Что относится к летописям
Русские летописи
Ле́топись — погодово́й, более или менее подробный рассказ о событиях.
Летописи сохранились в большом количестве так называемых списков XIV—XVIII веков. Под списком подразумевается «переписывание» («списание») с другого источника. Списки эти по месту составления или по месту изображаемых событий исключительно или преимущественно делятся на разряды (первоначальная киевская, новгородские, псковские и т. д.). Списки одного разряда различаются между собой не только в выражениях, но даже в подборе известий, вследствие чего списки делятся на редакции (изводы). Так, можно сказать: Летопись первоначальная южного извода (список Ипатьевский и с ним сходные), Летопись первоначальная суздальского извода (список Лаврентьевский и с ним сходные). Такие различия в списках наводят на мысль, что летописи — это сборники и что их первоначальные источники не дошли до нас. Мысль эта, впервые высказанная П. М. Строевым, ныне составляет общее мнение. Существование в отдельном виде многих подробных летописных сказаний, а также возможность указать на то, что в одном и том же рассказе ясно обозначаются сшивки из разных источников (необъективность преимущественно проявляется в сочувствии то к одной, то к другой из противоборствующих сторон) — ещё более подтверждают это мнение.
Содержание
Основные летописи
Несторовский список
Список этот С. Д. Полторацкий получил у известного библиофила и собирателя рукописей П. К. Хлебникова. Откуда этот документ появился у Хлебникова — неизвестно. В 1809—1819 Д. И. Языков перевёл её с немецкого на русский язык (перевод посвящён Александру I), так как первое печатное издание Несторовской летописи было опубликовано на немецком языке А. Л. Шлецером, «немецким историком на царской службе».
Лаврентьевский список
Лаврентьевская летопись была открыта графом А. И. Мусиным-Пушкиным, происхождение её неизвестно. Она имеет заголовок «Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть». Под этим заголовком можно ещё прочесть: «Книга Рожественского монастыря Володимирского». Существует также общеупотребительное название «Повести временных лет».
Ипатьевский список
Ипатьевская летопись получила свое название по месту нахождения — историк Н. М. Карамзин обнаружил список XV века в Ипатьевском монастыре под Костромой.
Радзивилловский список
Названа по имени первого известного владельца из рода Радзивиллов. Радзивилловская летопись написана полууставом конца XV века и богато иллюстрирована (604 рисунка). Из-за иллюстраций сей список называется лицевым. В 1716 по приказу Петра I была сделана копия, во время же Семилетней войны 1760 был приобретён и оригинал. Ещё через семь лет в издании «Библиотека Российская Историческая. Древние летописи» эта летопись была напечатана полностью, «без всякой переправки в слоге и речениях».
Первыми по времени считаются дошедший до нас в многочисленных списках (самые древние — XIV в.) свод Лаврентьевский, названный так по имени монаха Лаврентия, списавшего его, как видно из его приписки, в 1377 г., и Ипатьевский. Этот последний учёные относят к концу XIV или началу XV в. Оба эти списка сопровождаются различными продолжениями: Лаврентьевский — сводом суздальским, Ипатьевский — киевским и волынско-галицким. Составление первоначального свода относят к началу XII в., на основании приписки (в Лаврентьевском списке и в Никоновском) после 1110 г., в которой читаем:
«Игумен Селивестр св. Михаила написах книгы си летописец, надеяся от Бога милость прияти, при кн. Володимире, княжащю ему Кыеве, а мне в то время игумянящю у св. Михаила, в 6624, индикта 9 лета (1116)».
Таким образом ясно, что в начале XII в. Селивестр, игумен Михайловского Выдубецкого монастыряя в Киеве, был составителем первого летописного свода. Слово «написах» никак нельзя понимать, как думали некоторые учёные, в значении переписал: игумен Выдубецкого монастыря был слишком большим лицом для простого переписчика. Свод этот отличается особым заглавием:
«се повести временных лет (в иных списках прибавлено: черноризца Федосьева монастыря Печерского), откуда пошла есть Русская земля, кто первое в Киеве нача княжити и откуда Русская земля стала есть».
Слова «черноризца Федосьева монастыря Печерского» заставили многих считать первым летописцем Нестора, которого имя, по уверению Татищева, стояло в заголовках некоторых известных ему, но теперь утраченных списков; в настоящее же время мы находим его в одном, и то очень позднем, списке (Хлебниковском). Нестор известен по другим своим сочинениям: «Сказания о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия». Сочинения эти входят в противоречия с летописями, указанные П. С. Казанским. Так, автор сочинения, вошедшего в летопись, говорит, что он пришёл к Феодосию, а Нестор, по собственным словам его, пришёл при преемнике Феодосия, Стефане, и о Феодосии повествует по преданию. Рассказ о Борисе и Глебе в летописи принадлежит не Нестору, а Иакову Черноризцу. Повествования того и другого сохранились в отдельном виде, и сличение их произвести легко. Вследствие этого приходится отказаться от мысли, что составителем первого свода был Нестор. Впрочем, имя составителя не важно; гораздо важнее то обстоятельство, что свод есть произведение XII века и что в нём встречаются материалы ещё более древние.
