Что открыла для себя повествовательница
Повествовательница
Смотреть что такое «Повествовательница» в других словарях:
повествовательница — сказывательница, сказчица, рассказчица, сказательница Словарь русских синонимов. повествовательница сущ., кол во синонимов: 5 • писательница (23) • … Словарь синонимов
повествовательница — повествов ательница, ы, твор. п. ей … Русский орфографический словарь
повествовательница — см. повествователь; ы; ж … Словарь многих выражений
рассказчица — побасенница, анекдотчица, выдумщица, повествовательница, сказочница, сказательница, сказывательница, сказчица, пересказчица, сказительница Словарь русских синонимов. рассказчица сущ., кол во синонимов: 14 • анекдотчица (2) … Словарь синонимов
сказательница — рассказчица, повествовательница, сказывательница, сказчица Словарь русских синонимов. сказательница сущ., кол во синонимов: 4 • повествовательница (5) … Словарь синонимов
сказчица — рассказчица, сказательница, сказывательница, повествовательница Словарь русских синонимов. сказчица сущ., кол во синонимов: 4 • повествовательница (5) … Словарь синонимов
писательница — публицистка, сочинительница, притчеписательница, эссеистка, памфлетистка, пейзажистка, романистка, очеркистка, драматургичка, лицетворительница, беллетристка, драматургесса, фельетонистка, новеллистка, дееписательница, литераторша Словарь русских … Словарь синонимов
сказывательница — сущ., кол во синонимов: 4 • повествовательница (5) • рассказчица (14) • сказател … Словарь синонимов
Последняя румба в Гаване — (исп. Última rumba en La Habana) роман афрокубинского писателя, журналиста, диссидента Фернандо Веласкеса Медины, опубликованный в 2001. Заглавие отсылка к знаменитому фильму Бернардо Бертолуччи Последнее танго в Париже.… … Википедия
рассказ — I. РАССКАЗ РАССКАЗ1, изложение, повествование, рассказывание, сообщение РАССКАЗ, повествование, сообщение РАССКАЗЧИК, повествователь РАССКАЗЧИЦА, повествовательница РАССКАЗЫВАТЬ/РАССКАЗАТЬ, излагать/ изложить,… … Словарь-тезаурус синонимов русской речи
Как правильно пишется слово «повествовательница»
Источник: Орфографический академический ресурс «Академос» Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН (словарная база 2020)
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: пустозвонить — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Синонимы к слову «повествовательница»
Предложения со словом «повествовательница»
Цитаты из русской классики со словом «повествовательница»
Значение слова «повествовательница»
Отправить комментарий
Значение слова «повествовательница»
Предложения со словом «повествовательница»
Однако на самом деле разум занят игрой, которую ведёт сам с собой в поспешно сооружённом паноптикуме, расставляет фигурки на эфемерной сцене: автор и герой, повествовательница и читательница, та, что описывает, и та, что описана; ноги, туфли, каблуки и лица случайных прохожих рано или поздно становятся частью этой игры.
Синонимы к слову «повествовательница»
Карта слов и выражений русского языка
Онлайн-тезаурус с возможностью поиска ассоциаций, синонимов, контекстных связей и примеров предложений к словам и выражениям русского языка.
Справочная информация по склонению имён существительных и прилагательных, спряжению глаголов, а также морфемному строению слов.
Сайт оснащён мощной системой поиска с поддержкой русской морфологии.
«Я… буду беспристрастной повествовательницей событий»: Опыт исторической реконструкции на основе писем иркутянки Л.Е. Литвинцевой
Иркутская область, пгт Качуг, школа № 1,
Научный руководитель: Инга Валерьевна Зуева
Долгие десятилетия эта связка пожелтевших писем лежала в уголке сундука вместе со старинными женскими платьями и обувью. Даже хозяйки сундука – две сестры-старушки, доживающие свой век в квартире на втором этаже двухэтажного особнячка в центре Иркутска, – были младше писем. Им часто помогали молодые соседки Светлана и Надежда, которые снимали комнатку рядом. Когда одна из пожилых сестер умерла, другая передала девушкам сундук со словами: «Это нам досталось от родственников. Сохраните, ведь больше у нас никого нет…» Это было в начале 90-х. Фамилии старушек не сохранились ни в памяти девушек, ни в документах паспортного стола. Светлана Татарникова и Надежда Молчанова в 1993 году закончили иняз, вышли замуж, разъехались. Сундук пришлось оставить, а письма они решили передать своей учительнице литературы, Ларисе Владимировне Чемякиной, живущей на родине девушек – в селе Харбатово Качугского района, 300 км севернее Иркутска. До 2009 года письма хранились у нее.
