Что означает слово притча кратко
Что такое притча?
Приблизительное время чтения: 6 мин.
В Евангелии очень много притч — вымышленных историй, в которых заложен глубокий смысл. Иисус Христос притчами рассказывает своим ученикам и слушателям о Боге. Это не случайно: притча как форма передачи знания, откровения часто достигает большего результата, чем просто изложенная мысль. Приведу пример. Наверное, каждый из нас задумывался над тем, что такое «вечность» и что такое «бесконечность». Если поговорить об этом с математиком, он напишет цифру в бесконечной степени. Физик или астроном объяснит, каково отношение известных нам расстояний к световому году, сколько световых лет разделяет ближайшие звезды, и расскажет, что есть звезды, которые находятся еще гораздо, гораздо дальше. И мы можем попытаться представить, сколько поколений людей летело бы к этим далеким звездам на самой максимальной скорости.
Древняя притча говорит нам о вечности и о времени больше, короче и ярче: стоит одинокая огромная скала, раз в тысячу лет на вершину спускается орел, чтобы поточить об нее клюв; когда он сточит скалу, вечность только начнется. Ни одной цифры, но сразу ясно: вечность непознаваема, несоизмерима с кратким мгновением человеческой жизни.
Фото Erik Drost
Христос прибегает к притче, потому что она застревает в уме и в течение долгого времени побуждает думать. Когда ученики просили его разъяснить притчу о сеятеле, Он сказал: «Вам дано знать тайны. Остальным — в притчах» (см. Мк 4: 11) и объяснил им притчу о сеятеле. Кстати, раз объяснил, значит, ученики тогда еще не знали тайн. А главное, тому, кто думает над притчами и понимает их, тайны начинают открываться. Что за тайны? Самые важные — каков Бог, каков человек и каковы их отношения. Что Бог ждет от человека, что ему нравится в нас, что не нравится, что вызывает радость, а что гнев и отторжение; что главное в нашей жизни, а что второстепенное.
Знания в виде притчи западают в сознание, как семена, прорастают там и дают плоды. Смыслом, которым они проросли, мы наполняем свою жизнь.
Евангельские притчи очень разные. Есть длинные, есть короткие. Есть известные и не очень; одна из самых известных — притча о блудном сыне. В Эрмитаже больше всего народу стоит перед знаменитой картиной Рембрандта «Возвращение блудного сына». Увидеть ее очень трудно, если ты не двухметрового роста, потому что она загорожена спинами людей, которые смотрят на нее по двадцать, тридцать, сорок минут, по часу. Что они пытаются там увидеть? Зачем столько времени глядеть на картину? Благодаря гению великого нидерландского художника она так глубоко раскрывает притчу о блудном сыне, что каждому становится понятен вложенный Христом смысл. Эта притча дана нам в ответ на вечный вопрос человека: «Господи, кто я Тебе и Кто Ты для меня?»
Это самый главный, самый острый и страшный вопрос для любого верующего. Много раз в течение жизни он встает перед каждым из нас, особенно когда приходит беда, горе, постигают испытания. Нам иногда кажется, что Господь перестал быть нашим Отцом, что нам слишком тяжело, что Отец не может послать сыну такое суровое наказание. Но в эти минуты стоит вспомнить слова 90-го псалма, где Господь говорит через Своего пророка Давида, что Он с нами в наших скорбях: с ним есмь в скорби. Бог Сам полностью погрузился в человеческую скорбь, до самой глубины, до предела. Он не мог ее отменить, потому что скорбь неизбежно следует за грехом, но Он пришел и встал рядом с нами. Когда у человека горе, — допустим, у вашего друга умер отец, погиб в автокатастрофе, — с ним не надо говорить, а просто прийти, сесть рядом и обнять, быть рядом. И если вы переживали подобную потерю, он будет чувствовать, что ваше сердце рядом с его сердцем. Вот и Христос вошел в самую страшную скорбь, возможную для человека, чтобы укрепить нас в наших скорбях. У Марины Цветаевой есть такие слова: «Бог. Ты не был женщиной на земле». Вот говорят: «Он не был одиноким стариком, не был больным. » Был! Он был Человеком, Который испытал все скорби. Предательство — ученики разбежались, все оставили. Претерпел бичевание, избиение, поругание и казнь совершенно несправедливо, вообще ни за что! Испытал полную меру человеческой подлости до самого дна.