Некоторые из его источников дошли до нас в отдельном виде. Так, мы знаем «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба» Иакова Черноризца, «Житие Владимира», приписываемое тому же Иакову, «Хронику Георгия Амартола», известную в старинных славянских переводах, Жития святых первоучителей славянских, известные под именем паннонских. Сверх того, сохранились ясные следы того, что составитель пользовался чужими трудами: так, в рассказе об ослеплении Василька Ростиславича какой-то Василий повествует, как князь Давид Игоревич, державший в плену Василька, посылал его с поручением к своему пленнику. Следовательно, этот рассказ составлял отдельное сказание, подобно сказаниям о Борисе и Глебе, сохранившимся, к счастью для науки, в отдельном виде. Из этих сохранившихся произведений видно, что у нас рано начали записывать подробности событий, поразивших современников, и черты жизни отдельных лиц, особенно таких, которые прославились своей святостью.
Такому отдельному сказанию мог (по версии Соловьёва) принадлежать заголовок, ныне приписываемый всей летописи «Се повести …». Первоначальная повесть, составленная частью из греческой хроники Амартола, частью, может быть, из источников паннонских (например, предание о первоначальной жизни славян на Дунае и нашествии волохов), частью из местных известий и преданий, могла доходить до начала княжения Олега в Киеве. Эта повесть имеет очевидной целью связать Север с Югом; оттого, может быть, и само имя Руси перенесено на север, тогда как это название всегда было принадлежностью юга, а северных руссов мы знаем только из повести. Любопытно и сближение Аскольда и Дира с Рюриком, сделанное с целью объяснить завоеванием Киева Олегом право династии Рюрика на южные области. Повесть писана без годов, что служит признаком её отдельности. Составитель свода говорит: отселе почнем и числа положим. Эти слова сопровождают указание на начало царствования Михаила, при котором был поход на Царьград. Другим источником послужили для составителя краткие, погодовые записки происшествий, которые непременно должны были существовать, ибо иначе откуда бы знал летописец годы смерти князей, походов, небесных явлений и т. п. Между этими датами есть такие, достоверность которых может быть проверена (например, комета 911 г.). Такие записки велись по крайней мере с того времени, как Олег занял Киев: в краткой хронологической табличке, включенной в летопись, счёт начинается прямо с «первого года Ольгова, понеже седе в Киеве». Счёт велся, как можно заключить из этой таблицы и отчасти из других источников («похвала Володимиру», Иакова) по годам княжений. Этот счёт был переложен на годы от сотворения мира составителем свода, а может быть, и раньше, другим сводчиком. Из народных преданий иные могли быть записаны, другие сохранялись, может быть, в песнях. Из всего этого материала и составилось целое; теперь сложно сказать, насколько в этом целом участвовал труд одного лица. Свод XII века составлен преимущественно из источников киевских, но и в нём видны следы летописей, ведённых в других местностях России, особенно новгородских. Новгородские своды дошли до нас в списках не ранее XIV века, к которому принадлежит харатейный, так называемый Синодальный список. Существуют и следы свода XIII века: в так называемом Софийском Временнике и некоторых других летописных сборниках встречается общее заглавие «Софийский Временник» и предисловие, заканчивающееся обещанием рассказать «все по ряду от Михаила царя до Александра (то есть Алексея) и Исакия». Алексей и Исаак Ангелы царствовали в 1204, когда Царьград взяли латины; особое сказание об этом вошло во многие летописные сборники и, очевидно, составляло часть свода XIII века.
Новгородские летописи
Летописи в Новгороде начались рано: в рассказе о крещении Новгорода видны следы записывания современников; ещё важнее известие: «преставися архиепископ Аким новгородский и бяше ученик его Ефрем, иже ны учаше». Это мог сказать только современник. До нас дошло несколько новгородских летописных сборников — так называемые летописи I, II, III, IV, Софийская летопись, Супрасльская Летопись и сходная с нею, вошедшая в так называемую «Летопись Авраамки»; в этой последней драгоценны сведения о последнем времени независимости, прерываемые незадолго до падения Новгорода, а также «Летопись архангелогородская». Большая часть новгородских известий записаны при церквах и монастырях; в одном из летописных новгородских сборников (Новгородский II) есть указание, что «игумен смотрел в монастыре на Лисей Горе летописец». Есть также несколько известий, принадлежащих, очевидно, частным лицам, которые могли быть занесены в списки готовых летописей или с полей рукописи, куда вносились в виде календарных заметок, или могли быть перенесены из каких-нибудь частных записок. Новгородские летописи отличаются (по замечанию С. М. Соловьева) особой сжатостью, слогом как бы деловым. Составители так дорожат временем (а может быть, и пергаментом), что пропускают слова: «а вы братия, в посадничестве и в князех», говорит в летописи Твердислав, не добавляя «вольны» — и так поймут. Ни поэтических красок, ни драматических разговоров, ни обильных благочестивых размышлений — отличительных черт киевской летописи — нет в новгородских сводах; событий неновгородских в них мало, и те попали случайно.
