Что осталось после войны
Трубка, сапоги и роскошные обеды во время войны. Что осталось после Сталина и был ли вождь на самом деле аскетичен?
Сразу после кончины вождя была сделана опись его личных вещей, свидетельствующая как минимум о его непритязательности в быту – несколько курительных трубок, блокнот для записей, пару кителей, десяток брюк… Некоторые на основании только этого документа делают вывод о крайнем аскетизме Иосифа Виссарионовича, о его неустанной службе на благо отечеству. Но все же стоит взглянуть на данную проблему со всех сторон.
Так был ли Сталин сказочно богат? Или же земные блага его совершенно не интересовали? Истина, как всегда, находится где-то посередине…
Личные вещи
Действительно, после кончины Сталина, при нем нашли совсем немного вещей. Вот полный их перечень:
Таким образом, уже можно заключить: сообщение о том, что после Сталина осталось «всего 5 рублей и 5 трубок» можно считать спекулятивным. Список, конечно, аскетичный, но не настолько, как это порой пытаются представить.
Зарплата
Однако делать выводы о полном равнодушии Сталина к земным благам все же преждевременно. Не стоит забывать, что денежные и вещевые накопления интересуют далеко не всех, у каждого свои увлечения и пристрастия. Разумеется, Иосиф Виссарионович жил намного лучше любого другого человека в СССР того времени. И мы объясним, почему.
Начнем, пожалуй, с зарплаты. У И.В. Сталина была самая высокая заработная плата во всем Союзе – 10 000 рублей при среднем заработке от 500 до 1000 рублей. То есть его ежемесячный заработок в 10-20 раз превышал получку простых тружеников. На 10 тысяч тогда можно было приобрести легковой автомобиль «Победа».
Любопытный факт – до сих пор неизвестно, на что же вождь тратил свою немалую зарплату. Ибо к вещам он действительно был равнодушен, недвижимости не приобретал, существенных денежных вкладов после себя не оставил. Поэтому появилась конспирологическая версия о том, что з/п попросту складывалась его секретарем в особый сейф и была после смерти вождя присвоена кем-то из его окружения – чуть ли не лично Берией.
Одежда
В чем же ходил Сталин, если собственный гардероб его нимало не заботил? Неужели в обносках?
Конечно же, нет. За состоянием одежды главы государства пристально следили. Начальник охраны вождя Николай Власик вспоминал, что прохудившиеся предметы гардероба (в первую очередь обувь) меняли потихоньку, по ночам, чтобы не беспокоить Сталина «пустяками». Как правило, он даже не замечал подмены и спокойно надевал обновку. Но мог и потребовать вернуть старые вещи, если в новых ему было некомфортно.
Гардероб Сталина
Наследство
Известен факт, что Иосиф Виссарионович крайне своеобразно относился к своим ближайшим родственникам, в том числе и к детям. Он не стремился обеспечить их на будущее, не завещал им никаких сбережений.
До сих пор ходят байки о якобы огромных заграничных счетах вождя, которые в итоге достались его эмигрировавшей дочери Светлане Аллилуевой. Но современные историки уверены: ничего общего с действительностью эти слухи не имеют. Дочь Сталина и правда жила небедно, но в основном благодаря своей литературной деятельности: она издала несколько книг мемуаров, снискавших популярность у читателей.
Преимущества жизни вождя
Но самое главное: деньги Сталину, пожалуй, и правда были ни к чему, ибо… он попросту жил на всем готовом. Питался он разнообразно, сытно и вкусно, разумеется, к столу правителя подавали все самое лучшее, отборное. Вождь никогда не голодал и не испытывал недостатка в качественных и питательных продуктах – в отличие от советского народа.
Кроме того, Сталин любил поразвлечься, обожал шумные застолья – запросто мог пригласить к себе на такое пиршество танцоров, актеров, певцов – деятели искусства почитали за честь развлекать пирующих гостей. Роскошные обеды задавались и во время Великой Отечественной войны. Вряд ли такая картина может считаться аскетичной.
Кадр из фильма «Пиры Валтасара, или Ночь со Сталиным»
Кроме того, необходимо упомянуть и о многочисленных резиденциях «великого вождя». Одних дач у него было целых двадцать штук, причем особняки по тем временам были роскошными, да и интерьеры в них не отличались особой скромностью.