Я недавно прочел рассказ об одном грузинском князе (когда Грузия вошла в состав российской империи, все помещики, в том числе по российским меркам мелкопоместные, получили право на княжеский титул): случился голод, в селении объединили запасы еды, но кто-то их воровал, и князь отдал приказ, что, если вор будет найден, он должен получить 50 ударов плетью. И оказалось, что воровала его мать. Собралось все село, старую женщину положили на лавку, а сын лег сверху и принял на себя эти 50 ударов. Позволить хлестать мать плетью он не мог, но и отменить приказ нельзя, потому что это будет беззаконие.
Фото peter burge
Христу надо разбудить нас к новой жизни. Как это сделать, как добраться до сердцевины человека? Надо сделать что-то такое, чтобы все поняли: любовь — это главное.
У всего Евангелия задача не дать нам успокоиться. Закон, который был до Евангелия, можно выполнить и успокоиться, а Евангелие вы- полнить нельзя. Как исполнить слова будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд (Лк 6: 36) или будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5: 48)? Когда Христос молится: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин 17: 21), это разве значит, что мы, люди, можем быть так же едины, как Лица Святой Троицы? Не можем. Нам даны в Евангелии невыполнимые заповеди. У Бога задача нас разбудить — чтобы мы не спали, беспокоились и думали о том, что угодно ему.
Поэтому и притчи Христовы услышишь, ходишь с этим, размышляешь, и они тебя будоражат. В них всегда остается непонятая, недосказанная часть, так специально задумано, чтобы мы все время к ним возвращались. Ведь очень хочется уложить Евангелие в схемы, спрятать в футляры, обезопасить себя — но Евангелие острое, оно, как апостол Павел говорит, острее всякого меча обоюдоострого (Евр 4: 12). Об него можно порезаться, пойдет кровь и будет больно, потому что там слова, которые нас обличают, Христос говорит их нарочно, чтобы разбудить нас и привести к Себе.
Это отрывок из книги протоиерея Федора Бородина «Возрастай с Евангелием. Как воспитать ребенка в евангельском духе. Притчи Христовы» издательства «Никея».
Автор расскажет юным читателям о контексте каждой из 27 евангельских притч. Через яркие и интересные примеры из современной жизни, литературы и собственного опыта отец Федор раскроет для мальчишек и девчонок удивительный и глубокий смысл Евангелия.
Значение слова «притча»
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
(церк.-слав., разг. шутл.) — предмет общих разговоров, то, о чем все говорят, сенсация.
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
при́тча
1. близкий басне небольшой рассказ, заключающий в себе моральное, нравственное или религиозное поучение («премудрость») в иносказательной форме, но не содержащий прямого вывода или наставления ◆ Три тысячи притчей сочинил Соломон и тысячу и пять песней. А. И. Куприн, «Суламифь», 1908 г. ◆ Не только Тютчев, чьё творчество — поистине «Соломоновы притчи» и «Песнь песней» царствующего разума, нет, таков даже Пушкин, гармонический Пушкин. М. О. Гершензон, «Мудрость Пушкина», 1919 г. (цитата из НКРЯ) ◆ Простота такого мудреца, как Мережковский, заключается в том, что говорит о таких вещах, о которых нужно высказываться молчанием («Помолчим, братие»), или такими притчами, которые проверяются действием: поступил и понял смысл притчи, а без поступка их толковать можно на тысячи ладов (евангельские притчи). М. М. Пришвин, «Дневники», 1919 г. (цитата из НКРЯ)
2. иносказательное выражение ◆ Не взыщите только, что сегодня я расположен говорить притчами и сравнениями, меня так пугает психологический тон моей темы, что я хочу хоть сколько-нибудь его поразнообразить. А. В. Дружинин, «Дневник», 1845 г. (цитата из НКРЯ) ◆ Отец всегда говорил притчами, образно, и его рассказы запечатлевались в моей душе. Скиталец (С. Г. Петров), «Сквозь строй», 1902 г. (цитата из НКРЯ)
