Что не понимает сенатор
Леонков вернул с небес на землю сенатора США Уикера, угрожающего России ядерным ударом
Американский сенатор Роджер Уикер не понимает последствий попытки ядерного удара по России для США. Об этом заявил военный эксперт, редактор журнала «Арсенал Отечества» Алексей Леонков.
«Единственное, чего не понимает этот сенатор, – если такое произойдет, наша система предупреждения о ракетном нападении сработает очень быстро. И пока американские ракеты будут выходить на опорные орбиты и лететь в нашу сторону, им уже прилетит от нас, потому что у нас комплексы гораздо быстрее, точнее, и их не могут остановить системы ПРО, которые США строили с 2002 года», – объяснил Леонков.
Несмотря на разговор президентов России и США Владимира Путина и Джо Байдена, который должен был содействовать разрядке, в Вашингтоне сохраняется курс на эскалацию, считает военный эксперт. По мнению Леонкова, выступление Уикера звучит угрожающе, но превентивные шаги РФ по обеспечению стратегической безопасности делают любую подобную авантюру фатальной для Соединенных Штатов.
Если завтра война и обмен ракетными ударами, то непонятно, кто в этой войне выиграет. Скорее всего, мы собьем большинство американских ракет, а США… Как говорил наш президент, весь мир в труху, а мы – в рай», – объяснил Леонков в эфире «Соловьев LIVE».
В похожем ключе высказался политолог Евгений Сатановский, призвавший Уикера задуматься о последствиях попытки ядерного уничтожения России. Эксперт обратил внимание, что даже Украина и Польша после разговора Путина и Байдена «сменили пластинку», но на американских «ястребов» курс на деэскалацию не повлиял.
Американский сенатор заявил о ядерных бомбардировках России из-за Украины
Роджер Уикер. Фото: Tom Williams / Reuters
Сенатор США от Республиканской партии Роджер Уикер (Roger Wicker) не исключил, что в случае эскалации конфликта в Донбассе американская сторона может решиться на ядерные бомбардировки России. Его слова приводит издание The Independent.
Такая реакция возможна в том случае, если российская сторона решится на вторжение на Украину, заявил Уикер. По его словам, эти действия будут направлены на защиту суверенитета Киева.
«Военные действия [США против России] могут включать в себя то, что наши корабли войдут в Черное море. Мы также можем участвовать в боях на земле, я бы этого не исключал. Знаете, мы не исключаем и использование ядерного оружия», — отметил американский сенатор в разговоре с Fox News.
Опрошенные The Independent сенаторы подчеркнули, что Уикер просто рассуждал, а не описывал реальную подготовку к войне. Хотя власти США действительно готовы оказывать всяческую помощь украинской стороне, речи о ядерных бомбардировках не идет.
Ряд западных СМИ и политиков утверждают, будто Москва готовит полномасштабное наступление на Украину. В Кремле отвергают подобные заявления.
«По-русски не понимаю»: как брали сенатора в Совфеде
Сенатора от Карачаево-Черкесии Рауфа Арашукова задержали в зале пленарных заседаний 30 января. Ему предъявили обвинение по трем статьям, включая убийство. Когда зачитывалось постановление о задержании, Арашуков пытался покинуть зал заседаний, но его остановили. А на допросе потребовал переводчика, аргументировав тем, что не владеет русским языком в достаточной мере.
Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко сообщила о задержании в зале пленарных заседаний сенатора от Карачаево-Черкесии Рауфа Арашукова. Его подозревают в причастности к убийствам, но полномочий могут лишить только по его заявлению, либо по решению суда.
«Палата не снимает полномочия. В соответствии с действующим законодательством господин Арашуков либо сам должен написать заявление, либо, когда завершится расследование этого уголовного дела, дело будет передано в суд, и если будет принято решение о его осуждении, то автоматически сенатор теряет статус сенатора и прекращает свою деятельность», — сказала Матвиенко.
По ее словам, представление Генпрокуратуры о снятии неприкосновенности с сенатора поступило в Совфед в среду утром, после чего в соответствии с регламентом палаты были проведены все необходимые процедуры.
«При поступлении представления о лишении неприкосновенности мы обязаны рассмотреть на ближайшем заседании, поэтому вопрос был внесен дополнительно в повестку дня», — отметила спикер СФ.
Генеральный прокурор РФ Юрий Чайка, выступая на заседании, огласил представление и предложил принять решение, «которое членами Совета Федерации было принято», уточнила она. Кроме того, Матвиенко подчеркнула, что на заседании присутствовал и руководитель Следственного комитета России Александр Бастрыкин и его заместитель, курирующий это уголовное дело.