Дача Сталина в Абхазии 
Интерьер абхазской дачи
Конечно, по нынешним временам и сами коттеджи, и обстановка в них могут показаться скромными и сдержанными. Но не стоит забывать, что простой народ в те годы вообще зачастую жил в землянках. И такое жилье считалось не просто роскошью, а роскошью запредельной. Это были настоящие дворцы – ведь все познается в сравнении…
Современные апологеты Сталина пытаются доказать, что никаких особых пиршеств в те годы не было. Однако источники свидетельствуют о другом. Сохранились мемуары иностранных послов, бывавших на приемах того времени, политических деятелей дружественных стран. Например, Иосип Броз Тито отмечал, что его поразило то, в каких количествах русские пьют. Он же вспоминал, что вождь очень любил «напаивать» своих гостей, одобрял многочисленные тосты (что и неудивительно, если вспомнить его происхождение).
Анастас Микоян, например, отмечал, что вкусы Сталина со временем изменились. Если в 1920-е годы он действительно был достаточно неприхотлив в еде, то уже в 1930-е он становится большим гурманом, количество блюд для одного приема пищи постепенно увеличивается, меню становится более разнообразным, начинают задаваться обильные пиры.
Также о роскошных пирах в своих воспоминаниях пишет и сын Анастаса Микояна Серго. Он, опираясь на рассказы отца, пытается объяснить привычку вождя «спаивать» гостей. Руководствуясь пословицей «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», Сталин пытался таким образом разоблачить возможного «предателя». Если человек отказывался выпить, генсек объяснял это его опасением проговориться в пьяном виде.
Любопытно, что у И.В. Сталина имелся даже свой «грузинский тамада» для ужинов с приближенными. Его роль играл кинорежиссер Михаил Чиаурели. Он непревзойденно шутил, играл на гитаре, прекрасно пел. Первое знакомство вождя с Чиаурели состоялось после выхода фильма «Георгий Саакадзе», получившего Сталинскую премию. С тех пор ни одно застолье не обходилось без тамады-режиссера. Разумеется, и карьера предприимчивого деятеля культуры пошла в гору – он стал снимать фильмы-агитки, восхваляющие власть, и всегда удостаивавшиеся непременной Сталинской премии. Конечно, определенная доля конъюнктуры была свойственна всем фильмам того периода, но «Клятва» Чиаурели всегда стояла в списке агиток особняком – настолько она была «верноподданной» и пропагандистской.
Михаил Чиаурели
Во время Ялтинской конференции 1945 года Рузвельт был весьма удивлен роскошеством русского стола. У американцев и англичан в то время на приемах было принято подавать небольшие бутерброды-сэндвичи, а советские представители встречали их красной икрой, ветчиной, рыбой различных сортов и т.д.
Ужин во время Ялтинской конференции
Интересно, что западные политики осуждали Сталина за излишества во время войны. Но было бы неправильным не упомянуть о том, что в этих пирах была и политическая подоплека – показать иностранцам, что советская держава сильна даже в такой критический период.
В заключение можно сделать вывод: И.В. Сталин не был исключительным аскетом, денно и нощно заботящимся лишь о благе государства. Он любил и отдохнуть, и хорошо поесть, интересовался искусством, имел личный кинотеатр и часто приглашал к себе на просмотр фильмов различных «звезд» того времени. Но в то же время Сталин действительно был равнодушен к вещам, деньгам и имел своеобразную, но все же принципиальность в этих вопросах. Вождю явно не была близка разгульная роскошь эпохи застоя, но и представлять его совсем уж равнодушным к привилегиям правителя было бы неправильно.
Стоит отметить также и тот факт, что ни один из генсеков не удостаивался такого злостного искоренения всех документов о себе, как Иосиф Виссарионович Сталин. Его ближайшие соратники сочли за благо после смерти вождя уничтожить большое количество материалов, могущих как-то их компрометировать. Разоблачение культа личности также поспособствовало как бы «вычеркиванию» вождя-тирана из истории. В итоге бытовая сторона жизни генсека практически не нашла отражения в документальных источниках.