3. перен. разг. устар. непонятная вещь, труднообъяснимое явление, событие, обстоятельство (обычно в вопросительных и восклицательных предложениях); выражение удивления по этому поводу; беда, несчастье ◆ [Самозванец:] Ну что в Москве? // [Пленник:] Всё, слава Богу, тихо. // [Самозванец:] Что? ждут меня? // [Пленник:] Бог знает; о тебе // Там говорить не слишком нынче смеют. // Кому язык отрежут, а кому // И голову. Такая, право, притча, // Что день, то казнь. А. С. Пушкин, «Борис Годунов», 1824–1825 г ◆ Вот смотрю: из леса выезжает кто-то на серой лошади, всё ближе и ближе и, наконец, остановился по ту сторону речки, саженях во́ ста от нас, и начал кружить лошадь свою как бешеный. Что за притча. М. Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени», «Бэла», 1839–1841 г ◆ Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти мёртвые души? Н. В. Гоголь, «Мёртвые души», 1842 г. ◆ Нагнулся и я: точно, нет собаки. — Что за притча! Вскинул я глазами на Фильку: а он улыбается. И. С. Тургенев, «Собака», 1847–1852 г. ◆ «Вишь, какая притча! — // Рассуждал мужик. — // Верно, я не впору // Развязал язык.» И. С. Никитин, «Жена ямщика», 1854 г.
Значение слова притча
Притча в словаре кроссвордиста
притча
Притча При́тча — короткий назидательный рассказ в иносказательной форме, заключающий в себе нравственное поучение (мораль). Владимир Даль толковал слово «притча» как «поучение в примере».
1.Иносказательное повествование с нравоучительным выводом. отт. Иносказательное выражение.
2. устар.то же, что басня
Большой современный толковый словарь русского языка
ж.
1) а) Иносказательное повествование с нравоучительным выводом. б) Иносказательное выражение.
2) устар. То же, что: басня.
Новый толково-словообразовательный словарь русского языка Ефремовой
Словарь русского языка Лопатина
В религиозной и старой дидактической литературе: краткий иносказательный пор учительный рассказ Евангельская п. П. о блудном сыне. притча Colloq о непонятном, труднообъяснимом явлении, событии Что за п.?
Словарь русского языка Ожегова
Современный толковый словарь, БСЭ
притча ж.
1) а) Иносказательное повествование с нравоучительным выводом. б) Иносказательное выражение.
2) устар. То же, что: басня.
Толковый словарь Ефремовой
2. перен. Употр. в восклицательных и вопросительных предложениях в знач.: непонятная вещь, труднообъяснимое явление (разг.). Что за притча.? Вот так притча.! кому язык отрежут, а кому и голову – такая, право, притча. Пушкин. «Вишь, какая притча!» рассуждал мужик: «верно я не в пору развязал язык». И. Никитин. Притча во языцех (церк.-слав., разг. шутл.) – предмет общих разговоров, то, о чем все говорят, сенсация.
Толковый словарь русского языка Ушакова
Словарь литературоведческих терминов
1960. С. С. Аверинцев.
Большая советская энциклопедия, БСЭ
Полный орфографический словарь русского языка
загадка, загадочное изречение пословица, поучительное изречение таинственное явление пророчество образ, прообразование
Если притча не понравилась, показалась непонятной, глупой или бессмысленной — это не означает, что притча плоха.
Притча – это малый поучительный рассказ в дидактико-аллегоричном литературном жанре, заключающий в себе моральное или религиозное поучение (премудрость).Исторически понятие « притча » много раз трансформировалось.
«Нож» — это притча о всем надоевшем отчуждении и всем недостающей любви, «Двое» — головокружительный диалог двух подсознаний, «разговор» двух тел», изящнейшая иллюстрация к «эффектам поверхности» Жиля Делеза, одного из отцов постмодернистской культуры, а «Его жена» — притча о пустоте бытия-небытия и несущественности вещественности.
Значение слова притча
Словарь Ушакова
пр и тча, притчи, жен.
| Иносказательное выражение. Говорить притчами.