Псковские летописи
Летописи псковские начались позднее новгородских: их начало можно отнести к XIII веку, когда сочинена повесть о Довмонте, легшая в основу всех псковских сборников. Псковские летописи (особенно Вторая) богаты живыми подробностями об общественном быте Пскова; мало только известий о временах до Довмонта, да и те заимствованы. К летописям новгородским по происхождению долго относили «Повесть о граде Вятке», касающуюся только первых времен вятской общины, но подлинность её подвергнута сомнениям: рукописи её слишком поздны, а потому лучше не считать её в числе достоверных источников.
«Псковские летописи», тт. 1-2 (в формате DJVu) на сайте «Псковская держава. Краеведческий архив» [1]
Киевские летописи
Летопись Киевская сохранилась в нескольких очень близких между собой списках, в которых она непосредственно следует за Летописью первоначальной (то есть «Повестью Временных лет»). Этот киевский свод оканчивается во всех своих списках 1199 г. Он состоит, в основном, из подробных рассказов, по своему изложению имеющих много общего с рассказами, вошедшими в состав «Повести временных лет». В настоящем своём виде свод заключает в себе много следов летописей разных русских земель: Смоленска, Чернигова, Суздаля.
Есть и отдельные сказания: «Сказание об убиении Андрея Боголюбского», писанное его приверженцем (вероятно упоминаемым в нём Кузьмищем Киянином). Таким же отдельным сказанием должен был быть рассказ о подвигах Изяслава Мстиславича; в одном месте этого рассказа мы читаем: «рече слово то, яко же и пережде слышахом; не идет место к голове, но голова к месту». Отсюда можно заключить, что рассказ об этом князе заимствован из записок его соратника и перебит известиями из других источников; к счастью, сшивка так неискусна, что части легко отделить. Следующая за смертью Изяслава часть посвящена, главным образом, князьям из рода смоленских, княжившим в Киеве; может быть, источник, которым главным образом пользовался сводчик, не лишен связи с этим родом. Изложение очень близко к «Слову о Полку Игореве» — как будто тогда выработалась целая литературная школа. Известия киевские позднее 1199 г. встречаются в других летописных сборниках (преимущественно северо-восточной Руси), а также в так называемой «Густынской летописи» (позднейшая компиляция). В «Супрасльской рукописи» (изданой князем Оболенским) есть краткая киевская летопись, датированная XIV веком.
Галицко-волынские летописи
Летописи северо-восточной Руси
Летописи северо-восточной Руси начались, вероятно, довольно рано: от XIII века. В «Послании Симона к Поликарпу» (одной из составных частей Патерика печерского), мы имеем свидетельство о «старом летописце Ростовском». Первый сохранившийся до нас свод северо-восточной (Суздальской) редакции относится к тому же времени. Списки его до начала XIII в. —Радзивилловский, Переяславский-суздальский, Лаврентьевский и Троицкий. В начале XIII в. первые два прекращаются, остальные разнятся между собой. Сходство до известного пункта и различие далее свидетельствуют об общем источнике, который, стало быть, простирался до начала XIII в. Известия суздальские встречаются и ранее (особенно в «Повести временных лет»); поэтому следует признать, что записывание событий в земле суздальской началось рано. Чисто суздальских летописей до татар мы не имеем, как не имеем и чисто киевских. Сборники же, дошедшие до нас, характера смешанного и обозначаются по преобладанию событий той или другой местности.
Летописи велись во многих городах земли Суздальской (Владимире, Ростове, Переяславле); но по многим признакам следует признать, что большинство известий записано в Ростове, долго бывшем центром просвещения северо-восточной Руси. После нашествия татар Троицкий список делается почти исключительно ростовским. После татар вообще следы местных летописей становятся яснее: в Лаврентьевском списке встречаем много тверских известий, в так называемой Тверской Летописи — тверских и рязанских, в Софийском Временнике и Воскресенской летописи — новгородских и тверских, в Никоновской — тверских, рязанских, нижегородских и т. д. Все эти сборники — московского происхождения (или, по крайней мере, большей частью); оригинальные источники — местные летописи — не сохранились. Относительно перехода известий в татарскую эпоху из одной местности в другую И. И. Срезневский сделал любопытную находку: в рукописи Ефрема Сирина 1377 г. он встретил приписку писца, который рассказывает о нападении Арапши (Араб-шаха), бывшем в год написания. Рассказ не окончен, но начало его буквально сходно с началом летописного рассказа, из чего И. И. Срезневский правильно заключает, что перед писцом было то же сказание, которое послужило материалом для летописца.