«Предъявлены серьезнейшие обвинения. Дальше следственные органы будут вести это уголовное дело. У господина Арашукова есть право, если он так считает, доказывать свою невиновность, взять адвоката. Но это уже его личное дело», — пояснила Матвиенко.
Она обратила внимание, что события, по которым сенатору предъявили обвинение, происходили до того, как его наделили полномочиями члена Совета Федерации от исполнительной власти Карачаево-Черкесской Республики, передает ФАН.
«Кого назначать в Совет Федерации, кого направлять — это ответственность субъектов федерации, губернатора и законодательного собрания. Очевидно, эта информация была неизвестна. Я могу только предположить», — пояснила спикер.
Она подтвердила, что Арашуков пытался покинуть зал заседаний, когда зачитывалось представление о его задержании.
«Он пытался, действительно, так и было, он пытался подняться наверх и уйти с заседания. Я сказала ему, чтобы он сел на место, потому что по действующим правилам, регламенту он имел право выступить и дать свои пояснения», — сказала Матвиенко. Впрочем, по словам спикера, вернувшись на место, сенатор отказался как-либо вообще комментировать ситуацию.
Рауфа Арашукова подозревают в причастности к убийству заместителя председателя общественного молодежного движения «Адыгэ-Хасэ» Аслана Жукова, советника президента республики Фраля Шебзухова и другим преступлениям. На данный момент также известно о задержании отца сенатора по подозрению в причастности к организованной группе.
Сенатору предъявили обвинения по трем статьям: участие преступном сообществе, убийство и давление на свидетеля.
«В ходе допроса в качестве обвиняемого сенатор заявил, что не владеет в достаточной мере русским языком и потребовал переводчика, который был ему обеспечен», — сообщили в СК.
Сенатор Совфеда Сергей Цеков сообщил, что подобная ситуация уже вторая в его политической карьере. Он подчеркнул, что неприкасаемых перед судом быть не должно.
«Я не являюсь представителем прокуратуры и СК, однако то, что прозвучало, свидетельствует о том, что Арашукова обвиняют в серьезных преступлениях. Соответственно, в связи с этим поступил запрос о снятии с него сенаторской неприкосновенности. Члены Совета Федерации проголосовали, и я в том числе, за снятие неприкосновенности с Рауфа Арашукова», — рассказал он. По словам Цекова, снятие неприкосновенности даст возможность провести максимально корректное расследование.
Председатель Экспертного совета по безопасности и взаимоотношениям граждан с правоохранительными ведомствами Антон Цветков заявил, что причастность задержанного сенатора к криминалу была известна уже давно.
«В Карачаево-Черкесии ни для кого не была секретом его причастность к криминалу, об этом мне говорят все мои знакомые. Это было известно еще до его назначения в Совет Федерации», — подчеркнул Цветков.
«Поэтому нужно изначально усилить контроль за соблюдением требований, предъявляемых к будущему народному избраннику, которому граждане вверяют защиту собственных интересов. Сейчас такие проверки проводятся в значительной степени формально. Эту сферу нужно взять под жесткий контроль, чтобы в обеих палатах парламента работали действительно те, кто пришел туда помогать людям, а не заниматься крышеванием бизнеса или решением каких-то личных проблем», – считает эксперт.
Об этом много размышляла Тулси Габбард, бывший конгрессмен от штата Гавайи, а теперь подполковник сухопутных войск в запасе. Сегодня она с нами. Госпожа конгрессмен, большое спасибо, что нашли для нас время. Как по-вашему, имеют ли события на востоке Украины, что бы вы о них ни думали, важнейшее значение для интересов Америки?
ТУЛСИ ГАББАРД: …в конгрессе, в администрации и в СМИ. И их это нисколько не смущает, потому что они с этим согласны. Они сами гнут ту же линию. Вот почему наша ситуация настолько опасна! Нас очень быстро подталкивают ближе и ближе, как вы выразились, к «горячей» войне, к ядерной войне, которая уничтожит привычный нам мир.
Из-за востока Украины! Печально, что в Вашингтоне… Вы работали в конгрессе, люди вроде Роджера Уикера там считаются хорошо осведомлёнными интеллектуалами! Знаете, Америка заслуживает лучшего, чем Роджер Уикер. Думаю, это справедливое утверждение. Но они живут в замкнутом мирке, где они повторяют друг другу, я имею в виду обе партии, одни и те же тупые тезисы! Они отдают себе отчёт в том, насколько всё это оторвано от реальности?
ТУЛСИ ГАББАРД: К сожалению, похоже, что нет. И это лишь указывает на их некомпетентность, на их неспособность ясно видеть последствия своей риторики…
Это гораздо более долгий разговор, но попробуем уложиться в минуту. Почему восток Украины? Можно назвать многие регионы мира, которые действительно критически важны для наших национальных интересов. Например, судоходные пути в Южно-Китайском море. О многом можно сказать, что мы должны это защищать. Но Украина?! Мы уже не первый год говорим об Украине! В чём дело?