Педагогическое речеведение. Словарь-Справочник
близкий басне небольшой рассказ, содержащий поучение в иносказательной форме, но без морали, без прямого наставления. Мораль каждый извлекает (или не извлекает) из П. сам. Словарь В.И. Даля толкует П. как «поучение в примере». В широкоизвестном сюжете, впервые зафиксированном у Эзопа, отец, видя, что никакие уговоры не могут заставить сыновей жить дружно, велел принести им пучок прутьев и предложил его разом переломить. Как ни силились сыновья, ничего не получилось. Тогда отец развязал пучок и стал давать сыновьям по одному прутику, каждый из которых они без труда переломили. Перед нами простейший вид П. — наглядный пример для доказательства моральной идеи: «Насколько непобедимо согласие, настолько бессилен раздор».
Секрет популярности П. кроется не только в специфических особенностях ее содержания и художественной формы, но и в ее доступности для любого слушателя. Язык П. прост, безыскусен, близок к разговорному: слова и выражения даются в их прямом, непосредственном значении, что способствует ясности и точности смысла. П. легко запоминается, прочно держится в сознании. П. соединяет в себе стремление к оценке и обобщению явлений жизни, с одной стороны, с изысканностью содержания и формы в соединении с занимательностью и красочностью повествования — с другой.
В отличие от басни, которая сразу преподносит недвусмысленный вывод-мораль, П. имеет более свободную, «открытую» форму. Она требует от слушателя или читателя перенести себя в ситуацию П., активно постигать ее смысл и в этом сближается с загадкой. Будучи аргументом в беседе или споре, П. должна быть разгадана, т. е. сопоставлена, сопережита и понята в результате самостоятельной интеллектуально-нравственной работы человека.
Жанр П. дошел до нас из глубин дописьменной древности, возник он на Востоке, где любили говорить загадками, иносказаниями. На рубеже классической эпохи и эллинизма П. попадает в риторскую школу и начинает входить в число подготовительных упражнений, с которых начиналось обучение ритора. Ученика готовили к использованию П. как одного из средств аргументации в публичной речи. Об упражнениях, материалом для которых служила П., мы имеем самые подробные указания в «Приуготовлении к красноречию» Афтония (IV в. н. э.). С конца XVI в. чтение П. Эзопа на языке оригинала включается и в программы западнорусских школ. При составлении «Азбуки» Л.Н. Толстой широко использовал сюжеты П. древнегреческого поэта Эзопа, жившего, по преданию, в VI в. до н. э. Заимствуя сюжеты у Эзопа, Л. Толстой подвергал их коренной переработке, переделке. Фактически создавались произведения по мотивам оригинала, подчиненные учебно-педагогическим целям.
Учитель использует в своей речи П. для того, чтобы научить ребят осознанно относиться к своим чувствам, к своему внутреннему миру; в качестве аргумента в беседе или споре. Это может быть и классически завершенная П., и упоминание о распространенных сюжетах, восходящих к древнейшим П. Форма изложения П. всецело определяется задачей речи: она может быть краткой и пространной, чаще — краткой, чтобы не отвлекать внимания от основного хода мысли.
Учитель-словесник обращается к П. при анализе многих литературных произведений, так как сюжеты знаменитых П. введены в их художественную ткань (П. об умершем и воскресшем Лазаре в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»; П. о Кифе Мо-киевиче и Мокии Кифовиче в «Мертвых душах» Н.В. Гоголя и др.).
На уроках русского языка П. используется как занимательная форма сообщения новых знаний, возбуждающая интерес к определенным фактам языка, постановки проблемных вопросов, активизирующих деятельность учащихся, и в качестве дидактического материала.
Учитель-словесник не только должен знать как можно больше П., но и уметь в той или иной ситуации рассказать их так, чтобы ученик за конкретным, понятным ему словом П. сумел открыть ее глубокое значение.
Лит.: Прокофьев Н.И. Древнерусские притчи и их место в жанровой системе литературы русского средневековья // Литература Древней Руси: Межвузовский сборник научных трудов. — М., 1988; Его же. Древнерусская притча.— М., 1991; Товстенко 0.0. Специфика притчи как жанра художественного творчества / Притча как архетипическая форма литературы // Вестник Киев, ун-та. Ром.-герм. филология. — Киев, 1989. — Вып. 23.
Культурология. Словарь-справочник
☼ дидактико-аллегорический жанр, в основных чертах близкий басне. В отличие от нее форма П.