И вот сентябрь 2011 года. Мы, четыре восьмиклассницы (члены школьного научного общества) и наша учительница, сидим в кабинете литературы друг против друга, между нами – пожелтевшие от времени листы, исписанные черными чернилами. «Девочки, я предлагаю вам прочитать вот эти письма, – говорит Инга Валерьевна. – Скорее всего, это будет сложно: почерк не очень разборчивый, орфография и графика дореволюционные. Никем они до сих пор не прочитаны и не изучены. Кто кому писал – неизвестно. Ясно только, что автор – какая-то девушка или женщина, жившая в Иркутске в начале ХХ века, – писала за границу „Гуте“, видимо, подруге. Работа для вашего возраста довольно сложная. Возьметесь?» Понятно, что мы были страшно заинтригованы и, конечно, за работу взялись. От письма к письму перед нами разворачивалась история Иркутска начала XX века и иркутской семьи.
Кто же автор?
Сначала помогли сами письма. На открытках был указан адресат: «Miss Augusta Litvinseff». Внимательное прочтение убедило нас, что переписывались сестры, – таким образом, была установлена их фамилия. Среди писем был найден обрывок старой книги, на котором можно было различить надпись тем же почерком: «Из книг Ларисы Литвинцевой». В одном из писем автор сетует по поводу долгого молчания сестры: «Ну, Августа Евгеньевна, задала ты нам жару!» Так «сложилось» имя – Лариса Евгеньевна Литвинцева! Упомянуто место проживания: «Мы, жильцы 2 Солдатской…» Также много пишется про школу, про учеников, что привело нас к выводу, что обе сестры раньше работали в школе.
Письма охватывают период с 1903 по 1911 годы и адресованы младшей сестре Августе, получающей образование за границей (на письмах указаны адреса: Швейцария, Англия, Франция). Письма отправлялись из Иркутска, а также из Баранчиков (ныне порт Байкал, конечная точка Кругобайкальской железной дороги) и Усолья (ныне г. Усолье-Сибирское Иркутской области), куда Лариса уезжала на летний отдых. Кроме того, Лариса гостила (видимо, не раз) в деревне Картухай Качугского района (в 300 км от Иркутска, на реке Лене). Благодаря тому, что каждое письмо автором пронумеровано, можно определить следующее: писем было отправлено более 1500 (до нас дошло 115), то есть сестры писали друг другу через каждые 3–4 дня (по характеру писем чувствуется, что сестра Гута активно отвечала). Из этих писем сохранилось 24 многостраничных письма, остальные – на открытках. Часть открыток 1909–1911 годов деформирована: кем-то оторваны или стерты части текста. Ни одной фотографии, к сожалению, вместе с письмами найдено не было, хотя указывается, что они существовали. Заинтересовавшая нас семья Литвинцевых ни разу не попала в объектив историко-краеведческих исследований иркутских ученых, тем не менее эта фамилия оставила свой след в периодических изданиях и архивных документах того времени. Всего нами было просмотрено и изучено около 500 единиц печатных и рукописных источников: адресные книжки, «Епархиальные ведомости», «Клировые ведомости», «Дела Духовной консистории», метрические книги и т. д.
Мы установили возраст автора в период переписки: 30–40 лет. Год рождения: 1869. Собственной семьи Лариса Литвинцева не имела.
После внимательного изучения периодической печати и архивных документов мы установили, что отец Ларисы был священником Никольской церкви в селе Лиственичном на Байкале. В Листвянке отец Евгений прослужил 20 лет, был любим и уважаем своей паствой и начальством, получил благодарность Священного Синода и фиолетовую скуфью. Но в 1881 году неожиданно подвергается опале со стороны священноначалия и светских властей: в Духовную консисторию поступает жалоба на батюшку от начальника таможни с. Лиственичное, где отца Евгения упрекают в том, что он сотрудничает с народнической газетой «Сибирь» и описывает якобы «поборы» простых рыбаков таможенниками.
И вот, позади – блестящая карьера, впереди – вечная помета «неблагонадежен». Из года в год, в каждой клировой ведомости, с каждого места служения. В семействе подрастают 4 родных дочери и одна приемная, на руках – престарелые родители, перевезенные из Забайкалья, и жена Лидия Васильевна. Лариса – подросток. Согласно «Епархиальным ведомостям» 1880–90-х иерей Евгений Литвинцев еще два раза меняет место служения, затем переходит в «заштатные», а после в «безместные» священники. Умирает он в 1894 году в возрасте 50-ти лет.
Из писем понятно, что личность отца и семейные испытания, связанные с ним, наложили неизгладимый отпечаток на мировоззрение и судьбу дочери Ларисы. Она критично описывает церковное начальство (обидчиков отца), руководство иркутской семинарии, в письмах встречаются фразы, что она не может молиться и ходить в церковь, оставаясь при этом верующим человеком, церковную обрядность называет «шелухой». В других же письмах благодарит Святителя Иннокентия (Кульчицкого), которому молилась во время тяжелой болезни, со светлой радостью вспоминает Пасхальную службу, пишет, что обретает после долгого перерыва радость молитвы, заказывает панихиды по матери.
«Необыкновенно наслаждаюсь… жизнию»
Письма дают представление о семейном укладе Литвинцевых, о том, во что одевались, что ели, что читали, у каких врачей лечились, куда ходили в баню, где отдыхали, как обычно проводили день и т. д.
