Что отвергал чехов в жизни

Собственно, подобными же персонажами полны пьесы и рассказы Чехова.

В статье «В защиту этики», рассуждая о духовном крахе русской интеллигенции, Георгий Федотов замечает: «русская литература. в своем нравственном горении. быть может, единственная христианская литература нового времени. кончается с Чеховым и декадентами, как интеллигенция кончается с Лениным».

Чехов оказывается здесь некой финальной точкой, завершающей рефлексию духовных поисков русской литературы. И, одновременно, некой «последней каплей» этики. Исчезнет она – и разразится революционная катастрофа, явится большевизм.

Следующие рассуждения Федотова помогают еще резче высветить образ Чехова как «последнего пророка» русской интеллигенции и ее духовного краха: «В течение столетия. русская интеллигенция жила. в накаленной атмосфере нравственного подвижничества. В жертву морали она принесла все: религию, искусство, культуру, государство – и наконец, и самую мораль. Грех интеллигенции в том, что она поместила весь свой нравственный капитал в политику, поставила все на карту в азартной игре, и проиграла.

На эту тему

Грех – не в политике, конечно, а в вампиризме политики, который столь же опасен, как вампиризм эстетики, или любой ограниченной сферы ценностей. Политика есть прикладная этика. Когда она потребовала для себя суверенитета и объявила войну самой этике, которая произвела ее на свет, все было кончено. Политика стала практическим делом, а этика умерла, – была сброшена, как змеиная шкурка, никому не нужная».

Прямо в стиле Чехова. Писания которого представляют, по сути, столь же краткое и четкое описание катастрофы русского интеллигента.

Да, если во что Чехов и верит, то в отдельного человека, если на что и надеется, то на последнюю неразрушимую грань человеческого в нем (знаменитый призыв: «Берегите в себе человека»). Собственно, все дело Чехова как писателя и есть эта оборона последней пяди человеческого от пошлости внутренней и внешней.

Символично, что годы жизни Чехова (1860–1904) как будто обрамляют годы кризиса русской интеллигенции. От знаменитых 60-х с их нигилизмом и разночинством до преддверия первой русской революции (т. е. времени исчезновения интеллигенции как класса).

«Вот умрет Толстой, и все к черту пойдет», – любил повторять Чехов. Едва ли с меньшим основанием эти слова можно отнести к нему самому. Толстой переживет Чехова на шесть лет. Следующие 70 он будет носить сомнительное звание «зеркала русской революции». Но «зеркалом» первой ее, февральской, фазы нужно, по справедливости, признать Чехова. Все время от февраля до октября 1917-го пространство русской революции плотно заселено чеховскими персонажами. Среди целой вереницы которых есть один особенно яркий.

Рассказ «Палата № 6», опубликованный в 1892 году, произвел немалое впечатление на читающую публику. Илья Репин писал Чехову о «колоссальной идее человечества», вырастающей из него. «Палата № 6 – это Россия, это Русь!» – еще определенней высказался Лесков. А тов. Ульянов (Ленин) признавался: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, что и я заперт в палате № 6». Что ж, будущему преобразователю России не откажешь в даре предчувствия.

Но наиболее замечателен центральный образ – образ революционной интеллигенции в лице Ивана Дмитрича, человека умного, тонкого, деликатного, порядочного, нравственного, несчастного и больного.

Человечество Иван Дмитрич делит исключительно «на честных и подлецов», говорить больше всего любит о «сплоченности интеллигентских сил», необходимости обществу «осознать себя и ужаснуться», а также с восторгом – о женщинах и любви (хотя ни разу не был влюблен).

Лучшие страницы рассказа – это, несомненно, сцена встречи просвещенной власти и интеллигенции в палате номер шесть.

– За что? – кротко спрашивает его просвещенная Власть.

– Шарлатан! Палач! – отвечает возмущенная Интеллигенция. – За что вы меня здесь держите?

– За то, что вы больны, – рассудительно отвечает Власть.

– Да, болен, – уже не столь уверенно соглашается Интеллигенция, – но ведь сотни сумасшедших гуляют на свободе, притом что вы неспособны отличить их от здоровых. Почему должны сидеть мы, а не ваша больничная сволочь, хотя в нравственном отношении вы неизмеримо ниже каждого из нас? Где логика?

– Логика тут ни при чем – рассудительно отвечает Власть, садясь на любимый конек своей «мистической философии». – Все зависит от случая. Кого посадили – тот сидит, кого не посадили – гуляет. В том, что вы душевнобольной, а я доктор, нет ни нравственности, ни логики, одна пустая случайность.