Московские летописи
Летописи северо-восточной Руси отличается отсутствием поэтических элементов и редко делает заимствования из поэтических сказаний. «Сказание о Мамаевом побоище» — особое сочинение, только внесенное в некоторые своды. С первой половины XIV в. в большей части сводов северно-русских начинают преобладать московские известия. По замечанию И. А. Тихомирова, началом собственно Московской летописи, легшей в основание сводов, надо считать известие о построении храма Успения в Москве. Главные своды, заключающие в себе московские известия, — «Софийский Временник» (в последней своей части), Воскресенская и Никоновская летописи (тоже начинающиеся сводами, основанными на древних сводах). Существует так называемая Львовская летопись, летопись изданная под названием: «Продолжение Несторовой летописи», а также «Русское Время» или Костромская летопись. Летопись в Московском государстве все более и более получала значение официального документа: уже в начале XV в. летописец, выхваляя времена «оного великого Селиверста Выдобужского, неукрашая пишущего», говорит: «первии наши властодержцы без гнева повелевающа вся добрая и недобрая прилучившаяся написывать». Князь Юрий Димитриевич в своих исканиях великокняжеского стола опирался в Орде на старые летописи; великий князь Иоанн Васильевич послал в Новгород дьяка Брадатого доказывать новгородцам старыми летописцами их неправду; в описи царского архива времен Грозного читаем: «списки черныи что писать в летописец времен новых»; в переговорах бояр с поляками при царе Михаиле говорится: «а в летописец будем это для будущих родов писать». Лучшим примером того, как осторожно надо относиться к сказаниям летописи того времени, может служить известие о пострижении Саломонии, первой жены великого князя Василия Иоановича, сохранившееся в одной из летописей. По этому известию, Саломония сама пожелала постричься, а великий князь не соглашался; в другом рассказе, тоже, судя по торжественному тону, официальном, читаем, что великий князь, видя птиц попарно, задумался о неплодии Саломонии и, посоветовавшись с боярами, развёлся с нею. Между тем, из повествования Герберштейна мы знаем, что развод был насильственный.
Эволюционирование летописей
Не все летописи, однако, представляют типы официальной летописи. Во многих изредка встречается смесь повествования официального с частными заметками. Такая смесь встречается в рассказе о походе великого князя Иоанна Васильевича на Угру, соединённом с знаменитым письмом Васиана. Становясь все более и более официальными, летописи, наконец, окончательно перешли в разря́дные книги. В летописи вносились те же факты, только с пропуском мелких подробностей: например, рассказы о походах XVI в. взяты из разрядных книг; прибавлялись только известия о чудесах, знамениях и т. п., вставлялись документы, речи, письма. Были разрядные книги частные, в которых родовитые люди отмечали службу своих предков для целей местничества. Появились и такие летописи, образчик которых мы имеем в «Летописях Нормантских». Увеличилось также число отдельных сказаний, которые переходят в частные записки. Другим способом передачи является дополнение хронографов русскими событиями. Таково, например, сказание князя Кавтырева-Ростовского, помещенное в хронограф; в нескольких хронографах встречаем дополнительные статьи, писанные сторонниками разных партий. Так, в одном из хронографов Румянцевского музея есть голоса недовольных патриархом Филаретом. В летописях новгородских и псковских встречаются любопытные выражения неудовольствия Москвой. От первых годов Петра Великого имеется интересный протест против его нововведений под заглавием «Летопись 1700 г.».
Степенная книга
Уже в XVI веке появляются попытки прагматизировать: сюда относятся Степенная книга и отчасти «Никоновская летопись». Рядом с общими летописями велись местные: архангелогородская, двинская, вологодская, устюжская, нижегородская и др., в особенности монастырские, в которые вносились местные известия, в кратком виде. Из ряда этих летописей выдаются особенно сибирские.
Лицевой летописный свод
Лицевой летописный свод — летописный свод событий мировой и особенно Русской истории, создан в 40—60-х гг. 16 в. (вероятно, в 1568—1576 гг.) специально для царской библиотеки Ивана Грозного в единственном экземпляре.
Сибирские летописи
Начало летописания сибирского приписывается Киприану, митрополиту Тобольскому. До нас дошло несколько сибирских летописей, более или менее отклоняющихся одна от другой: Кунгурская (кон. 16 в.), написанная одним из участников похода Ермака; Строгоновская («О взятии Сибирской земли»; 1620-30 или 1668-83), основанная на не сохранившихся материалах вотчинного архива Строгановых, их переписки с Ермаком; Есиповская (1636), составленная Саввой Есиповым, подьячим архиепископа Некратия в память о Ермаке; Ремезовская (кон. 17 в.), принадлежащая С. У. Ремезову, русскому картографу, географу и историку Сибири.
Литовско-белорусские летописи
Важное место в русском летописании занимают так называемые литовские (скорее белорусские) летописи, существующие в двух редакциях: «Краткой», начинающейся со смерти Гедимина или, скорее, Ольгерда и оканчивающейся 1446 г. и «Подробной», от баснословных времен до 1505 г. Источник летописи «Краткой» — сказания современников. Так, по случаю смерти Скиргайлы автор говорит от себя: «аз того не вем занеже бых тогда мал». Местом записи известий можно считать Киев и Смоленск; в изложении их не заметно тенденциозности. «Подробная» летопись (так называемая Л. Быховца) представляет в начале ряд баснословных сказаний, затем повторяет «Краткую» и, наконец, заключается мемуарами начала XVI в. В текст её вставлено много тенденциозных рассказов о разных знатных литовских фамилиях.