§ 4. Жизнь после войны: ожидания и реальность
§ 4. Жизнь после войны: ожидания и реальность
«Весной сорок пятого люди — не без основания — считали себя гигантами», — делился своими ощущениями Э. Казакевич. С этим настроением фронтовики вошли в мирную жизнь, оставив — как им тогда казалось — за порогом войны самое страшное и тяжелое. Однако действительность оказалась сложнее, совсем не такой, какой она виделась из окопа. «В армии мы часто говорили о том, что будет после войны, — вспоминал журналист Б. Галин, — как мы будем жить на другой день после победы, — и чем ближе было окончание войны, тем больше мы об этом думали, и многое нам рисовалось в радужном свете. Мы не всегда представляли себе размер разрушений, масштабы работ, которые придется провести, чтобы залечить нанесенные немцами раны». «Жизнь после войны казалась праздником, для начала которого нужно только одно — последний выстрел», — как бы продолжал эту мысль К. Симонов. Иных представлений трудно было ждать от людей, четыре года находившихся под психологическим прессом чрезвычайной военной обстановки, сплошь и рядом состоявшей из нестандартных ситуаций. Вполне понятно, что «нормальная жизнь, где можно «просто жить», не подвергаясь ежеминутной опасности, в военное время виделась как подарок судьбы. Война в сознании людей — фронтовиков и тех, кто находился в тылу, привнесла переоценку и довоенного периода, до известной степени идеализировав его. Испытав на себе лишения военных лет, люди — часто подсознательно — скорректировали и память о прошедшем мирном времени, сохранив хорошее и забыв о плохом. Желание вернуть утраченное подсказывало самый простой ответ на вопрос «как жить после войны?» — «как до войны».
«Жизнь-праздник», «жизнь-сказка» — с помощью этого образа в массовом сознании моделировалась и особая концепция послевоенной жизни — без противоречий, без напряжения, стимулом развития которой был фактически только один фактор — надежда. И такая жизнь существовала, но только в кино и книгах. Интересный факт: за время войны и в первые послевоенные годы в библиотеках отмечался рост спроса на литературу приключенческого жанра и даже сказки. С одной стороны, подобный интерес объясняется изменением возрастного состава работающих и пользующихся библиотеками; за время войны на производство пришли подростки (на отдельных предприятиях они составляли от 50 до 70 % занятых). После войны читательскую аудиторию библиотеки приключений пополнили молодые фронтовики, процесс интеллектуального роста которых прервала война и которые в силу этого после фронта вернулись к юношескому кругу чтения. Но есть и другая сторона этого вопроса: рост интереса к такого рода литературе и кинематографу был своеобразной реакцией отторжения той жестокой реальности, которую несла с собой война. Нужна была компенсация психологическим перегрузкам. Поэтому еще на войне можно было наблюдать, свидетельствует, например, фронтовик М. Абдулин, — «страшную жажду всего, что не связано с войной. Нравился немудрящий фильм с танцами и весельем, приезд артистов на фронт, юмор». Жажда мира, подкрепленная верой, что жизнь после войны быстро будет меняться к лучшему, сохранялась на протяжении трех — пяти послепобедных лет.
Огромным успехом у зрителей пользовался фильм «Кубанские казаки» — самый популярный из всех послевоенных кинолент. Сейчас он подвергается резкой и во многом справедливой критике за несоответствие реальности. Но критика подчас забывает, что у фильма «Кубанские казаки» есть своя правда, что этот фильм-сказка несет весьма серьезную информацию ментального характера, передающую дух того времени. Журналист Т. Архангельская вспоминает интервью с одной из участниц съемок фильма; она рассказала, как голодны были эти нарядные парни и девушки, на экране весело рассматривавшие муляжи фруктов, изобилие из папье-маше, а потом добавила: «Мы верили, что так и будет и что всего много будет — и велосипедов, и седел, и чего захочешь. И нам так нужно было, чтобы все было нарядно и чтобы песни пели».
Надежда на лучшее и питаемый ею оптимизм задавали ударный ритм началу послевоенной жизни, создавая особую — послепобедную — общественную атмосферу. «Все мое поколение, за исключением разве некоторых, переживало… трудности, — вспоминал то время известный строитель В.П. Сериков. — Но духом не падали. Главное — война была позади… Была радость труда, победы, дух соревнования». Эмоциональный подъем народа, стремление приблизить своим трудом по-настоящему мирную жизнь позволили довольно быстро решить основные задачи восстановления. Однако этот настрой, несмотря на его огромную созидательную силу, нес в себе и тенденцию иного рода: психологическая установка на относительно безболезненный переход к миру («Самое тяжелое — позади!»), восприятие этого процесса как в общем непротиворечивого, чем дальше, тем больше вступали в конфликт с реальной действительностью, которая не спешила превращаться в «жизнь-сказку».