1) неспособна к обособленному бытованию и возникает лишь в некотором контексте, в связи с чем она
2) допускает отсутствие развитого сюжетного движения и может редуцироваться до простого сравнения, сохраняющего, однако, особую символическую наполненность;
3) с содержательной стороны П. отличается тяготением к глубинной «премудрости» религиозного или моралистического порядка, с чем связана 4) возвышенная топика (в тех случаях, когда топика, напротив, снижена, это рассчитано на специфический контраст с высокостью содержания). П. в своих модификациях есть универсальное явление мирового фольклорного и литературного творчества. Однако для определенных эпох, особенно тяготеющих к дидактике и аллегоризму, П. была центром и эталоном для других жанров, напр.: «учительная» проза ближневосточного круга (Ветхий Завет, сирийские «Поучения Акихара», «машалим» Талмуда и др.), раннехристианской и средневековой литературы (срв. прославленные П. евангелий, напр. П. о блудном сыне). В эти эпохи, когда культура читательского восприятия осмысляет любой рассказ как П., господствует специфическая поэтика П. со своими законами, исключающими описательность «художественной прозы» античного или новоевропейского типа: природа или вещи упоминаются лишь по необходимости, но становятся объектами самоцельной экфразы — действие происходит как бы без декорации, «в сукнах». Действующие лица П., как правило, не имеют не только внешних черт, но и «характера» в смысле замкнутой комбинации душевных свойств: они предстают перед нами не как объекты художественного наблюдения, но как субъекты этического выбора. Речь идет о подыскании ответа к заданной задаче (поэтому П. часто перебивается обращенным к слушателю или читателю вопросом: «как, по-твоему, должен поступить такой-то?»).
П. интеллектуалистична и экспрессивна: ее художественные возможности лежат не в полноте изображения, а в непосредственности выражения, не в стройности форм, а в проникновенности интонаций. В конце XIX в. и в XX в. ряд писателей видят в экономности и содержательности П. возможность преодоления формальной тяжеловесности позднебуржуазной литературы. Попытку подчинить прозу законам П. предпринял в конце жизни Л. Н. Толстой. На многовековые традиции еврейской и христианской П. опирался Ф. Кафка (особенно в своих малых произведениях). То же можно сказать об интеллектуалистической драматургии и романистике Ж. П. Сартра, А. Камю, Ж. Ануя, Г. Марселя и др., также исключающих «характеры» и «обстановочность» в их традиционном понимании. По-видимому, П. еще надолго сохранит свою привлекательность для писателей, ищущих выхода к этическим первоосновам человеческого существования, к внутренне обязательному и необходимому.
Фразеологический словарь русского языка
Православие. Словарь-справочник
поучительный рассказ, в котором информация подается в образной форме, через примеры. Для лучшего понимания народом Своего учения Иисус Христос часто говорил притчами.
Фразеологический словарь (Волкова)
► Его поступки стали притчей во языцех.
Терминологический словарь-тезаурус по литературоведению
небольшой рассказ, содержащий моральное или религиозное поучение в иносказательной, аллегорической форме.
Рб: роды и жанры литературы
Род: эпические жанры
Асс: аллегория, басня
Пример: Притчи Евангелий, например, притча о блудном сыне.
* В притче всегда заключена определенная дидактическая идея. Притча широко применяется в Евангелии, в аллегорической форме выражая духовные наставления. Широкой известностью пользуются Притчи Соломона (Н. Степанов). *
Словарь забытых и трудных слов ХVIII-ХIХ веков
Иносказательный рассказ с нравоучением, басня; что-то непонятное, труднообъяснимое; выражение удивления по этому поводу; беда, несчастье.
Гаспаров. Записи и выписки
Библейский Словарь к русской канонической Библии
Эстетика. Энциклопедический словарь
жанр эпической миниатюры, имеющей форму краткого аллегорического иносказания с морализирующей, дидактической направленностью религиозно-нравственного или сугубо светского характера. Эпичность притчи состоит в том, что в ней отсутствует какая-либо точная, исторически достоверная пространственно-временная конкретика. Нередко притча имеет параболическую или даже сферическую композицию, где развертывающаяся мысль движется по закольцованной траектории. На первый взгляд может показаться, что она все дальше удаляется от исходной содержательной посылки. Но в повествовании неизбежно наступает этап, когда она возвращается в исходную точку, обогащенная приобретенным смыслом, обладающим значительной суггестивной (внушающей), назидающей силой.