Украинские летописи
Украинские (собственно казацкие) летописи относятся к XVII и XVIII в. Такое позднее их появление В. Б. Антонович объясняет тем, что это скорее частные записки или иногда даже попытки прагматической истории, а не то, что мы теперь разумеем под летописью. Казацкие летописи, по замечанию того же учёного, имеют своим содержанием, главным образом, дела Богдана Хмельницкого и его современников. Из летописей ниболее значительны: Львовская, начатая в середине XVI в., доведённая до 1649 года и излагающая события Червонной Руси; летопись Самовидца (от 1648 по 1702), по заключению профессора Антоновича, — первая казацкая летопись, отличающаяся полнотой и живостью рассказа, а также достоверностью; обширная летопись Самуила Величко, который, служа в войсковой канцелярии, мог многое знать; труд его хотя и расположен по годам, но имеет отчасти вид учёного сочинения; недостатком его считают отсутствие критики и витиеватость изложения. Летопись гадячского полковника Грабянки начинается 1648 г. и доведена до 1709 г.; ей предпослано исследование о казаках, которых автор производит от хазар. Источниками служили частью летописи, а частью, как предполагают, иностранцы. Кроме этих обстоятельных компиляций, существует много кратких, преимущественно местных летописей (черниговские и т. п.); существуют попытки прагматической истории (напр. «История руссов») и есть общерусские компиляции: Густынская Л., основанная на Ипатской и продолженная до XVI века, «Хроника» Сафоновича, «Синопсис». Вся эта литература завершается «Историей Руссов», автор которой неизвестен. Это сочинение ярче других выразило взгляды украинской интеллигенции XVIII в.
Библиография
Из летописей изданы
Русское летописание и Страшный суд («Cовестные книги» Древней Руси)
Смысл человеческой жизни, таким образом, сводится к стяжанию Духа Святаго, добродетели и искуплению грехов. По тому, как прожита временная жизнь, определяется пребывание души в вечной жизни.
О конце мира и Страшном суде мы знаем из «Апокалипсиса» или «Откровения» Иоанна Богослова. Центральный эпизод, увиденный и описанный ап. Иоанном Богословом, для нашей темы является ключевым: «И видехъ престоль великъ белъ (белый) и Седящего на немъ, ему же отъ лица бежа небо и земля (от лица Которого бежали небо и земля), и место не обретеся имъ (и места не нашлось им). И видехъ мертвеца (мертвых) малыа и великия стояща предъ Богомъ, и книги разгнушася (и книги раскрылись), и ина (другая) книга отверзеся (открылась), яже есть животная (которая является книгой жизни), и судъ приаша мертвецы отъ написанныхъ въ книгахъ по деломъ ихъ (и судимы были мертвые по написанному в книгах о делах их)» (Гл. 20; 11-12)
О каких книгах, имеющих записи о делах христиан ведется речь? Ни один из богословов, толковавших это место, не объясняет этого. Что же касается особой («иной») «книги жизни», то ее назначение объясняет Апокалипсис: в нее вписаны души праведных, удостоенных вечной жизни на небесах: «И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное» (Гл. 20: 15). То есть, на Страшном суде присутствуют два разных типа книг: в одни внесены земные деяния христиан, по ним и будет вершиться суд. Поскольку о них говорится во множественном числе, то надо понимать, их несколько, может быть, даже много. А в другую едниственную книгу жизни, заносятся души, заслужившие вечное пребывание на небесах.
В одном из тропарей, читаемых во время службы на первой неделе Великого поста (перед Пасхой), говорится: «На Страшном судилищи без оглагольников (обличителей) обличаюся, без свидетелей осуждаюся; книги бо совестные разгибаются и дела сокровенные открываются«.
И в «Откровении» Иоанна Богослова, и в «Изборнике» 1076, и в тропаре о «совестных книгах» сообщается во множественном числе. Но ведь и летописи велись во многих местах многими летописцами и сохранились они в достаточном количестве. Так не на «Апокалипсис» ли и на великопостный тропарь ориентировались монахи «труждаясь в делах летописания и поминая лета вечныя», к которым отходили после временных? [6]
Кому писал князь Владимир Мономах?
Хорошо известно так называемое «письмо» князя Владимира Мономаха Олегу Святославличу, князю Черниговскому, представляющее собой заключительную часть трехсоставного «Поучения детям», И хотя в самом послании Мономаха черниговский князь не назван ни разу по имени, ни у кого из исследователей не вызывает сомнения адресат, поскольку Мономах обращается к убийце своего сына Изяслава, коим и был Олег Святослвич.
Почему же обращение Владимира Мономаха не персонифицировано, хотя адресат легко угадывается? И почему сочинение Мономаха сохранилось в одном единственном списке? И почему оно было включено именно в «Повесть временных лет», когда Мономах стал уже великим князем Киевским? [2]
Попытаемся разобраться в этих вопросах, для чего нам необходимо понять суть написанного самим Мономахом.
«А ежели начнешь каяться Богу, и ко мне добр сердцем станешь. то и наши сердца обратишь к себе, и лучше будем жить, чем и прежде: я тебе не враг и не мститель. Не хотел ибо крови твоей видеть. но не дай мне Бог видеть кровь ни от руки твоей, ни по повелению твоему, ни кого-нибудь из братьев. Если же лгу, то Бог мне Судья и крест честной. Не хочу я лиха, но добра хочу братьям и Русской земле. Если же кто из вас не хочет добра, ни мира хрестианам, да не будет и его душе от Бога дано мир увидеть на том свете.
Не по нужде тебе говорю. но (потому что) душа мне своя лучше всего света сего. На Страшном суде без обвинителей обличаюсь и прочее» (с. 160).