6 февраля 1910 г. она пишет:
«Я стараюсь соблюсти декорум. Всегда прилично одета, причесана. В комнате убрано. Стараюсь правильно и сытно питаться, регулярно гуляю. Одним словом, все, кто меня знает, не подозревают, какие страшные душевные бури переживаю подчас. Здорова. Открытки твои получаются исправно».
У Ларисы постоянная потребность в общении с «милой сестрой Гутой». Пишет Лариса убористым почерком, исписывая весь лист, не оставляя даже места для прощания, так как за каждый грамм общего веса письма надо платить. Благодаря этому создается впечатление, что разговор с Гутой не заканчивается, он переливается из письма в письмо.
В письме от 4 декабря 1906 года Лариса пишет:
«С утра я обыкновенно прочитываю местную газету, которую разносчик заталкивает в щель парадных сеней, а мамочка заботливо кладет ее подле моего чайного прибора. …Потом я облекаюсь в твою евражковую шубу – она очень тепла, легка и удобна, я уже ее оттреплю скоро – и отправляюсь с зелененьким бархатным мешочком (работой мамочки) вдоль по Большой прогуливаться и опускать в ящик тебе открытку. …Необыкновенно наслаждаюсь и морозным воздухом, и видом двигающегося люда, и жизнию. Захожу в магазин покупать лакомство или фрукты и плетусь обратно. После сытного, великолепно приготовленного обеда, за которым мама чуть не плачет, вспоминая тебя и что ты теперь бегаешь в чужих людях, как голодная собачонка, что теряешь здоровье и силы, я ложусь, совершенно расслабленная воздухом и пищей, спать часа на полтора. Встаю совершенно бодрая, свежая, крепкая, веселая и счастливая, так как с этого момента для меня начинается самая лучшая часть моего дня – вечернее чтение. Напившись чаю (мы с мамой двое чуть не выпиваем весь самовар), я с улыбками и ужимками, как, бывало, тятинька, берусь за бутыль керосину и наливаю мою висячую лампу – лохань, и при ослепительном свете принимаюсь за чтение».
Мать Ларисы тоже была грамотным, читающим человеком.
«Она обыкновенно запоем читает, не пойдёт прогуляться, не посмотрит, как тени от тучки ложатся на воду, и лес делается мрачным, а так будто обязанность отбывает и старается всячески скоротать время и совершенно не отрывается от книги. …Мама читает Писемского», – пишет Лариса из Усолья (20 июля 1908), куда возила маму на лечение.
Похоронив ее в 1909 году, Лариса постоянно ходит на могилу, носит самодельные венки, заказывает в храме панихиду (это было последней настоятельной просьбой глубоко верующей матери): «Верь мне и сейчас, ибо дух мамы своей помощью не оставит нас ни на минуту». Мать осталась для дочерей образцом труженицы и стойкого человека, не теряющего присутствия духа ни при каких обстоятельствах. Она одна управлялась «с жильцами» (сдача жилья в аренду), обшивала и обвязывала всю семью, была искусным поваром. Хотя в доме была прислуга, мама хорошо и вкусно готовила:
«Сейчас я продолжаю писать это письмо, сижу в столовой у печки, потому что сегодня страшный мороз. Мамочка готовит обед, на кухне уже давно хорошо пахнет. На столе сейчас уже стоит “антрэ” – рыжики и грузди, залитые уксусом, огурцы, капуста, ягоды разных сортов в маринаде. Сейчас мама принесет жирные щи с капустой, от которых я сразу валюсь спать» (27 января 1906).
«Беспристрастная повествовательница событий»
Лариса описывает строительство Кругобайкальской железной дороги и русско-японскую войну, революционные события 1905 года, покушение на губернатора Мишина и разгул преступности, произвол полиции и реформы в Иркутской Александровской тюрьме, ограбление на золотоплавильне и реакцию на убийство политического ссыльного А. М. Станиловского, приезд французского кинематографа и спектакли Городского театра, открытие бань на Арсенальской (ныне ул. Дзержинского) и порядки в магазинах купца Второва. Перечень личных имен также обширен: кроме членов семьи и близкого окружения, это губернаторы Кутайсов и Мишин, редактор народнической газеты «Восточное обозрение» И. И. Попов, протоиерей Дмитрий Гагарин (церковный деятель, педагог, публицист, отец будущей солистки Большого театра Варвары Гагариной; интересно, что автор называет его, как хорошего знакомого, «Митей»), смотритель Александровской тюрьмы Лятоскович и многие другие. В письме от 27 января 1906 года Л. Е. Литвинцева так оценивает свою роль в истории: «Я… не буду оценивать явления, превышающие мой кругозор, а только буду беспристрастной повествовательницей событий». Она не общественный деятель. Она серьезно больной человек, она многого боится, редко выходит из дома. Но ее горячее сердце, боль за происходящее, аналитический склад ума не дают ей успокоиться.