– Этой ерунды я не понимаю, – бормочет сбитая с толку Интеллигенция и дрогнувшим голосом просит ее отпустить.

– Не могу, это не в моей власти, – грустно отвечает Власть. – Ведь если я вас отпущу, вас тут же задержат горожане и полиция и вернут назад.

– Да, да, это правда, – отвечает окончательно упавшая духом интеллигенция. – Что же мне делать? ЧТО ДЕЛАТЬ?

За этим классическим вопросом русской интеллигенции следует кульминация встречи. Взглянув на своего вечного спутника во всей его искренней наивности, Власть проникается к нему глубокой симпатией и, отечески присев рядом на больничную кровать, отвечает со всем душевным участием: «Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении – бежать. Но поскольку это, к сожалению, бесполезно, остается сидеть. Ведь кто-то же должен сидеть, раз существуют тюрьмы? Не вы – так я, не я – так кто-нибудь третий. »

Другие материалы автора

Но пусть лучше читатель сам не поленится, прочтет эту сцену и оценит все ее обаяние. Нам же пора закругляться.

Итак, в чем же мораль нашей сказки? В том, возможно, что Чехов вечен, и за более чем сто лет, прошедших с написания этого рассказа, в мире не изменилось ровным счетом ничего. Разве что смысл и значение его творчества выросли до поистине глобальных масштабов, и сегодня в «Палате № 6» мы готовы увидеть не только судьбу России, но и историю цивилизации в целом, историю души последнего, исчезающего в ней человека.

Источник

Что отвергал чехов в жизни

Тот, кому выпало на долю бытописать тусклую, серую жизнь русского обывателя 80-х годов, сам испытал на себе всю тягость этой тусклой и серой действительности. У нас мало писателей, которым удавалось бы с первых же шагов своей деятельности завоевать известность, симпатии, положение в обществе. Но из этих немногих редко кому приходилось пробивать себе путь в такой серой и тусклой среде. Через плохонькие уличные юмористические журнальчики (ибо в то время у нас не было идейной или художественной юмористической печати) мелкими незначительными рассказами-шаржами пробивался к известности А.П. Чехов. И когда наконец он обратил на себя внимание публики и критики, за ним был ряд непроизводительно потраченных усилий на поиски себя и своего места в литературе.

После ряда предыдущих поколений, насквозь пропитанных альтруизмом и так называемой «тенденциозностью», Чехов поражает какой-то холодной безжалостностью анатома, для которого как будто нет людей, а есть только трупы, подлежащие вскрытию и изучению. Это объективное, аналитическое отношение Чехова к действительности вытекали из его резко критического отрицательного отношения к этой действительности. Чехов по самому складу мысли изображает главным образом все мелочное, ничтожное, мещанское в нашей жизни. А так как это мелочное, ничтожное, мещанское в то время (да и сейчас) составляло главное, доминирующее, то не удивительно, что Чехову удалось описать громадный круг современности. И в этой ненависти и критике он был беспощаден. Добрый, мягкий, нежный в личной жизни, он был ядовит, жесток, безжалостен перед лицом господствующей пошлости.

Благодаря этой неясности путей, которыми может и должно прийти будущее, Чехов всегда был далек от реальной борьбы за это будущее, всегда был чужд борющихся за него людей, всегда был аполитиком. И это заставляло его пессимистически смотреть на многие положительные явления русской жизни, которые он, благодаря такому предвзятому мнению, относил к тусклой и серой современности.

Бедная русская земля, бедные певцы ее.

Впервые опубликовано в газете «Наше слово». 1910. 17 января, за подписью «Профан».

Источник

Абрамов Я. В.: Наша жизнь в произведениях Чехова

«Наша жизнь в произведениях Чехова.»

«Книжки недели», 1898, июнь, сс. 130-168.

из сопоставления этих упреков с другими упреками, которые высказываются по адресу того же писателя теми же самыми критиками и которые сводятся к обвинению Чехова в отсутствии у него какого бы то ни было миросозерцания. Таким образом, с одной стороны, Чехова обвиняют в том, что он выбирает из жизни только один определенный ряд явлений и неправильно окрашивает эти явления, что, очевидно, человек, находящийся в здравом уме, может делать только с определенной целью и побуждаемый определенными мотивами, а с другой, Чехов представляется чем-то вроде фотографического аппарата, бесстрастно отражающего все, что ни попадает в поле объектива этого аппарата. Кажется, ясно, что такого рода противоположные упреки прямо уничтожают один другой. Если художник производит над наблюдаемой действительностью переработку в определенном направлении, то уж никак нельзя говорить, что у него нет никакого мировоззрения и он только бесстрастно отражает действительность. Если же верно последнее, если Чехов только фотографирует, тогда теряют всякий смысл обвинения его в односторонности, в подборе явлений и т. п. И раз такие несовместимые упреки раздаются из одних и тех же уст, отсюда следует только, что владетели этих уст просто мало думают о том, о чем они говорят.