Проводимые в 1945–1946 гг. инспекторские поездки ЦК ВКП(б) зафиксировали целый ряд «ненормальностей» в материально-бытовых условиях жизни людей, прежде всего жителей промышленных городов и рабочих поселков. В декабре 1945 г. группа Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) провела такое инспектирование предприятий угольной промышленности Щекинского района Тульской области. Результаты обследования оказались весьма неутешительными. Условия жизни рабочих были признаны «очень тяжелыми», особенно плохо жили репатриированные и мобилизованные рабочие. Многие из них не имели нательного белья, а если оно было, то ветхое и грязное. Рабочие месяцами не получали мыла, в общежитиях — большая теснота и скученность, рабочие спали на деревянных топчанах или двухъярусных нарах (за эти топчаны администрация вычитала 48 руб. из ежемесячного заработка рабочих, что составляло его десятую часть). Рабочие получали в день 1200 г хлеба, однако несмотря на достаточность нормы, хлеб был плохого качества: не хватало масла и поэтому хлебные формы смазывали нефтепродуктами.
Многочисленные сигналы с мест свидетельствовали о том, что факты подобного рода не единичны. Группы рабочих из Пензы и Кузнецка обращались с письмами к В.М. Молотову, М.И. Калинину, А.И. Микояну, в которых содержались жалобы на тяжелые материально-бытовые условия, отсутствие большинства необходимых продуктов и товаров. По этим письмам из Москвы выезжала бригада Наркомата, признавшая по результатам проверки жалобы рабочих обоснованными. В Нижнем Ломове Пензенской области рабочие завода № 255 выступали против задержки хлебных карточек, а рабочие фанерного завода и спичечной фабрики жаловались на длительные задержки заработной платы. Тяжелые условия труда после окончания войны сохранялись на реконструируемых предприятиях: приходилось работать и под открытым небом, и, если дело было зимой, по колено в снегу. Помещения часто не освещались и не отапливались. В зимнее время положение усугублялось еще и тем, что людям часто нечего было надеть. По этой причине, например, секретари ряда обкомов Сибири обратились в ЦК ВКП(б) с беспрецедентной просьбой: разрешить им не проводить 7 ноября 1946 г. демонстрацию трудящихся, мотивируя свою просьбу тем, что «население недостаточно обеспечено одеждой».
Сложная ситуация складывалась после войны и в деревне. Если город не так страдал от недостатка рабочих рук (там главная проблема заключалась в налаживании труда и быта уже имеющихся рабочих), то колхозная деревня помимо материальных лишений испытывала острый недостаток в людях. Все наличное население колхозов (с учетом возвратившихся по демобилизации) к концу 1945 г. уменьшилось на 15 % по сравнению с 1940 г., а число трудоспособных — на 32,5 %. Особенно заметно сократилось количество трудоспособных мужчин (из 16,9 млн. в 1940 г. их к началу 1946 г. осталось 6,5 млн.). По сравнению с предвоенным временем понизился и уровень материальной обеспеченности колхозников: если в 1940 г. для распределения по трудодням выделялось в среднем по стране около 20 % зерновых и более 40 % денежных доходов колхозов, то в 1945 г. эти показатели сократились соответственно до 14 и 29 %. Оплата в ряде хозяйств выглядела чисто символической, а значит, колхозники, как и до войны, нередко работали «за палочки». Настоящим бедствием для деревни стала засуха 1946 г., охватившая большую часть европейской территории России, Украину, Молдавию. Правительство использовало засуху для применения жестких мер продразверстки, заставляя колхозы и совхозы сдавать государству 52 % урожая, т. е. больше, чем в годы войны. Изымалось семенное и продовольственное зерно, включая предназначенное к выдаче по трудодням. Собранный таким образом хлеб направлялся в города, жители деревни в областях, пострадавших от неурожая, были обречены на массовый голод. Точных данных о количестве жертв голода 1946–1947 гг. нет, поскольку медицинская статистика тщательно скрывала истинную причину возросшей за это время смертности (например, вместо дистрофии ставились другие диагнозы). Особенно высока была детская смертность. В охваченных голодом районах РСФСР, Украины, Молдавии, население которых насчитывало примерно 20 млн. человек, в 1947 г. по сравнению с 1946 г. за счет бегства в другие места и роста смертности произошло его сокращение на 5–6 млн. человек, из них жертвы голода и связанных с ним эпидемией составили, по некоторым расчетам, около 1 млн. человек, в основном сельского населения. Последствия не замедлили сказаться на настроениях колхозников.