Первой фразой известного уже нам тропаря, напоминающего о Страшном суде, закончивается в Лаврентьевском летописном своде «Послание» Владимира Мономаха.
Почему именно ми? Названный Владимиром, а во крещении Василием, в честь его деда, крестившего в 988 г. Русь, Владимир Мономах с детства проникся духовной благодатью, а с юности возымел трепетный страх перед Страшным судом.
Будучи наездом в Киеве еще во время княжения в нем отца Всеволода Ярославича (1078-1093) или двоюродного брата Святополка Изяславича (1093-1113), Владимир оставил на крещатом столбе в Софии Киевской с южной стороны на предназначавшейся для мужской части княжеской семьи половине хоров характерную именно для него надпись крупными буквами: «Господи, помози (помоги) рабу своему Володимиру на мънога лета и (дай) прощение грехамъ на Судинь (день)» [8]
Очевидно, что жизнь свою Владимир Мономах строил по христианским заповедям, помятуя о смерти и Судном дне, на котором ожидал воздаяния по делам своим. Потому и каялся он в «Поучении» перед братьями своими и их призывал к покаянию; потому и внес в «Поучение» перечень деяний своих: прежде всего, походов на врагов.
И сформировалось его «Поучение» не сразу, а уже в преклонном возрасте, когда он все больше задумывался над завершающемся жизненном пути, по его образному выражению, уже «на санях сидя» (на санях в Древней Руси отправляли в последний путь покойника).
И в летопись сочинение Мономаха попало не случайно. Писал он его не для широкой публики. И предназначалось оно не столько Олегу Святославичу, сколько Высшему Судье на Страшном суде, пред которым сам без обличителей обличался Мономах. И перечисляя свои деяния надеялся, что по ним его и судить будут, или, во всяком случае, и его оправдательное слово зачтется.
Но и летопись имела направленность на Страшный суд, будучи «совестной книгой» человеческих деяний. Совпала конечная цель двух сочинений, поэтому, думается, и было включено «Поучение» в переработанную в Выдубицком княжем монастыре «Повесть временных лет», произошло это, нужно полагать, не без ведома или даже просьбы самого Владимира Мономаха, поскольку он являлся ктитором (покровителем) Выдубицкого монастыря, основанного его отцом Всеволодом Яроославичем.
«Поучение» отдельно не переписывалось и не читалось. Сохранился его единственный экземпляр в составе Лаврентьевского летописного свода. Для самообличения и покаяния пред Высшим Судьею этого было вполне достаточно. Единожды начертанное Слово бесследно не исчезает.
На что обращали внимание летописи?
Но чаще всего отмечаемые летописцами знамения предвещали «злые» события: засуху, голод, мор, нашествие врагов ит.д.
В грядущих же во след знамениям событиях летописцы угадывали Провиденье Господне и пытались объяснить его смысл: «Се же бысть за грехы наша, яко умножися греси наши и неправды. Се же наведе на ны (нас) Богъ, веля нам имети покаяние и всътягнутися от греха, и от зависти и от прочих злыхъ делъ неприязнинъ»(С.91).
Можно ли было хотя бы приблизительно предположить, когда они наступят?
Когда же настанет Суден день?
Изведены они были Богом в наказание погрязшим в грехах народам: «. За умноженье безаконий нашихъ попусти Богъ поганыя, не акы милуя ихъ, но насъ кажа (наказывая), да быхомъ встягнулися отъ злыхъ делъ. И сими казньми казнить насъ Богъ, нахоженьемъ поганыхъ, се бо есть батогъ Его, да негли встягнувшеся. отъ пути своего злаго. «- замечает Лаврентьевская летопись под 1237 годом о походе Батыя на Русь. [20]
В одной из них после указанной даты, т.е. после 7000(1492) г. имеется очень важное для рассматриваемого нами вопроса заключение:»Зде страхъ, зде скорбь, аки в распятии Христове сей кругъ бысть, сие лето и на конецъ явися, въ неже чаемь и всемирное Твое пришествие.» [21]
В одной из рукописей ХIV в. он обнаружил пасхальную таблицу с не характерными для пасхальных таблиц, но близкими к летописям, записями под тем или иным годом. Выразив буквенные обозначения лет цифрами, он получил следующий ряд известий:
Въ лето 6805. Въ лето 6806. Дмитрии родися. Въ лето 6807. Въ лето 6808. Въ лето 6809.6810. Борис преставися князь.
Въ лето 6811. Талая зима.
Въ лето 6812. Андреи князь преставися.
Въ лето 6813. 6814. 6815. 6816. 6817. 6818. 6819.
Въ лето 6820. Тохта умре.
Въ лето 6821. Избякъ седе.
Въ лето 6823. Торжекъ взятъ. 6824. На Ловоти стояли. 6825. Кавадеево. Въ лето 6826. Михаило убитъ.
Въ лето 6827. Дорого морь.
Въ лето 6828. 6829. Солнце погибло.
Въ лето 6830. 6831. Дмитрий селъ.
Сходство этих записей с погодными летописными очевидна:
Въ лето 6525. Ярославъ иде къ Берестию; и заложена бысть Святая София Кыеве.