В притчах представлены универсальные, типичные для всех времен и народов ситуации и предлагаются столь же универсальные, абсолютно надежные модели решения затруднительных социально-нравственных и религиозно-экзистенциальных проблем. С наибольшей полнотой и силой все эти особенности данного жанра проявились в библейских и прежде всего в евангельских притчах. В четырех Евангелиях содержится более тридцати притч. С их помощью Иисус Христос доводитдотех, кто внемлет ему, сокровенные смыслы своего учения.
Каждую притчу можно представить как облаченную в драматическую форму, развернутую в художественном времени и пространстве, разыгранную в лицах пословицу. Те свойства, которыми обладает пословица, характерны и для притчи, поскольку оба жанра имеют одни и те же психоментальные и нравственно-этические основания. Так, характеристика пословицы, предложенная Й. Хейзингой в его «Осени средневековья», в полной мере относится и к притче:« Потребность л юбому житейскому эпизоду придавать форму нравственного образца, любое суждение облекать в форму сентенции, из-за чего оно приобретает нечто субстанциальное и неприкосновенное, короче говоря, процесс кристаллизации мысли находит свое наиболее общее и естественное выражение в пословицах. Пословицы выполняют в средневековом мышлении яркую жизненную функцию.
Притчеобразная форма всегда обладала особой притягательностью для художников слова. Многие писатели Запада (Ф. Кафка, Б. Брехт, Ж.-П. Сартр, А. Камю) и России (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Л. Н. Толстой и др.) использовали ее в своем творчестве.
Библия: Тематический словарь
♦ история, иллюстрирующая духовные истины
А. Предназначение притч
♦ пояснить важный вопрос:
Суд 9:7-20; 1Цар 12:1-7
Ис 5:1–7; Иез 17:1-18; Ос 12:10
♦ учить нас о Царствии:
♦ скрыть учение от неспособных уверовать:
Б. Притчи в Ветхом Завете
♦ Иофама об Авимелехе:
Иез 17:3–8,22–24; Иез 20:45–48; Иез 24:1-5
♦ см. также таблицу на с. 368
В. Использование притч Иисусом
♦ постоянно использовал их:
♦ объяснял их только ученикам:
Мф 13:10–13; Мк 4:3–8,14–20; Лк 8:9,10
♦ учил о Царствии Божием:
Мф 5:14,15; Мк 4:21,22; Лк 8:16
♦ благоразумный и безрассудный строители:
♦ заплата из небеленной ткани к ветхой одежде:
Мф 9:16; Мк 2:21; Лк 5:36
♦ молодое вино и ветхие мехи:
Мф 9:17; Мк 2:22; Лк 5:37,38
Мф 13:3-23; Мк 4:3-25; Лк 8:5-15
Мф 13:31,32; Мк 4:30–32; Лк 13:18,19
Мф 21:33–46; Мк 12:1–6; Лк 20:9-18
Мф 24:45–51; Лк 12:42-48
Мф 25:14–30; Лк 19:12-27
♦ см. также таблицу на с. 1041, 1042
Вестминстерский словарь теологических терминов
♦ ( ENG parable)
короткая история, основанная на обыденном опыте и содержащая определенный смысл.
Энциклопедический словарь
Словарь Ожегова
ПРИТЧА, и, ж.
1. В религиозной и старой дидактической литературе: краткий иносказательный поучительный рассказ. Евангельская п. П. о блудном сыне.
2. перен. О непонятном, труднообъяснимом явлении, событии (разг.). Что за п.?
• Притча во языцех (книжн., обычно ирон.) предмет общих разговоров.
| прил. притчевый, ая, ое (спец.).