«На протяжении 1945–1946 гг. я очень близко столкнулся, изучил жизнь ряда колхозников Брянской и Смоленской областей. То, что я увидел, заставило меня обратиться к Вам, как к секретарю ЦК ВКП(б), — так начал свое письмо, адресованное Г.М. Маленкову, слушатель Смоленского военно-политического училища Н.М. Меньшиков. — Как коммунисту мне больно выслушивать от колхозников такой вопрос: «Не знаете, скоро ль распустят колхозы?». Свой вопрос, как правило, они мотивируют тем, что «жить так нет сил дальше». И действительно, жизнь в некоторых колхозах невыносимо плохая. Так, в колхозе «Новая жизнь» (Брянск, обл.) почти половина колхозников уже по 2–3 месяца не имеют хлеба, у части нет и картошки. Не лучше положение и в половине других колхозов района. Это присуще не только для этого района».
«Изучение положения дел на местах показывает, — шел аналогичный сигнал из Молдавии, — что голод охватывает все большее количество сельского населения… Необычайно высокий рост смертности, даже по сравнению с 1945 г., когда была эпидемия тифа. Основной причиной высокой смертности является дистрофия. Крестьяне большинства районов Молдавии употребляют в пищу различные недоброкачественные суррогаты, а также трупы павших животных. За последнее время имеются случаи людоедства… Среди населения распространяются эмигрантские настроения».
В 1946 г. произошло несколько заметных событий, так или иначе растревоживших общественную атмосферу. Вопреки достаточно распространенному суждению, что в тот период общественное мнение было исключительно молчаливым, действительные свидетельства говорят о том, что это утверждение не вполне справедливо. В конце 1945 г. — начале 1946 г. проходила кампания по выборам в Верховный Совет СССР, которые состоялись в феврале 1946 г. Как и следовало ожидать, на официальных собраниях люди в основном высказывались «за» выборы, безусловно поддерживая политику партии и ее руководителей. Как и раньше, на избирательных бюллетенях в день выборов можно было встретить здравицы в честь Сталина и других членов правительства. Но наряду с этим встречались суждения совершенно противоположного толка.
Вопреки официальной пропаганде, подчеркивающей демократический характер выборов, люди говорили о другом: «Государство напрасно тратит средства на выборы, все равно оно проведет тех, кого захочет»; «Все равно по-нашему не будет, они что напишут, за то и голосуют»; «У нас слишком много средств и энергии тратится на подготовку к выборам в Верховный Совет, а сущность сводится к простой формальности — оформлению заранее намеченного кандидата»; «Предстоящие выборы нам ничего не дадут, вот если бы они проводились, как в других странах, то это было бы другое дело»; «В избирательный бюллетень включают только одну кандидатуру, это нарушение демократии, так как при желании голосовать за другого, все равно будет избран указанный в бюллетене».
В народе по поводу выборов распространялись слухи, причем самые разные. Например, в Воронеже ходили разговоры: списки избирателей проверяются для того, чтобы выявить неработающих для посылки в колхозы. Люди закрывали свои квартиры и уходили из дома, чтобы не попасть в эти списки. В то же время за уклонение от выборов полагались специальные санкции; в высказываниях некоторых людей прочитывается прямое осуждение такого рода «палочной демократии»: «Выборы проводятся неверно, дается один кандидат на выборный район, а избирательный бюллетень контролируется каким-то особым способом. В случае нежелания голосовать за определенного кандидата, зачеркнуть нельзя, это будет известно НКВД и отправят куда следует»; «У нас в стране нет никакой свободы слова, если я сегодня что-нибудь скажу о недостатках в работе советских органов, то меня завтра же посадят в тюрьму».