Когда прошлым летом появился на страницах «Русской Мысли» рассказ Чехова «Мужики», он вызвал целый переполох в нашей печати. Большие и малые критики считали своею обязанностью высказать свое мнение и, надо правду сказать, говорили больше все такой вздор, который лучше было бы говорившим держать про себя. Многие из писавших по поводу рассказа Чехова отнеслись к этому рассказу как к личному оскорблению, и раздражение так и сквозило в каждом их слове. В общем, обвинения, направленные на Чехова из-за «Мужиков», сводились к тому, что он видит в деревенской жизни только одни темные стороны и совсем не хочет знать светлых, причем некоторые ехидно добавляли, что, небось, автор не изображает в таком же безнадежном виде городскую жизнь. Другие, ставшие на сторону Чехова, напротив, ставили ему в заслуги такой «односторонний» взгляд на деревенскую жизнь и тоже приписывали ему тайное желание унизить деревню перед городом. Нашлись и такие умники, которые пришли даже в восторг перед несчастным, выведенным в рассказе ресторанным лакеем Чикильдеевым, в лице которого увидели, ни более, ни менее, как прекрасный образчик продуктов просветительного воздействия города, в противоположность типам темной деревни. Глупости человеческой, как известно, нет предела, и это было лишний раз доказано критиками, разбиравшими одно из лучших произведений Чехова. И вот, как бы для того, чтобы успокоить одних и разочаровать других, Чехов неожиданно для умных критиков, вслед за «Мужиками», напечатал «Мою жизнь», в которой изобразил городскую жизнь вообще и жизнь интеллигентной части городского населения в особенности, такими мрачными красками, перед которыми краски, употребленные для изображения «Мужиков», кажутся даже слишком бледными.

в самом деле, не взглянуть на культурную часть общества с точки зрения, на которой волей-неволей должен стоять рабочий человек?

Выше мы остановились на содержании одного из последних произведений Чехова «Моя жизнь», чтобы показать, как несостоятельны упреки, делаемые этому писателю, в неверности его изображений, в их односторонности. Несостоятельность этих упреков становится еще более очевидною при ознакомлении с необыкновенным богатством, с поразительным разнообразием содержания произведений Чехова. Какая уж тут односторонность, когда он буквально пересмотрел все области нашей жизни и для всех их дал более или менее обстоятельные, больших или меньших размеров изображения?

Возьмем для примера хоть книжку «Пестрые рассказы». В книжке этой 41 рассказ, причем содержание их взято из самых разнообразных сфер жизни.

Богатству внешнего содержания произведений Чехова соответствует и богатство типов, обрисованных им. Смело можно сказать, что решительно все преобладающие в нашей современной жизни типы нашли место в книгах Чехова, изображены им во весь рост и изображены с беспощадною верностью. Я позволю себе остановиться лишь на одном из этих типов, с особенною охотою изображаемом Чеховым и в настоящее время являющемся положительно преобладающим типом нашей жизни. Дело идет о людях, страдающих отсутствием воли. Это тип людей не способных ни к любви, ни к ненависти, ни к настойчивому труду, ни к достижению какой-либо определенной цели. Тип этот имеет место и на Западе, и великолепный образчик этого типа дан Ибсеном в лице приват-доцента истории культуры Тесмана (в «Гедде Габлер»). Но на Западе этот тип или настолько малочисленен, или настолько парализуется противоположным типом людей сильной воли, что он не оказывает никакого заметного воздействия на течение жизни. Иное дело у нас. Обилие этих безвольных людей, при ничтожной численности людей с сильной волей, имеет самое пагубное влияние на ход нашей жизни. В сущности эти люди, лишенные воли, составляют наибольшее препятствие для всякого движения жизни вперед, так как для них страшна всякая, самая ничтожная перемена, и они своею пассивностью поддерживают всегда тех, кто стоит за застой, за сохранение старых, хотя бы и отживших форм жизни.