Строительство Кругобайкальской железной дороги
В письме от 15 июля 1904 года, отправленном из Баранчиков, Лариса Евгеньевна пишет:
«На Байкале идут сплошные работы. Взрывы динамита гремят беспрерывно. Грудь горы вся истерзана им, точно коршун выклевал ее живую душу. Я каждый день хожу мимо этих работ, и вид падающих гор производит на меня тяжёлое действие. Издолбят всю, зашатается и упадёт и только синий дымок вьётся на месте смерти».
Русско-японская война 1904–1905 гг.
Делясь с сестрой личными впечатлениями от инженеров строителей, Лариса Евгеньевна переходит к описанию событий и настроений, связанных с Русско-японской войной:
Подтверждения факта летающего в 1904 году над Байкалом и Иркутском шара в официальных и летописных источниках мы не нашли. Все упоминания о первых опытах русских воздухоплавателей в Иркутске начинаются с 1906 года, то есть двумя годами позже. Однако А. К. Чернигов в «Иркутских повествованиях» оговаривает (без указания дат), что «одним из первых практических применений летательных аппаратов являлось военное дело, как орудие уничтожения живой силы и техники противника». На одной из конференций у нас возник спор по этому вопросу. Ученый-историк утверждал, что никакого летающего шара в этот период быть не могло, так как об этом не было ни одного упоминания в донесениях министра М. И. Хилкова царю. У нас возник вопрос: каким образом человек, пишущий о событиях июля 1904 года, мог «сочинить» то, что произойдет только через 2 года? Мы не могли не реабилитировать нашу Ларису Евгеньевну и просмотрели все номера газеты «Восточное обозрение» за это время. Конечно, нашли заметку «Воздушный шар над Забайкальем» (№ за 18 июля 1904 года), где сказано, что таинственный шар действительно видели в разных местах в районе озера Байкал. Объяснения данному факту еще предстоит найти.
Первая русская революция. Волнения военного гарнизона (ноябрь 1905 года)
В книге А. П. Косых, В. Н. Панова, В. Г. Тюкавкина «История Иркутской области» мы обнаружили такую информацию об этих событиях:
«Военная организация РСДРП подготовила митинг солдат Иркутского гарнизона и казаков казачьего дивизиона 28 ноября в городском театре. Солдаты и казаки избрали военно-стачечный комитет, нового начальника гарнизона, командиров частей и коменданта города. 30 ноября в городе проходила вооруженная демонстрация».
Л. Е. Литвинцева пишет о том, что волнения солдат очень напугали жителей, ждали кровавых погромов. Но офицерский состав взял ситуацию под контроль, организовал написание солдатского манифеста и повернул ситуацию в мирное русло:
«Ожидали, что пьяные солдаты разнесут город так же, как разнесли, сожгли и обратили в груду развалин Владивосток (Камня на камне не осталось). Но ничего подобного не случилось именно потому, что нашлись интеллигентные офицеры, которые и повлияли на массу в благоприятном смысле, вдохнув в нее свой благородный рыцарский дух. Получилось нечто совершенно обратное тому, что мы ждали: в городе воцарилась тишина, хулиганы куда-то скрылись, выстрелов по Иркутску не было слышно. Народ ликовал. …Наступила как бы Пасха, народ толпами гулял по улице, слышался везде говор, смех, радость, торжество. Я уже говорила, что солдаты сами выбрали себе Председателя Стачечного комитета, начальника гарнизона, коменданта, командира казачьего дивизиона. Всё это оказались личности, чрезвычайно интеллигентные, самоотверженные и светлые. Солдаты не обманулись, чутье им верно подсказало, кто друг их, кто враг. И я не ожидала, что и военная среда имеет истинно образованных людей и нелицеприятных борцов за Правду. Они вступили в управление 20 тысячной массой, и народ им доверчиво, как дети, покорился. Вынесен был им список нелюбимых офицеров и комитет приказал этим лицам удалиться из Иркутска в 12 часовой срок, а также и всем тем офицерам, которые не примкнули к забастовке».
Любопытны замечания о солдатском манифесте. Сказывается то, что писала учительница:
«С внешней стороны он начинался так: “Хотим быть, как японцы, чтобы вилка, ложка, баня, мыло, записная книжка, чтобы морду не били и не обкрадывали нас. Что мы хуже японцев, что живем как свиньи?” А потом вглубь пошло так, как японцу далеко, ибо у них нет ни Толстого, ни Достоевского, а перед нами сейчас стояли духовные дети этих гениев, и этот Дух дышал среди них, потому что первое, о чем они повели речь, это о Душе и о Правде человеческой. Им больше всего надо было, “чтобы в людях правда была”. Дремавшие в них духовные силы проснулись вдруг с страшной мощью, и они запросили “не поповской правды”, а другой, которая открыта « книжным людям».
