Где не проскачешь, Тур, светом сверкаючи
своим золотым шеломом,
там и лежат половецкие их
злые, поганые головы;
там же разбиты калеными саблями
шлемы аварские,
Ярый Тур Всеволод!
Что раны ему,
дорогие собратья,
забывшему честь и живот,
град Чернигов,
и отчий престол золотой его, славный,
и милой жены его,
Глебовны красной,
ее свычаи и обычаи?

***
Что ж, были века Трояновы
и минул век Ярославов,
были и битвы Олеговы,
Олега того Святославича!
Ибо этот Олег
крамолу ковал мечами
и стрелами всюду сеял.
Ступает он в стремя златое
в городе Тьмутаракани,
а звон этот также слышал
и Ярослав великий –
сын Всеволода предавний.
Владимир же всякое утро
во Чернигове уши закладывал!
Бориса же Вячеславича
слава на суд привела
и на Каялину тину –
на пополому зеленую,
за обиду Олега постлала
молодого и храброго князя.
С той же Каялы понес Святополк
отца своего убитого
меж иноходцами уграми
ко святой Софии, ко Киеву!
Тогда при Олеге при Гориславиче
сеялась, разрасталась усобица,
погибала жизнь Дажьбожия внука.
В княжих крамолах всякое время
век людской сокращался.
Тогда по Русской земле
редко пахарь покликивал,
но часто вороны граяли
меж собою трупы деля,
да галки вели свои речи,
желая лететь за добычею.
То было в те войны, в те битвы,
а этакой битвы не слыхано:
с рассвета до вечера,
с вечера и до света
стрелы летают каленые,
гремлют сабли о шлемы,
трещат харалужные копья
в поле незнаемом
среди земли Половецкой!
Черна земля под копытами,
костями было посеяна,
а кровью багряною пролита –
взошли они тяготой горькою
в нашей Русской земле!

***
На седьмом же веке Трояновом
бросил жребий Всеслав
о девице ему на удачу.
И, лукавством подпершись в опасном кону,
поскакал он до города Киева,
и доткнулся древком боевого копья
золотого престола киевского.
Прянул от них лютым зверем в полуночи
из Бел-града, объятый мглой синей,
и, доставши везенья с три короба,
отворил он врата Нову-городу,
и расшиб Ярославову славу!
Волком скачет к Немиге с Дудуток!
Ну а там, на Немиге – снопами
стелют головы, жарко молотят
харалужными злыми цепами;
на току – жизнь кладут,
веют – душу от тела!
А Немиги кровавые бреги,
не добром они были посеяны,
но костями сынов наших русских!
Князь Всеслав,– и суды он творил
и князьям он рядил городища;
ну а сам рыскал волком в ночи,
да из Киева до петухов
Тьмутаракань изворачивал!
Хорсу великому волком он путь
каждый раз перерыскивал.
Вот и в Полоцке в колокола
позвонили к заутрени рано
у святой Софии ему –
он же в Киеве звон этот слышал!
Хоть душа была вещая в нем,
хоть и в теле другом подерзала,
но страдал он от бед своих часто.
Для того ему вещий Боян
еще издревле смыслил припевку:
«Ни хитру, ни храбру, ни горазду,
ни тому, кто и птицы ловчее,
не преминуть суда в жизни Божьего!»
О! стонать нашей Русской земле,
воспомянув про старое время
и про первых и старых князей!
Ведь того былого Владимира
пригвоздить уже было нельзя
ко горам золотым его киевским!
Но увы! – ныне стяги его:
те вот – Рюриковы,
а другие – Давыдовы!
И уж врозь развеваются их хвосты,
а их копья поют на Дунае!

***
Ярославнин глас слышен,
зегзицей незнаемой
кычет по зорям утренним рано:
«Как полечу по Дунаю зегзицею,
то омочу я бебряный рукав
во Каяле-реке
и утру я им князю
его раны кровавые
в теле израненном!»
На заре Ярославна плачет
на забрале в Путивле, рыдая:
«Ой, ты Ветер да Ветер-Ветрило!
И зачем ты враждебно так веешь?
И к чему мечешь ханские стрелы
на своих неустанных ты крыльях
на моих лады милого воинов?
Или мало там под облаками
тебе веять повсюду, лелея
корабли свои на море синем?!
И зачем, господин, ты веселье
по ковылию в поле развеял?!
На заре Ярославна плачет
на забрале в Путивле, рыдая:
«Ой, ты Днепр мой, Днепр-Словутич!
Ты пробился сквозь каменны горы
через землю твою Половецкую,
ты лелеял на собственной шее
корабли Святослава военные
до Кобякова стана поганого!
Возлелей, господин, ко мне милого,
чтоб не слАла к нему горьких слез моих
на заре по утру к морю синему!»
На заре Ярославна плачет
на забрале в Путивле, рыдая:
«Ой, ты Солнце, тресветлое Солнце!
Всем тепло и краснО ты повсюду!
Но к чему простираешь лучи свои
золотые на милого воинов? –
В поле безводном лучами горячими
иссушило ты луки их жаждою
и заткнуло им тулы злой тяготой.»

***
Не сороки стрекочут –
на Игорев след
ездят Гза с Кончаком повсеместно!
Тут не граяли вороны,
галки замолкли,
и сороки не стрекотали,
тихо полозы ползали только.
Дятлы тёкотом князю
путь к реке уже кажут,
соловьи же веселыми песнями всем
свет возвещают победный!
Молвит Гза Кончаку:
«Коли сокол к гнезду летит –
соколеночка мы расстреляем
своими злачеными стрелами!»
И Кончак отвечает Гзе:
«Коли сокол к гнезду летит,
то опутаем мы соколенка
дЕвицей красной и милой.»
Отвечает Гза Кончаку:
«Коль его мы опутаем-де
дЕвицей красной и милой,
то не будет ни ясного сокольца нам,
а ни дЕвицы красной и милой!
Тут уж вскоре начнут птицы нас
в поле клювами бить половецком!»

***
Рек в Бояне Ходыня
Святославова доброго мужа,
песнетворца старого времени,
Ярослава, Олега любимца:
«Тяжело голове без могучих плечей,
худо без головы будет телу.» –
как и Русской земле – без Игоря!
Солнце светит на небесах,–
Игорь-князь уже в Русской земле!
А девицы поют на Дунае –
голоса отовсюду их вьются
через синее море до Киева!
Игорь едет по Боричеву
к Пирогощей святой Богородице.
Рады страны и грады – в веселье!
Пели песню старым князьям,
а потом молодым воспети!
Слава Игорю Святославичу,
слава буй-туру Всеволоду
и Владимиру, сыну Игоря!
Здравы будьте, дружина и князи,
полки поборая поганые
за своих людей православных.
И князьям, и дружине – слава!
Аминь

В тексте перевода использовано небольшое количество архаичных слов,
каковые еще употребляются в диалектах современного русского языка.
Это позволило максимально сохранить красоту звучания этого великого
литературного памятника древнерусской культуры.

Источник