Словарь Ефремовой
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона
(литер.) — небольшой рассказ, аллегорический по форме и нравственно-дидактический по цели. К сходной с ней поэтической форме — басне притча относится так, как аллегория — к поэтическому образу: в то время как применения образа бесконечно разнообразны, аллегория и П. символизируют, по замыслу автора, лишь одну, вполне определенную идею. Процесс творчества в создании П. противоположен поэтическому. Поэт мыслит образами, которые можно потом перевести в отвлеченные формулы, на язык прозаический; сочинитель П. имеет готовое прозаическое обобщение и лишь одевает эту абстракцию в художественную оболочку индивидуального случая. Движения мысли вперед в создании П. нет; идея делается в новой, образной форме нагляднее, общедоступнее, но не создается вновь, не становится сложнее, развитее. Но это касается только момента индивидуального создания П.; в дальнейшем своем существовании она может применяться к другим случаям, стать иносказательной в более широкой форме, опоэтизироваться: это условие ее жизни, ибо П., пригодная только для одного исключительного случая, исчезает из памяти вместе с ним.
Ар. Г.
Одним из любимых, пользовавшихся большим сочувствием в народе и уважением русских грамотников религиозно-назидательных чтений в древнерусской письменности была П. Своей искусственностью, более или менее удачным сближением двух разнородных по содержанию понятий и предметов она удовлетворяла незатейливому вкусу древнерусского грамотника, а своим назиданием, извлекаемым посредством аллегорического объяснения, — его религиозным требованиям. Простой народ она увлекала картинностью изложения и занимательными подробностями в развитии ее содержания. Книжники наши усердно списывали восточные апологи, переделывали их, усложняли прибавками и решались даже на собственные опыты в этом роде. П. в древней Руси понималась различно. Под П. разумелась и пословица — «есть же П. и до сего дне, — говорит Нестор, — погибли якоже обры», — и вообще всякое меткое изречение; под П., далее, разумеется и ныне какое-либо несчастье или неожиданный случай. «Эка П. случилась», говорит простолюдин при постигшем его несчастном обстоятельстве, или «век без П. не изживешь». Название П. носило, затем, всякое аллегорическое объяснение какого бы то ни было предмета. В «Сказании от притчей вкратце» мы читаем: «Стоит гора на двух холмех, среди горы кладязь глубок, на верху горы лежат два камени самоцветные, а над ними два лютые льва. Толк. Гора — человек на двух ногах стоит, а каменья — очи ясные, а львы лютые — брови черные, а кладязь — гортань и горло». Наконец, под П. в собственном смысле разумеется такой род литературы, в котором под внешними образами предлагается какая-либо мысль или ряд мыслей догматических или нравственных с целью нагляднее объяснить их или живее запечатлеть в сердцах читателей. Образцами П. в литературе византийской послужили П. Св. Писания.
С именем притчи из Св. Писания наш древнерусский грамотник не соединял определенного взгляда: всякое непонятное для него изречение в Св. Писании он называл П. (например «Дух Божий ношашеся верху воды»). С другой стороны, любя аллегорическую форму, он находил П. в Св. Писании там, где по смыслу самого Писания ее не было; так, например, в словах апостола Павла «трикраты корабль опровержеся со мною» древний книжник видит П.: «трижды человечество потопи: в раи, в потопе и по приятии закона, егда на идолослужение уклонишася людие нощь и день». Что касается до действительных П., сказанных И. Христом, то вообще они излагаются не вполне, как в Евангелии, а отрывочно, только первые слова П., например, «человеку некоему богату угобзися нива»; затем следует уже само толкование. Толкование этих П. излагается своеобразное, не такое, какое в некоторых П. предложено самим И. Христом или какое обыкновенно на основании св. предания соединяется с известной П. Притча о сеятеле толкуется так: «семя есть слово Божие, впадшее в терние — Иуда, шед бо удавися и птицы небесные снедоша его, на землю же благу — пророци и апостоли». Вообще, древнерусский книжник не любил вдаваться в толкованиях П. в отвлеченности, а сосредоточивал смысл П. на лицах и событиях действительных из священной истории Ветхого и Нового Завета. Например, «Жена некая имяше драхму и погуби ю. Толк : жена — церковь, драхма — Адам». Древнерусский книжник не заботился о выдержанности соответствия между целой П. и толкованием, а основывал последнее на случайном сближении отдельных слов