увлечениями, оправдывая себя тем, что дело не стоило труда и что он будто бы в нем разочаровался. Занялся человек наукой, и прежде чем даже ознакомиться с нею, узнать ее цели и ее пределы, он уже бросает ее, увлекаясь чем-то другим и оправдывая себя тем, что будто бы наука только и занимается, что накоплением фактических знаний, а это-де ровно ничего не стоит. И вот человек из фанатика (якобы) науки делается революционером, потом славянофилом, потом украинофилом, а затем археологом, а там увлекается игрою на балалайке, видя в этом великое дело возрождения «древне-русского песнетворчества», и так далее. Иначе и быть не может с человеком, который живет всегда последними услышанными им чужими словами, действует всегда под последними впечатлениями, всю жизнь живет под чьим-либо чужим влиянием.

Чуткость Чехова к жизни наглядно выразилась в том обилии людей без воли, которых он вывел в своих произведениях. Наблюдатель общества, переполненного людьми этого типа, и не мог иначе поступить. Люди этого типа представлены Чеховым в целом ряде разновидностей, как это и есть в действительности. Тут и нытики всех сортов, вечно брюзжащие, всем недовольные, но неспособные ни к какой активной борьбе с тем, чем они недовольны; и зуды-непоседы, губящие и свою жизнь, и жизнь своих ближних, причем в конце концов, и они сами не знают, зачем они все это проделали; и махнувшие на все рукой и покорно идущие туда, куда их ведут более сильные натуры, или просто внешние обстоятельства, сложившийся строй жизни, и т. д. Все эти элементы нашего общества нашли свое место в книгах Чехова и изображены им в самом надлежащем свете. В этом отношении книжки Чехова представляют богатейший материал для изучения современной русской жизни и современных русских людей.

Таковы и все положительные типы Чехова. Они не говорят красноречивых речей, не издают блестящих проектов, не ездят в Петербург, чтобы там пожинать лавры в вольно-экономическом обществе; они не мечтают о том, что их деятельность перестроит весь мир. Нет, они работают тихо и спокойно, в своих глухих углах, в большинстве случаев неведомые за пределами этих углов и считаемые и в этих углах чаще только чудаками или неспокойными людьми; но именно ими-то и крепка наша жизнь, именно ими-то и движется она вперед, именно благодаря их малозаметной деятельности и сделаны те культурные завоевания, которые пока сделала наша жизнь. И наша жизнь двинется быстрее вперед лишь тогда, когда эти Астровы будут не редкими единицами, как это имеет место теперь, а сделаются обычным явлением, неизбежным достоянием каждого, самого захолустного угла, когда на них перестанут смотреть, как на «чудаков», потому что большая часть нашей интеллигенции обратится в таких «чудаков».

Мне остается сказать еще несколько слов о Чехове как о художнике.

Конечно, никто из русских читателей не поставит никого из современных писателей выше Л. Толстого, и еще, вероятно, долго нам придется ждать появления писателя, который станет рядом с этим колоссальным талантом. Но что Чехов целою головою выше всех остальных современных русских писателей, с этим нельзя не согласиться. Действительно, эта способность Чехова сказать немногими словами многое, уметь несколькими черточками нарисовать целые фигуры, являющиеся притом пред нами необычайно выпуклыми, словно вылитыми из бронзы просто поразительна.

однако, совсем не веселых результатов и заставлял читателя плакать, хотя говорил все время смешные слова. Сходство в данном отношении Чехова и Успенского просто поразительное; но этим, впрочем, сходство между ними и ограничивается, так как и по характеру своего творчества, и по содержанию произведений они стоят очень далеко друг от друга.

Источник

Почему Чехова обвиняли в женоненавистничестве: «Веровал в отдельных людей»

«Три сестры» — как барометр настроения эпохи

29 января Антону Павловичу Чехову исполняется 160 лет. Трудно ассоциировать его с таким почтенным возрастом. Уж больно молода, современна и нова его проза и драма. На первый взгляд он не столь масштабен, как Толстой или Достоевский, — предпочитает большим эпическим формам этих двух мастодонтов русской литературы жанр короткого рассказа или повести, но уж в них он гениален. «Дама с собачкой», «Человек в футляре», «Дом с мезонином», «Палата №6», «Ионыч» и еще много-много других шедевров. Да что там, пьесы Чехова до сих пор едва ли не самые востребованные во всем мире. «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад» — сами названия стали нарицательными. Между тем вокруг личности классика продолжают вестись споры, сопровождаемые многочисленными мифами. Развеять или подтвердить их корреспондент «МК» решил в беседе с крупнейшим исследователем жизни и творчества Чехова Алевтиной Кузичевой.