Следующий интересный факт, описанный Ларисой Евгеньевной, мы считаем также не утратившим актуальности для современного общества:
«Постоянный председатель солдатских митингов, бравый фельдфебель и человек, как оказалось потом, недюжинных способностей, по поручению и просьбе всех забастовавших солдат, ходил к управляющим акцизными сборами и попросил не только закрыть винные лавки, но и вывезти все вина из его главных складов: “Мои товарищи во хмелю бывают неспокойны и водка может много зла наделать. Солдаты просят увезти ее с глаз долой, чтобы не быть злу и не пролить человеческой крови”. Управляющий согласился. И хотя казна понесла за эти дни [3 дня – И. Г., Е. Ж., А. М.] убытку свыше 150 тысяч рублей, Иркутск был спасен» (27 января 1906).
Покушение на вице-губернатора Мишина
Лариса Евгеньевна была из либеральной семьи, она критикует царское правительство, разделяет мысль о необходимости переворота в стране. Но в цитируемом письме от 27 января 1906 года (которое по объему могло бы стать отдельной книгой) Лариса пишет:
«А вот, когда убивали Мишина, так была маленькая подробность, которая совершенно валит всю целесообразность этого акта [то есть бескомпромиссной борьбы с “душителями Свободы” – И. Г., Е. Ж., А. М.]. Когда Мишин вышел из подъезда своего дома, к нему подошел солдат и стал просить милостыню. Мишин приостановился, а в это время выслеживающий его убийца из-за угла выстрелил, пуля задела бок Мишина. Когда раздался второй выстрел, солдат проворно собою загородил Мишина, и уже смертельно раненый, всё держался на ногах и толкал Мишина в дверь подъезда, всё время загораживая его собою и получая выстрел за выстрелом в спину, и упал только тогда, когда Мишин скрылся в дверь подъезда. Вот этот случай немножко смущает».
Видимо, Лариса хочет сказать, что при таком покушении могут погибнуть и невинные люди. Но мы видим, что даже дочь священника готова оправдать кровь, проливаемую за «святое» дело – так много недовольства накипело в обществе.
В книге И. В. Наумова «История Сибири» этот случай описывается таким образом:
Видимо, история в данном варианте ходила в народе, который одобрял именно такой поступок. По этой причине считаем этот отрывок письма очень ценным.
Революционные настроения
С огромным волнением и сочувствием она описывает революционные события в Иркутске в 1906 году, радуется наступившей свободе:
«За последнее время в Иркутске произошло много событий. Самое важное – это то, как мы были гражданами, и как у нас образовалось свое правительство. Это было между 17 октября и 20 декабря. Сейчас у меня осталось воспоминание об этом, как о чем-то светлом, радужном… Я узнала это в первый раз после того, как приходившие к нам знакомые, не называли нас по имени, а говорили: “Здравствуй, гражданка”. И на улице на каждом перекрестке слышалось это слово. В магазинах приказчикам говорили: “Гражданин, дайте тогото”, мальчики кричали: “Граждане, газеты”. Я еще более убедилась, что произошло что-то, когда раскрыла газету [номер “Восточного Обозрения” – И. Г., Е. Ж., А. М.], там на первом листке объявлялось, что так как мы отныне стали гражданами, то всякий именующий себя таковым, должен немедленно вступить в открытую борьбу с царским правительством, его чиновниками, черносотенцами, хулиганами и попами. Граждане призывались к вооруженному восстанию против своих “душителей и палачей”, причем рекомендовалось пускать в ход все средства. В первый раз я тут поняла, чем может быть, то есть чем должна быть газета, для читателя и вспомнила между прочим твои слова, как ты однажды вскользь заметила – “не знаю, как буду обходиться без парижской газеты”. Тогда я подумала, что разве мало газет на свете, не все ли равно, какая газета. А тут вспомнила, что если такие в Париже газеты, как было наше Вос[точное] Об[озрение] во время “Свободы”, так, действительно, жить без такой газеты нельзя. Она была, как живая. Казалось, каждое слово дышало в ней кровью и слезами. Бывало, с нетерпением ждешь следующего дня только для того, чтобы получить следующий № газеты. А не думай, чтобы там говорилось о великом горе России, нет, тут разбирались только иркутские язвы и боли в ее общественной жизни. Выступили на арену иркутские темные силы и светлые его духи, и тьма оказалась так велика и силы их так громадны, и явились они в таком всеоружии, точно сам дьявол вышел из ада. Весь народ “забастовал” – так называется это состояние души человеческой на народном языке. “Забастовка” – это полная невозможность человека сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, что охватывает его стихийно в данный момент. Во всех концах города собирались митинги, вдруг откуда-то, точно из земли выросли, появились талантливые народные ораторы и вожаки партий. Митинги устраивал каждый, кто организовывал известную группу, были и просто беспартийные всенародные митинги. Народ собирался по пять, по десять тысяч, набивался как мошка, в здание заседаний и прилипал к стенам его и к выходам, и мостился на карнизах и окнах.