Въ лето 6526. Въ лето 6527.
Въ лето 6528. Родися Володимиръ сынъ у Ярослава.
Въ лето 6529. Победи Ярославъ Брячислава.
Въ лето 6530. Въ лето 6531. Въ лето 6532. Въ лето 6533. Въ лето 6534. Въ лето 6535. Въ лето 6536. Знамение змиево на небеси явися. [23]
Когда в 1453 г. пал под натиском турок Константинополь, оплот православия, столица славной былым могуществом Византии, то о скором конце мира заговорили, как теперь уже о само собой разумевшемся событии.Правда, в Новгороде, а затем и в Москве появились сторонники иной точки зрения, представители «ереси жидовствующих», сомневавшихся как в Божественной сути Христа, так и в верности расчетов его Второго пришествия. О сильном брожении умов в конце ХV в. писал тогда Иосиф Волоцкий:»Ныне же и в домехъ, и на путехъ (в дороге), и на тържищахъ (рынках) иноци и мирьстии (иноки и миряне) и вси сомняться, вси о вере пытают» [27]
Московский летописный свод конца ХV в. стал основой царского летописания ХVI в. [36]
Обращает на себя внимание, что летописание ХV в. носит не местный, а общерусский характер. Судьба всей Русской земли беспокоит христианина-летописца, а не только отдельно взятого родного княжества.
Общее испытание, как известно, объединяет.
Например, уже в самом начале «Повести временных лет» (в ее еще не имеющей погодной разбивки, если так можно выразиться, «доисторической части») помещено широко известное предание о хазарской дани.
Эта соотнесенность вечного и временного отражена не только в ежегодно повторяющихся праздниках православного календаря, но и постоянно ощущается в ходе литургии, заключающей в себе «символические указания на целую жизнь Господа Иисуса Христа» [39] в каждом действии священника.
Христианский праздник не просто воспринимается как память о каком-то событии священной истории, но само событие переживается молящимися в момент церковной службы (вот почему службам присущи глагольные формы настоящего времени), воспроизводящей его здесь и ныне. [40]
Вот почему «ветхозаветные и новозаветные события занимают совершенно особое место в системе времени средневекового сознания. Хотя они относятся к прошлому, но в каком-то отношении они одновременно являются и фактами настоящего
События священной истории придают смысл событиям, совершающимся в настоящем, они объясняют состояние вселенной и положение человечества относительно Бога». [42]
Цитаты из Нового Завета использовались в основном в произведениях, затрагивающих вопросы веры и церковной жизни: крещение княгини Ольги, диалог Философа и князя Владимира («Речь Философа»), крещение Руси, установление церковных праздников Преображения и Успения, похвалы князю и т.д.
Ветхозаветные события выступают прообразами новозаветных и несут в себе пророчества о них.
Библия открывается книгой «Бытие», повествующей о шести днях творения, грехопадения Адама и Евы, познанием людьми добра и зла, расселением их по всему лицу земли после потопа и т.д.
Библия завершается «откровением» Иоанна Богослова о Страшном суде.
«Речь Философа» завершается описанием «запоны» (видимо, холста) с впечатляющей картиной Страшного суда и страданием грешников в аду.
Совершенно очевидна соотнесенность повествования «Повести временных лет» и Библии. Точнее, многих составляющих ее книг, поскольку полный перевод Библии на Руси был осуществлен к 1499 г. Древнерусским летописцам были хорошо известны книги Бытие, Исход, Левит, Второзаконие, 1-4 книги Царств, Иова, Псалтырь (когда-то по ней учились читать), Притчи Соломоновы, Екклезиаст, Песнь песней, Иисус Сирахов, Пророки и т.д. Конечно же, все четыре Евангелия и, несомненно, Апокалипсис. [44]
Соотнесенность летописей и Библии заключается в осмыслении исторического процесса. Была мировая история и история избранного народа. «Повесть временных лет» включила историю Древней Руси в мировую, поведала о появлении «новых людей» (так называли христиан) и о начальной истории православной Руси в новозаветный период.
Промыслом Божьим и свободой выбора веры князем Владимиром объясняет Иларион приход христианства на Русь.
Монах Киево-Печерского монастыря Нестор разделял эти взгляды. Он описал испытание вер князем Владимиром и выбор среди них христианства.
Но если в Ветхом Завете рассматривается постулат избранничества иудеев, то «Повесть временных лет» говорит о равенстве всех народов, принявших веру Христову.
Уже происхождение его от «свободного» отца (князя Святослава) и «рабыни» матери (его мать Малуша, как свидетельствует летопись, была ключницей у книгини Ольги) в исторической ретроспекции «роднит» с библейским Измаилом, сыном Авраама и египтянки Агари, служанки Сарры.
Не ведала она, как Господь свидетельствовал об Измаиле: «От сына рабыни Я произведу великий народ» (Быт.21;13,18). И произошли от него двенадцать князей племен их: «. вот имена сынов Измаиловых, имена их по родословию их: первенец Измаилов Наваиоф, за ним Кедар, Адбеел, Мивсам, Мишма, Дума, Масса, Хадар, Фема, Иетур, Нафиш и Кедма. Сии суть сыны Измаиловы, и сии имена их, в селениях их, в кочевьях их»(Быт.25;13-16).