— После широко отмеченного 150-летия Чехова прошло десять лет. Чем запомнились минувшие годы в судьбе чеховского наследия?

— Как сказал бы персонаж чеховского водевиля «Юбилей», «бросая ретроспективный взгляд на прошлое… мы получим в высшей степени отрадное впечатление». Постановки чеховских пьес не сходили и не сходят с театральных подмостков. Сегодня названия всех больших пьес Чехова на театральных афишах. Выходили и выходят интересные научные труды, издавались и издаются сочинения, переписка Чехова. Как двадцать и сорок лет назад.

Иногда раздаются раздраженные голоса, что театр «устал» от Чехова. В шутку или всерьез предлагается на время ввести мораторий на изучение его наследия, мол, о Чехове написано уже в десятки раз больше его собственных сочинений. Это раздражение, как ни странно, симптоматично. Оно проявляется тогда, когда искусство устает и от старых, и от «новых» форм, превращающихся в рутину, в «приемы». Оно усиливается тогда, когда кто-то, как чеховский Треплев, герой пьесы «Чайка», снова скажет, что «дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому это свободно льется из его души».

Когда театр так много, как сегодня, ставит Чехова, он явно ждет новую драму. Когда раскупаются томики его сочинений и писем, значит, читатель ждет, ждет слова, льющегося из души, о своем времени, о себе. В этом особенность Чехова.

Алевтина Кузичева. Фото: gctm.ru

— Чеховская драма может сегодня сказать что-то о современной жизни?

— При одном условии. Если режиссер, художник и актеры найдут ключ к пьесе Чехова. И к «Вишневому саду», и к «Дяде Ване», и к «Трем сестрам». Они все с секретом. И особый интерес театра к одной из них тоже не случаен.

«Три сестры» Чехова — это барометр настроения данной эпохи. И все замечательные, талантливые постановки этой пьесы улавливали его на протяжении всего минувшего столетия. И сегодня тоже. В спектакле, идущем в Студии театрального искусства (постановщик Сергей Женовач, художник Александр Боровский), оно понято и передано чрезвычайно тонко и точно в удивительно решенном финале чеховской пьесы, в чувстве, объединяющем сцену и зрительный зал: не бойся взглянуть на то, что происходит за стенами твоего дома, не страшись…

— Принято считать, что Чехов не давал определенных ответов, избегал моральных прописей?

— Вы полагаете, что современного человека, которому со всех сторон предлагают готовые ответы, прямо или косвенно предлагают не задумываться, это свойство чеховской поэтики, побуждающей человека думать, не привлечет, оно не нужно? Может быть, оно нужно как никогда. Чехов рассчитывал на читателя и на зрителя. Он говорил, что дело художника — правильно поставить вопрос, а не решать его. Его жизнь, его сочинения — уникальная школа напряженного поиска ответов. В том числе и тех, которые не решены до сих пор и все время возникают в разговоре о Чехове, о его собственной судьбе.

Чехов много лет упоминал о романе, который он собирается написать и даже пишет. Из воспоминаний современников известно, что это был замысел, подобный поэме Гоголя «Мертвые души». Герой едет по России. Не был написан, но если бы замысел был осуществлен, то, наверное, в нем были бы поставлены «вечные вопросы» русской жизни. Но они все были поставлены в его рассказах, повестях и драмах.

— Например, зачем он, уже болеющий чахоткой, поехал на Сахалин?

— Этим вопросом задавались современники Чехова. И давали наивные или глубокомысленные объяснения. Особенно в среде литераторов. Тогда как в этом вся суть жизни художника. Подлинного художника. Чехов нелегко принял это решение, отдавая отчет, что может погибнуть, что истратит на поездку большие деньги, которых ему всегда остро недоставало, что оставляет семью, которая в нем постоянно нуждалась. Но поехал. Наверное, потому что для понимания жизни ему надо было сфокусировать свое зрение художника, обрести свободу, ту самую, которая позволяет писать то, что свободно льется из души.

На современный взгляд, лучше бы ему, на самом деле, больному, поехать в теплую Ниццу, купить домик, жить там и писать о России из прекрасного далека и разговаривать с читателем со страниц отечественных журналов. Нет, он едет через всю Россию. Действительно, не один раз мог погибнуть, не отвернулся ни от одной картины каторжной жизни и рассказал о ней в книге, которую читатели не раскупали так, как сборники его рассказов. Но это знание было, наверно, необходимо ему больше, чем рассказ о каторге.