Невозможность высказать открыто свою точку зрения, не опасаясь при этом санкций властей, рождала апатию, а вместе с ней субъективное отчуждение от властей: «Кому нужно, тот пусть и выбирает, и изучает эти законы (имеются в виду законы о выборах. — Е.З.), а нам и так все это надоело, выберут и без нас»; «Выбирать я не собираюсь и не буду. Я от этой власти ничего хорошего не видел. Коммунисты сами себя назначили, пусть они и выбирают».
В ходе обсуждения и разговоров люди высказывали сомнения в целесообразности и своевременности проведения выборов, на которые затрачивались большие средства, в то время как тысячи людей находились на грани голода: «О неубранном на полях хлебе не заботятся, а уже начали «звонить» о перевыборах правительства. Пользы от этого никому нет»; «Чем заниматься бездельем, они лучше накормили бы народ, а выборами не накормишь»; «Выбирают-то они хорошо, а вот хлеба в колхозах не дают».
Сильным катализатором роста недовольства была дестабилизация общей экономической ситуации, прежде всего ситуации на потребительском рынке, идущей еще со времен войны, но в то же время имеющей и послевоенные причины. Последствия засухи 1946 г. ограничили объем товарной массы хлеба. Однако и без того тяжелое положение с продовольствием усугубилось из-за проведенного в сентябре 1946 г. повышения пайковых цен, т. е. цен на товары, распределяемые по карточкам. Одновременно сокращался контингент населения, охваченного карточной системой: численность снабжаемого населения, проживающего в сельской местности, с 27 млн. человек была сокращена до 4 млн., в городах и рабочих поселках с пайкового снабжения хлебом были сняты 3,5 млн. неработающих взрослых иждивенцев и 500 тыс. карточек уничтожилось за счет упорядочения карточной системы и ликвидации злоупотреблений. Всего расход хлеба по пайковому снабжению был сокращен на 30 %.
В результате подобных мер были снижены не только возможности гарантированного снабжения людей основными продуктами питания (прежде всего хлебом), но и возможности приобретения продовольственных товаров на рынке, где цены быстро поползли вверх (особенно на хлеб, картофель овощи). Возросли масштабы спекуляции хлебом. В ряде мест дело доходило до открытого выражения протеста. Наиболее болезненно известие о повышении пайковых цен встретили низкооплачиваемые и многодетные рабочие, женщины, потерявшие мужей на фронте: «Питание обходится дорого, а семья из пяти человек. Семье денег не хватает. Ждали, будет лучше, а теперь опять трудности, да когда же мы их переживем?»; «Как пережить трудности, когда не хватает денег на то, чтобы выкупить хлеб?»; «От продуктов придется или отказаться, или выкупать их на какие-то другие средства, о покупке одежды нечего и думать»; «Раньше мне было тяжело, но я имела надежду на продкарточки с низкими ценами, теперь и последняя надежда пропала и мне придется голодать».
Еще более откровенными были разговоры в очередях за хлебом: «Нужно теперь больше воровать, иначе не проживешь»; «Новая комедия — зарплату повысили на 100 рублей, а цены на продукты повысили в три раза. Сделали так, чтобы выгодно было не рабочим, а правительству»; «Мужей и сыновей убили, а нам вместо облегчения повысили цены»; «С окончанием войны ждали улучшения положения и дождались улучшения, сейчас стало жить труднее, чем в годы войны».