Так велика сила живого, могучего человеческого слова. Митинги устраивали и забастовщики, и учащиеся, и учащие, и чиновники, и хулиганы, черносотенцы, и попы. Каждый говорил, что думал, что знал и что мог. Из простого черного люда, из солдат, из извозчиков выдвинулись вдруг недюжинные силы, настолько светлые и легкие по уму, что и сейчас умственный облик стоит в памяти всего Иркутска, как нечто в высшей степени яркое и необыкновенное: «Свобода сходок, союзов, собраний и организаций!», «Свобода слова и печати!» Да, я поняла, что это нечто действительно великое и могучее, и на первый раз, как я прочитала в манифесте эти слова, я не могла охватить всей глубины их смысла и значения, таких, по-видимому, общих обещаний, общих мест, обыкновенных слов. Этими 4–5-ю словами сама скованная жизнь была выпущена на волю, могущественная, бьющая через край, кипучая жизнь. Казалось, могучий поток пробил оковы и хлынул, разрушая все на пути. В человеке вдруг проснулось его человеческое достоинство и божеские его силы, Ум и Совесть. И вместе с тем вырвалось на волю все вековечное его горе, обиды, унижения, боль, поругание – все вылилось в могучих потоках слов и речей».
Мы пришли к выводу, что прочитав только письма Л. Е. Литвинцевой, можно понять, почему произошла революция.
Но очень хотелось бы узнать судьбу нашей героини после Октябрьского переворота, в пору репрессий и уничтожения народа пришедшими к власти «светлыми» силами. Поменяла ли она свои взгляды? Не случилось ли так, как с нашим обществом, когда наши родители, бабушки и дедушки так верили в «перестройку», ждали ее – и были обмануты в своих ожиданиях? Среди репрессированных имен сестер Литвинцевых мы не нашли.
Будучи дочерью священника, Л. Е. Литвинцева могла получить образование в Иркутском Духовном епархиальном женском училище, которое было открыто в 1854 году. Согласно Уставу училища, в штатные воспитанницы и пансионерки принимались дети лиц духовного звания от 10 до 12 лет – уроженки Иркутской губернии. Срок обучения девочек в училище составлял 6 лет.
В семье Литвинцевых царил либеральный, даже народнический дух, значительную ценность имело интеллектуальное развитие, получение хорошего образования.
Семья готова была терпеть любые трудности, лишь бы одна из дочерей получила дорогостоящее образование за границей. Семья читала полузапрещенных авторов, выписывала газеты «Сибирь» (отец сотрудничал с газетой под псевдонимом «Тутошний»), затем «Восточное обозрение», которое в 1906 году было запрещено правительством.
В круг общих друзей сестер входят люди, занимающиеся распространением революционной литературы, члены подпольных кружков. Лариса в письме от 19 августа 1904 года подробно описывает дело «юноши Ковригина» и очень жалеет «сестру Саши Синявиной»:
«Но ведь я начала-то рассказывать не о том, как расправляется полиция с обывателями, а как она выметает и выскребает “старателей” земли Русской, нашу русскую многострадальную молодежь. Удручающее впечатление произвело известие о помешательстве Ковригина. Погиб даровитый, цветущий юноша. Сестра Синявиной была схвачена вместе с ним. Срок свой отсидела и по недостатку улик выпущена “на свободу”, но тюремное заключение и то обстоятельство, что она нечаянно выдала Ковригина, так на нее скверно подействовало, что она впала в тихое помешательство. Тоскует страшно, бредит тюрьмой и каждую минуту говорит о самоубийстве. Теперь она живет в улусе в качестве фельдшерицы. Лечит бурят и питается около них. Ей все пути к жизни отрезаны. Запрещено не только преподавать в школе, но даже частные уроки. В улус она забралась только для того, чтобы как-нибудь просуществовать, не умереть с голоду и работать “идейно”. Говорят, буряты ее очень любят, называют “святая девушка”, потому что она творит чудеса самоотвержения, но что душевное ее состояние скверно и, вероятно, она кончит самоубийством. Не следовало Саше без призора оставлять малую сестру. Одна, без любви, без поддержки, она как былиночка от первого же налетного ветра сломилась».
В ГАИО мы нашли подтверждающий документ «О рукописных журналах “Порыв”, “Свисток”, рукописях, прокламациях и брошюрах революционного содержания, найденных у учеников Иркутской духовной семинарии Павла Попова, Михаила Ковригина и ученицы Иркутской акушерско-фельдшерской школы Евстолии Синявиной. 5 мая 1903 г. – 6 октября 1904 г.».
Лариса Евгеньевна раньше, как мы предполагаем, тоже подверглась преследованиям за подобную деятельность или сочувствие таким кружкам. На это наталкивают некоторые строки, особенно эти:
«Ныне Катюха моя [бывшая ученица – И. Г., Е. Ж., А. М.] съездила на деревенскую свадьбу [в Жилкино]. Так там имя мое окружено легендой: « К царю уехала “с одобрением от общества” отстаивать интересы крестьян. Царь ее до себя не допустил, но велел схватить в тюрьму, и она там умерла за крестьянский народ…» (открытка, 11 сентября 1908).