П. с той или другой личностью или обстоятельством. Как переводные, так и оригинальные П. в нашей древнерусской письменности носят на себе характер нравственно-религиозный и притом более или менее аскетический. Это объясняется тем, что проводниками П. были у нас исключительно иноки, мрачно смотревшие на мир, полный суеты, и видевшие в нем только обман и ложь. В «книгах благодатного закона» они искали подтверждения своего воззрения и это воззрение переносили через литературу в массы народа. Трудно найти в древнерусской письменности П., которая была бы свободна от аскетического взгляда на жизнь и мир. После Св. Писания первым и главным источником, из которого заимствовал наш древнерусский грамотник П., были прологи и сочинения святых отцов. В печатном прологе под 28 числом сентября помещена П. «О теле человеческом и о души и о воскресении мертвых». Содержание ее следующее: человек доброго рода насадил виноград, оградил его оплотом; между тем ему нужно было отправиться в дом своего отца. Оставить кого-либо из приближенных к нему лиц охранять виноградник — значит отдать добро на верное расхищение; подумал — и посадил у дверей виноградника слепца с хромцом, а сам отправился в путь. «Что убо повевает извнутрь врать», спросил слепец своего товарища, и когда последний сказал: «многая благая, господина нашего внутрь, ихже неизреченно вкушение», у слепца явилась мысль проникнуть во внутренность виноградника: хромой должен был сесть на плечи слепого и указывать ему дорогу. Возвратившийся господин тотчас же заметил похищение; ни слепой, ни хромой не признавали себя виновными и сваливали свою вину друг на друга. Господин сел на судилище и сказал им: «якоже еста крала, тако да всядет хромец на слепца», и приказал их бить в таком положении. Толкование. Человек домовитый есть Иисус Христос, виноград — земля, оплот — заповеди Божии, слепец и хромец — тело и душа человека, суд — воскресение мертвых. П. эта была в большом уважении у грамотников русских, что доказывается множеством списков ее в разных сборниках. Она, между прочим, приведена в слове Кирилла Туровского: «О теле человечестем и о души и о воскресении мертвых». Грамотею древнего времени П. эта, вероятно, показалась слишком краткой и бледной, и потому он усложнил ее вставками и украсил риторическими, напыщенными фразами, затемнившими ее и лишившими первоначального поэтического колорита; после каждой почти фразы он приводит толкование с обширным нравоучением. Не меньшим уважением пользовалась П. под заглавием «Иже во святых отца нашего Иоанна Златоустого архиепископа Константина града повесть душеполезна в чину притча о дворе и змии и что есть житие се настоящее всякого человека». Самым любимым чтением наших предков была повесть о житии Варлаама и Иоасафа царевичей индийских (см.) и в особенности притчи, заключающиеся в ней. П. эти, независимо от самого содержания повести, были в большом употреблении у древнерусских книжников, что показывают их списки и переделки. Эта любимая у всех народов в средние века духовно-нравственная повесть перешла к нам от греков, через южно-славянские литературы. Кто был составитель ее — неизвестно. Некоторые, основываясь на том, что в заглавии греческого текста поставлено имя Иоанна мниха из монастыря св. Саввы, приписывают повесть эту св. Иоанну Дамаскину. Переход ее в нашу литературу Пыпин относит к XIV или XIII столетию и даже раньше. Предположение, что повесть эта перешла к нам именно из литературы южно-славянской, находит себе подтверждение в том, что одна из притчей, взятая из жития царевича Иоасафа (об инороге), называется в некоторых сборниках притчей «от болгарских книг». Русский книжник дополнил ее различными вставками — вместо одного инорога, погнавшегося за человеком, у него являются лев и верблюд, вместо одного дерева — два, золотое и серебряное, и проч. Соответственно вставкам осложняется и толкование.
Толковый словарь живого великорусского языка, Даль Владимир
вероятно притеча, от притечь; см. притка.
Большая Советская Энциклопедия
возникает лишь в некотором контексте, в связи с чем она
допускает отсутствие развитого сюжетного движения и может редуцироваться до простого сравнения, сохраняющего, однако, особую символическую наполненность;
Лит.: Добротворский С., Притча в древне-русской духовной письменности, «Православный собеседник», 1864, апрель; Лихачев Д. С., Поэтика древнерусской литературы, 2 изд., Л., 1971; Jeremias J., Die Gleichnisse Jesu, 5 Aufl., Gött., 1958; Lambert W., Babylonian wisdom literature, Oxf., 1960.