Обращает на себя внимание непритязательность желаний людей, требующих всего лишь установления прожиточного минимума и ничего сверх того. Мечты военных лет о том, что после войны «всего будет много», наступит счастливая жизнь, начали довольно быстро приземляться, девальвироваться, а набор благ, входящих в «предел мечтаний», оскудел настолько, что зарплата, дающая возможность прокормить семью, и комната в коммунальной квартире уже считались подарком судьбы. Но миф о «жизни-сказке», живущий в обыденном сознании и, кстати, поддерживаемый мажорным тоном всей официальной пропаганды, любые трудности преподносящей как «временные», часто мешал адекватному осознанию причинно-следственных связей в цепи волнующих людей событий. Поэтому, не находя видимых причин для объяснения «временных» трудностей, которые попадали бы под категорию объективных, люди искали их в привычных чрезвычайных обстоятельствах. Выбор и здесь был не слишком широк, все трудности послевоенного времени объяснялись последствиями войны. Неудивительно, что осложнение ситуации внутри страны тоже связывалось в массовом сознании с фактором войны — теперь уже будущей. На собраниях часто звучали вопросы: «Будет ли война?», «Не вызвано ли повышение цен сложной международной обстановкой?». Некоторые высказывались и более категорично: «Настал конец мирной жизни, надвигается война вот и цены повысили. От нас это скрывают, а мы-то ведь разбираемся. Перед войной всегда цены повышают». Что касается слухов, то здесь народная фантазия вообще не знала границ: «Америка порвала мирный договор с Россией, скоро будет война. Говорят, что в город Симферополь доставили уже эшелоны с ранеными»; «Я слыхал, что война идет уже в Китае и в Греции, куда вмешались Америка и Англия. Не сегодня-завтра нападут и на Советский Союз».
Война в народном сознании еще долго будет восприниматься как главное мерило трудностей жизни, а приговорка «только бы не было войны» — служить надежным оправданием всех лишений послевоенного времени, которым, кроме нее, не было уже никаких разумных объяснений. После того как мир переступил черту «холодной войны», эти настроения только усилились; они могли держаться под спудом, но при малейшей опасности или намеке на опасность сразу давали себя знать. Например, уже в 1950 г. во время войны в Корее активизировались панические настроения среди жителей Приморского края, которые посчитали, что раз поблизости идет война, значит, она не минует границ СССР. В результате из магазинов стали исчезать товары первой необходимости (спички, соль, мыло, керосин и др.): население создавало долговременные «военные» запасы.
Одни видели причину повышения пайковых цен осенью 1946 г. в приближении новой войны, другие считали подобное решение несправедливым по отношению к итогам войны прошедшей, по отношению к фронтовикам и их семьям, пережившим тяжелое время и имеющих право на нечто большее, чем полуголодное существование. Во многих высказываниях на этот счет нетрудно заметить и чувство оскорбленного достоинства победителей, и горькую иронию обманутых надежд: «Жизнь-то краше становится, веселее. На сто рублей зарплату увеличили, а 600 отняли. Довоевались, победители!»; «Ну, вот и дожили. Это называется забота о материальных нуждах трудящихся в четвертую сталинскую пятилетку. Теперь понятно нам, почему по этому вопросу собрания не проводят. Бунты будут, восстания, и рабочие скажут: «За что воевали?».
Однако, несмотря на наличие весьма решительных настроений, на тот момент времени они не стали преобладающими: слишком сильной оказалась тяга к мирной жизни, слишком серьезной усталость от борьбы, в какой бы то ни было форме, слишком велико было стремление освободиться от экстремальности и связанных с ней резких поступков. Кроме того, несмотря на скепсис некоторых людей, большинство продолжали доверять руководству страны, верить, что оно действует во имя народного блага. Поэтому трудности, в том числе и те, что принес с собой продовольственный кризис 1946 г., чаще всего, если судить по отзывам, воспринимались современниками как неизбежные и когда-нибудь преодолимые. Достаточно типичными были высказывания вроде следующих: «Хотя и трудно будет жить низкооплачиваемым рабочим, но наше правительство, партия никогда ничего плохого для рабочего класса не делали»; «Мы вышли победителями из войны, окончившейся год тому назад. Война принесла большие разрушения и жизнь не может сразу войти в нормальные рамки. Наша задача — понять проводимые мероприятия Совета Министров СССР и поддержать его»; «Мы верим, что партия и правительство хорошо продумали проводимое мероприятие, с тем чтобы быстрее ликвидировать временные трудности. Мы верили партии, когда под ее руководством боролись за Советскую власть, верим и теперь, что проводимое мероприятие временное…»