Поразительные строки! Лариса пишет о себе с иронией, она вообще не раз подчеркивает, что ее силы потрачены впустую, что жизнь прожита зря. И всё же перед нами предстает образ народного заступника, вышедшего из среды русской интеллигенции.
Педагогическая работа
При чтении писем стало понятно, что Лариса Евгеньевна была учительницей в одной из иркутских школ, это предположение требовало документального подтверждения. Изучая архивные материалы в Отделе историко-культурного наследия областной библиотеки им. Молчанова-Сибирского, мы нашли место работы Ларисы. Это Вениаминовская школа по Спасо-Лютеранской улице с двумя классами: для мальчиков и для девочек. Она учила девочек.
Видимо, из-за тяжелой болезни Лариса Евгеньевна, проработав педагогом почти 20 лет, вынуждена была уйти из школы, а затем перейти на частные уроки. Она не раз размышляет о смысле учительского труда в своих письмах, тем более что до отъезда за границу сестра также работала учительницей (ее имя мы нашли в списках учителей Александровской школы). Например, в одном из писем читаем:
«Как значительны для детей их детские впечатления и с какой бережливостью и осторожностью надо обращаться с детской душой. Теперь, окидывая взглядами мою 20-ти летнюю практику в школе, я ясно вижу, что самое прекрасное и изящное, что было в моей жизни, это галерея тех сотен детских душ, которые прошли предо мною, и теперь я понимаю, почему я была так счастлива в школе» (5 апреля 1906).
Школа в жизни Ларисы сыграла огромную роль. Для нее это тяжелый, но любимый труд, и она до конца остается ему предана. Лариса Евгеньевна с такой любовью отзывается о своих ученицах, так подробно описывает их сочинения, что создает впечатление истинного патриота профессии. Ей очень близка методика Л. Н. Толстого, разработанная им для яснополянской школы. Она применяла в работе приемы «естественного воспитания».
Руководству было очень жаль расставаться с хорошим учителем. 4 марта 1905 года, после болезни, Лариса пишет сестре:
«Гагарин, когда я подала прошение через него, удержав на два дня это прошение, приехал ко мне и чуть не со слезами просил: « Подождите подавать прошение до конца августа. …Напишите в совет, чтобы он дал вам вторичный отпуск, конечно, без сохранения содержания. Я, главным образом, из-за того хлопочу, что вы редкая учительница, и мне терять вас жаль».
Мы нашли еще одно подтверждение тому, что Лариса Евгеньевна была уважаемым и любимым учителем. В «Епархиальных ведомостях» за 1906 год есть заметка следующего содержания:
«Чествование учительницы. 15-го апреля с. г. состоялось скромное по размерам и по обстановке, но редкое по сердечности и участникам, торжество. Учащие и учащиеся, в лице своих представителей, Иркутской городской имени Архиепископа Вениамина II церковно-приходской школы чествовали свою бывшую учительницу Лариссу Евгеньевну Литвинцеву. Они явились в ее квартиру и в адресе, прочитанном заведующим школой священником Д. Гагариным, выразили ей свою глубочайшую благодарность за труды и заботы по благоустройству учебно-воспитательной части этой школы и вместе с тем высказали сердечное соболезнование, что она хворает и оставила занятия в школе. Прощаясь, прибывшие высказали пожелание вновь видеть Лариссу Евгеньевну в школе. Полную сил и здоровья. Затем поднесли ей фотографическую карточку с девятого выпуска школы».
Круг чтения
Уже говорилось, что в семье Литвинцевых царило уважение к книге, художественному и философскому слову. В письме от 4 декабря 1906 года Лариса пишет о вечернем чтении:
«Я могу читать со страстью, с упоением 5–6 часов подряд, не поднимая головы и ни на секунду не прерывая течение мысли, всё равно, будь это серьезный философский трактат или европейский классик».
Письма Ларисы Евгеньевны дают представление о ее незаурядной начитанности. Кроме того, что она является большой поклонницей Льва Толстого и дает глубокий литературоведческий анализ его произведений, в список ее любимых авторов входят Лермонтов, Достоевский, Горький, Мельников-Печерский, Л. Андреев, Тэффи, Мопассан, Джек Лондон, Гамсун, Ницше, Шопенгауэр и другие. Все письма предваряются обязательной цитатой какого-то мыслителя, которая отражает ход мыслей и душевное состояние автора в данное время.
Особая страница и в ее жизни, и в письмах – отношение к Л. Н. Толстому. Лариса Евгеньевна была потрясена творчеством Льва Николаевича. Вот что она писала сестре в 1903 году:
«сегодня буду целый вечер читать дорогого Льва Николаевича. Я каждое его слово беру с уважением и глубочайшей благодарностью читаю его чрезвычайно внимательно и только тогда, когда бываю совершенно спокойна… Когда я прочитаю все 15 или 12-ть томов, то составлю о Толстом ясное и определенное понятие и он будет воплощён в моей душе, как Гомер в душе грека и это будет воплощение идеи русского народа».