— А через год купил домик в подмосковной деревне и стал строить земские школы, лечить крестьян. И это тоже вызывало вопросы?

— Даже недоумение и неприятие. Понятно, когда писатель хочет жить в столицах, в литературно-театральной среде, быть на виду, на слуху. Приезжавшие к нему знакомые литераторы не скрывали разочарования: маленький дом, постоянно беспокоят больные мужики. Как он тут пишет? Зачем он здесь?

Объяснения есть в письмах Чехова, почему ему надо было жить среди народа в буквальном смысле. Одно из них начиналось словами: «Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке с мангустом. Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита — это не жизнь. » Этим все сказано.

Рассказано в письмах, что такое было медицинская практика в Мелихове, где дом Чехова соседствовал с крестьянскими избами и кабаками. После одной из деревенских драк на усадьбу к Чеховым принесли мужика со вспоротым навозными вилами животом. И такой случай у доктора Чехова был не единичным.

Сцена из спектакля «Три сестры» в СТИ. Фото: sti.ru

— Каким он был врачом?

— Гениальным диагностом. Необыкновенная наблюдательность, внимание к мелочам и природная проницательность, подкрепленные основательными медицинскими знаниями, обретенными в университете, делали Чехова выдающимся врачом. К тому же многолетняя лечебная практика. Тысячи принятых больных. Все многообразие болезней не перечислить… Земский доктор. Тот самый доктор, о котором сегодня мечтают в российских деревнях и весях. Доктор Чехов.

— Какой бы диагноз Чехов поставил современному обществу?

— Какой? Он бы его непременно поставил, и непременно справедливый.

— Не было ли противоречия между такими разными профессиями: писатель и практикующий врач?

— Добавьте еще строитель и садовник. Два посаженных сада — в Мелихове и в Ялте. Три школы, возведенные не только в значительной мере на его деньги, но при его личном участии. Письма Чехова в мелиховские годы — это бесконечные упоминания о том, какие нужны бревна, какую купить плитку, сколько привезти кирпича, теса. И все подробно, детально, с точными размерами. Мог бы довольствоваться тем, что пожертвовал деньги. Но было что-то необходимое Чехову в постоянном собственноручном преображении своего дома, сада, округи, в защите местных рек от фабричных сточных вод, в хлопотах о проведении шоссе, в постройке колокольни и так далее и так далее. Необходимое писателю Чехову. В этом уникальная природа этого человека. Личность Чехова стала интересовать еще его современников. С годами, десятилетиями этот интерес только возрастал. И сегодня внимание к судьбе, к жизни Чехова для многих, может быть, сильнее, чем к Чехову-писателю. Это тоже симптом эпохи.

Он веровал в «отдельных людей», видел спасение «в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям — интеллигенты они или мужики, — в них сила, хотя их мало».

— Но не превращается ли такой интерес в расхожие мифы о Чехове? Например, о его женофобии? Бытует даже такое чеховское изречение: «Если бы с Марса свалилась глыба и задавила весь прекрасный пол, то было бы актом величайшей справедливости»?

— Эта шутка из записной книжки Чехова, услышанная от какого-то артиста. Но в его письмах действительно можно найти насмешливые, ироничные высказывания о женщинах. Однако их не больше, чем в письмах других писателей. И не больше подобных высказываний Чехова о мужчинах.

Миф о женоненавистничестве может иметь в своих истоках все ту же реакцию на личность Чехова, как при его жизни, так и впоследствии. Она сродни все тому же раздражению, которое он вызывает до сих пор. Особенно у тех, кто хочет, но не может стать «отдельной личностью» ни в жизни, ни в творчестве. Не едет на свой «Сахалин», не живет среди своего народа.

Но началось это еще при жизни Чехова. И он нелегко переживал клевету, ложь, несправедливость в свой адрес. Недаром писал о злополучном провале «Чайки» в Александринском театре в 1896 году: «17-го октября не имела успеха не пьеса, а моя личность… Я теперь спокоен, настроение у меня обычное, но все же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили».

Можно быть писателем, но не быть личностью. И наоборот. Порою человеческий талант превосходит литературный дар. А иногда творческие способности исподволь, но неизбежно разрушаются человеческой бесталанностью.

Чехов — редчайшая равновеликость и единство гениального художественного дара и гениальной человеческой личности.

— В этом причина его популярности во всем мире?

— Может быть. Миру, наверно, всегда недостает именно такого художника.

Источник

• визитки установка дверей шаблоны →