Аналогичным образом поступает князь Владимир: «Володимер видев церковь свершену, вшед в ню и помолися Богу, глаголя: «Господи, Боже. Призри на церковь Твою си, юже создах, недостойный рабъ Твой, въ имя рожьшая Тя Матере,Приснодевыя Богородица. Аже кто помолиться въ церкви сей, то услыши молитву его молитвы ради Пречистыя Богородица»(С.55).
А затем оба устраивают «праздник велик», длящийся по восемь дней:
Бегство Игоря Святославича (внука упомянутого выше Олега Святославича) из половецкого плена в 1185 г. обусловлено заступничеством Божиим после его раскаяния [53] : «Не оставить бо Господь праведнаго в руку грешничю, очи бо Господни на боящаяся Его, а уши Его в молитву ихъ. Гониша бо по нем и не обретом его, якоже и Саоулъ гони Давида но Богъ избави и. Тако и сего Богъ избави из руку поганыхъ» [54]
Христиане Западной Европы в ХII-ХIII вв. также остро ощущали «тень будущего». Западные хронисты начинали изложение истории с пересказа книги «Бытие» и включали повествование о своем времени в мировую историю. Но чтобы смысл истории был однозначно понятен, они не ограничивали свое изложение описанием современных им событий и завершали картиной Страшного суда. Так поступали Оттон Фрейзингенский в середине ХII в., а спустя столетие Винцент из Бове в «Зерцале истории». [70] Пророчества воспринимались как реальность. Между настоящим и будущим существует не только прямая связь, но и прямая зависимость. Острее всего эту связь ощущали люди средневековья.
Наступил и прошел «роковой» 1492 г., но ожидаемый конец Света не настал. Нужно было найти объяснения этому обстоятельству, и они нашлись. Не на семь тысячелетий бытия мира, прообразом которых были семь дней творения, следовало ориентироваться. В пророчествах и объясняющей их святоотеческой литератруре говорилось о предшествующих всеобщему концу трех христианских царствах, последовательно сменяющих друг друга.
Первым царством было Римское. В нем родился Христос, в нем зародилось и крепло христианство, в нем при Константине Великом (306-337) стало государственной религией. Но при Юлиане Отступнике (361-363) христианство вновь оказалось в гонении.
Однако, в 1437-1439 гг. на Ферраро-Флорентийском соборе была предпринята попытка унией вновь воссоединить две церкви. Русские восприняли согласие Константинополя как его отпад от истинной веры. Впервые великий князь Московский Василий Васильевич употребил свою сакральную (от Бога) власть, назвал еритиком и низложил русского митрополита из греков Исидора, принимавшего участие в Флорентийском соборе и подписавшего, вопреки мнению московских людей, его решение. Русская митрополия добилась автокефалии и права самим избирать себе митрополита, а не принимать назначенного Константинополем.
Падение в 1453 г. при последнем византийском императоре Константине ХI Палеологе (1449-1453) Константинополя было воспринято русскими как наказание Божье грекам за отступничество от истины, Так погибло второе христианское царство.
Всплеск летописания произошел во времена Ивана Грозного, ожидавшего Второго пришествия Спасителя в годы своего правления. Но Страшный суд и тогда не наступил. [74]
Летописи стали сходить со своей центральной сцены на переферийную, но не утратили своего основного значения, о чем свидетельствуют их еще длительное бытование в старообрядческой среде.
* Конечно же в XV в., летописание не исчезло вообще, оно еще велось на окраинах Русского государства, но в монастырях, где возникло в XI-XII вв. прекратилось совсем (и для нас этот факт весьма знаменателен), а в центре, в Москве, стало мирским (т.е. светским).
[1] Корень «весть» сохранился в своем первоначальном смысле и в ныне употребляемых словах «вести», «известия», «ведущий», «ведающий» и даже «совесть», которое обреате значение «согласно пониманию, знанию».
[2] Вопрос о месте и времени включения «Поучения» в «Повесть временных лет», написанную монахом Киево-Печерского монастыря Нестором около 1113 г., до сих пор остаестя нерешенным. «Поучение» дошло до нас в составе «Лаврентьевского летописного свода» (1377 г.); который сохранил, по мнению А.А. Шахматова, поддержанному с некоторыми уточнениями большинством ученых. вторую редакцию «ПВЛ», составленную около 1116 г. игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром. Третья редакция, завершенная около 1118 г. опять в Киево-Печерском монастыре, сохранилась в «Ипатьевском летописном своде» (начало XV в.).(См.: Шахматов А.А. Повесть временных лет.-С.1-ХХ.) До сих пор остается непонятным, как «Поучение», написанное, как полагают, в 1117 г., попало во вторую редакцию «ПВЛ», составленную в 1116 г., причем помещено под 1096 г., т.е. отнесено ко времени написания самого «Письма» Олегу Святославичу.
[6] Ср. из «Беседы трех святителей»: Вопрос. «Что высота небесная и широта земная и глубина морская? Тол. Отец и Сынъ и Святый Духъ».(Памятники отреченной русской литературы, собраны и изданы Н.Тихонравовым.Т.2.-М.,1864.-С.436).