В письме сестре в Англию от 5 октября 1908 г. она достаточно образно описывает свое состояние:
«Толстой поднял меня на такую головокружительную высоту, что у меня ноги болтаются в воздухе. Мне страшно и холодно. Хочется опять на землю. Воздух режет лёгкие, свет слепит глаза и дышать больно. Оборваны нити, которыми душа была прикреплена к земле, а новая страшная нить к небу не удержит – высока. Не по силам нам, бедным и тёмным».
Лариса очень переживает, что церковь не принимает Толстого. Отвергая его учение – отвергает и как великого художника:
«Не знаю, что больнее, о чём говорить: о том, как убиваются в России земства или как убивают святые имена, или как убивают цветущую молодёжь. Всё больно и всё тягостно, но Рима [племянница, тоже учительница – И. Г., Е. Ж., А. М.], об арестах и обысках говорила спокойно, а (по) проклятию Льва Ник. перед взрослыми девицами плакала навзрыд. Не знаю, что легче и что тяжелее. …Господи, как же работать-то, где смысл нашей учительской работы? …Мы не учителя, а жалкие презренные холопы» (19 августа 1904).
Театр и кинематограф
Лариса Евгеньевна была большой поклонницей театра и оперы. Постоянно посещала Городской театр (ныне Драматический театр им. Охлопкова), радовалась строительству нового на месте гостиницы «Россия» (здание ТЮЗа в советское время), с восторгом вспоминает гастроли Московского Малого театра в 1903 году.
В Городском театре была на таких спектаклях, как «Фауст», «Демон», «Кармен» и многие другие. В письме № 114 (без даты) читаем:
«Меня же ошеломил “Тангейзер” Вагнера и “Хованщина” Мусоргского. Эти две оперы событие и новый поворотный пункт в моей духовной жизни. Я прозрела… до этой оперы я не знала, что есть мир Музыки и что я, в сущности, была лишена этого счастья».
В письмах можно найти немало других свидетельств активной культурной жизни горожан того времени. Трудно поверить, что в такой удаленности от российских столиц Иркутск являлся важным культурным и общественным центром. В частности, в письме от 27 сентября 1906 года Лариса Евгеньевна подробно описывает посещение «синематографа Люмьера», которое потрясло ее:
«Я тебе хотела написать, как мы с мамой смотрели нынче синематограф Люмьера. В одно прекрасное время на столбах появляются объявления, что из Парижа приехал инженер Надо, он будет демонстрировать в Иркутске первоклассный синематограф Люмьера, причём печаталась и программа представления. Она была так заманчива, что я, слова не говоря, побежала в кассу за билетами».
Представление давали в здании Общественного собрания по улице Амурской (сейчас это здание Филармонии и ТЮЗа по улице Ленина). В зале была создана атмосфера праздника:
«Когда мы пришли, Собрание уже было залито морем света, и гремела музыка. Мы пробрались в первые ряды и заняли свои места. Ну, а потом, когда занавес поднялся, начались такие чудеса, что мы забыли всё на свете и приросли к месту».
Демонстрировался фильм о жизни французов:
«Прежде всего он демонстрировал все замечательные здания Парижа и его главные улицы и площади, Эйфелеву башню от основания до вершины, то есть весь подъём ее, Булонский лес, парки, парижские скачки на всём их пространстве, на громадном расстоянии, от места отправления до приезда к цели, ложи с парижской знатью, весь парижский шик и простую толпу, тотализатор. Набережную Сены показал всю. Затем типы парижских женщин и вообще женщин Франции, их национальные особенности, костюмы и причёски, здесь главное внимание он сосредоточил на британках и нормандках, показывая их во всевозможнейших головных уборах и костюмах. Они были совершенно живые, некоторые из них так раскланивались с публикой, так смеялись или делали такие непроизвольные движения, что забываешь, что видишь это только на полотне».
Ларисе очень понравилось то, что в заключение фильма были показаны сибирские просторы, Уральский перевал:
«Просто сердце затрепетало от родных сосновых лесов, гор, дикой и могучей тайги. И опять он снял её на всём протяжении, из вагона снимал, а потому получилось такое впечатление, что ты едешь по железной дороге и смотришь из окна вагона, тем более, что всё время попадаются поезда, и вагоны то и дело мелькают мимо тебя. Теперь он поедет снимать Кругобайкальскую дорогу и типы и виды Забайкалья. Хорошо он заработает за этот выезд из Парижа, публика так валом и валит. Да и в Париже потом заинтересует всех Сибирью; я думаю, и наша Сибирь там фурор произведёт…»
Письма иркутской учительницы раскрывают перед нами незаурядный и в то же время типичный облик русского интеллигента того времени. Даже бытовые письма подчас превращались в многостраничные летописи.
Благодаря письмам, мы прикоснулись к прошлому Иркутска. Теперь многие дома и улицы для нас стали знакомыми и родными, рассказывающими свою историю.