Обращает на себя внимание мотивировка негативных и «одобрительных» настроений: первые опираются на реальное положение вещей, вторые же идут исключительно от веры в справедливость руководства, которое «никогда ничего плохого для рабочего класса не делало». Можно определенно утверждать, что политика верхов первых послевоенных лет строилась исключительно на кредите доверия со стороны народа, который после войны был достаточно высок. С одной стороны, использование этого кредита позволило руководству стабилизировать со временем послевоенную ситуацию и в целом обеспечить переход страны от состояния войны к состоянию мира. Но с другой стороны, доверие народа к высшему руководству дало возможность последнему оттянуть решение жизненно важных реформ, а впоследствии фактически блокировать тенденцию демократического обновления общества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
Валерий Данилов Сталинская стратегия начала войны: планы и реальность
Валерий Данилов Сталинская стратегия начала войны: планы и реальность Политический спор об ответственности за начало германо-советской войны разгорелся с первых ее часов. Обе противоборствующие стороны дали свои толкования происшедшего в правительственных
Героические символы Великой Отечественной: реальность и мифология войны
Героические символы Великой Отечественной: реальность и мифология войны Важным моментом в поддержании духа войск является обращение к героическим примерам, целенаправленно представляемым как образец для массового подражания. Это общепринятое, широко
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ КАЗАКОВ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ КАЗАКОВ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ЛИВОНСКОЙ ВОЙНЫ После окончания Ливонской войны казаки возвратились на Дон, и перед ними встал их главный вопрос — война против Крыма и овладение Азовом, их собственностью, из которого казаки были изгнаны турками. Вместо
Послесловие. Жизнь после смерти. Не очевидная, но, возможно, вероятная, жизнь Олега Пеньковского после его официального расстрела (авторская реконструкция)
Послесловие. Жизнь после смерти. Не очевидная, но, возможно, вероятная, жизнь Олега Пеньковского после его официального расстрела (авторская реконструкция) …В интервью газете «Век» в 2000 году автор ответил, что «дело Пеньковского» будет раскрыто лет через пятьдесят.
10. Войны Германика с местным населением после прибытия флота в «Германию» — это войны Кортеса-Ермака с ацтеками в Мексике
10. Войны Германика с местным населением после прибытия флота в «Германию» — это войны Кортеса-Ермака с ацтеками в Мексике 10.1. Общая схема соответствия Итак, прибыв в «Германию», Германик начинает борьбу с «германцами». Описывается тяжелая война, успех в которой
4. Реальность после эйфории
4. Реальность после эйфории Чудом эпохи после холодной войны то, что Россия сумела перенести коллапс, который сделал ее стратегически неуместной, без революции и реваншизма Ч. Краутхаммер, 2002 Американская политика стала излишне настойчивой, самососредоточенной,
Служба и жизнь после войны
Служба и жизнь после войны Вышкув, Унтервальтерсдорф (июль 1945 г. – май 1946 г.) Война закончилась, но мне казалось, что она продолжается. Будто наступила очередная передышка – оперативная пауза, как иногда ее называли, после которой снова бои. Такое чувство было не только у
15. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ?
Жизнь после смерти
Жизнь после смерти Для Сенной начался период безуспешных поисков ее нового архитектурного оформления и злоключений – долгое время в ее углу, за забором, высилась груда кирпича от разбитой церкви. Построенный наземный вестибюль станции метро накрыл часть ее
Жизнь после смерти
Жизнь после смерти Сходство Фуфлунса-Вакха-Диониса с Иисусом Христом довольно очевидно. Во-первых, и у греков, и у римлян, и у этрусков именно этот персонаж изображается в качестве божественного младенца. Именно он является богом смерти и возрождения. Напомним, именно
Ожидания и видения мировой войны
Ожидания и видения мировой войны В 1914 г., когда началась война, все это внутреннее и внешнее напряжение разрядилось, породив чувство облегчения и освобождения, которое впоследствии представлялось необъяснимым и парадоксальным даже тем, кто выразил его в самой
«Лишь бы не было войны» Жизнь северной глубинки после войны
«Лишь бы не было войны» Жизнь северной глубинки после войны Ольга Онучина Школа № 2, г. Няндома, Архангельская область, научный руководитель Г.Н. Сошнева Военное детствоГерои моего исследования родились и выросли в северной глубинке, а детство их пришлось на Великую
Жизнь после Маши
Жизнь после Маши В святые не избирают, в мученики не назначают. Жизнь Марии Добролюбовой и без того необыкновенна, и чужие подвиги или, наоборот, преступления — ей ни к чему.Те, кто близко знал ее, изменились, многие — сильно и навсегда.Леонид Семенов все острее переживал