ТУЛСИ ГАББАРД: Я вижу здесь, Такер, как те же самые вашингтонские неоконсерваторы и неолибералы, которые втянули нашу страну в войны за смену режима в таких странах, как Ирак, Ливия и Сирия, теперь стремительно толкают нас к войне с Россией. И они даже ни разу не объяснили, какова наша цель, чего мы пытаемся этим добиться и как это служит интересам национальной безопасности нашей страны.
Именно!
ТУЛСИ ГАББАРД: Ни один из них этого не объясняет.
ТУЛСИ ГАББАРД: Именно.
Это слишком безумно. Тулси…
Совершенно с вами согласен! У меня тоже закончились эпитеты, но я согласен с теми, которые озвучили вы. Тулси Габбард, рад был видеть вас сегодня, спасибо!
«Родители будут потенциальными преступниками» Сенатор Мизулина решила изменить Семейный кодекс. Что не так с ее проектом?
Фото: Caiaimage / Monashee Alonso / Diomedia
Член комитета Совфеда по конституционному законодательству и государственному строительству Елена Мизулина представила концепцию совершенствования семейного законодательства — пакет поправок к Семейному кодексу. Планируется, что с их помощью государство сможет лучше защищать детей. Однако не все эксперты настроены оптимистично. О том, чего стоит опасаться, «Ленте.ру» рассказала президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская.
«Лента.ру»: Одно из ключевых предложений по реформе Семейного кодекса — передача части функций органов опеки полиции. Это хорошо или плохо?
Альшанская: Думаю, что многие люди, которые не связаны профессионально с этой темой, просто не знают, что фактически сегодня у нас основное количество отобраний, или как обычно говорят в СМИ, «изъятий» детей из семей осуществляется как раз руками МВД, а вовсе не опекой.
У опеки есть право отбирать детей, руководствуясь 77-й статьей Семейного кодекса. Основание — угроза здоровью и жизни ребенка. Однако при этом в соответствии с законодательством опека должна в семидневный срок подать в суд документы на ограничение родительских прав, либо на лишение родительских прав. Вариантов, когда можно было бы вернуть ребенка домой или помочь семье, нет. Но главное, что неделя для сбора доказательств — это очень мало. Поэтому этой статьей специалисты органов опеки довольно редко пользуются.
В год на всю страну насчитывается примерно две-три тысячи случаев. Это очень мало. Однако при этом детей, которые поступают из семей в больницы, приюты, другие учреждения для сирот, — гораздо больше.
Откуда они тогда берутся?
В основном поступают именно через отделения по делам несовершеннолетних ОВД. У полиции в рамках ведомственных инструкций, если ребенок безнадзорный, есть возможность отвезти его в больницы или в социальные учреждения. Либо они могут оценить ситуацию как социально опасную для ребенка.
Поэтому часто детей забирают на основании акта безнадзорности или беспризорности, хотя при этом они могут быть дома с родителями. Или пишут акт о том, что ребенок находится в социально опасном положении
И по сути сенатор предлагает легализовать эту практику, официально закрепить. Но при этом сенатор считает, что нужно четко поделить обязанности. Все, что связано с угрозой жизни и здоровью ребенка, опека передает полиции.
За опекой остаются ситуации, в которых требуется установить факт отсутствия попечения. Но на самом деле это не требует выезда на место жительства ребенка. Потому что в законопроект при этом закладывается закрытый и довольно ограниченный перечень причин для признания этого факта. По сути это: ограничение или лишение судом родителей прав, признание родителей судом безвестно отсутствующими, ситуации, когда родитель умер или ребенок добровольно оставлен в роддоме. Все эти бумаги опека может запросить в различных ведомствах.
Получается, что опека вообще перестанет выходить в семьи. А угрозу жизни и здоровья ребенку будет определять только полиция.
Фото: Валентин Егоршин / РИА Новости
Но в принципе это ведь нормально?
Полиция не может и не будет оценивать угрозу риска и социальную ситуацию, у них не заложены какие-то процедуры социального расследования. Они должны как-то быстро принять решение, что есть риски (но как без процедур оценки?), и принять временные меры защиты — то есть перевезти ребенка к родственникам или в социальную или медицинскую организацию.
Это вопрос парадигмы решения сложных ситуаций, в которые могут попасть ребенок и семья. Мы должны выбрать — это социальные вопросы или все же исключительно вопросы совершения или несовершения преступления в отношении несовершеннолетнего, его сиюминутной защиты?
Если мы считаем, что это — исключительно сфера деятельности полиции, то надо полагать, что все сложные и рискованные ситуации будут решаться в пользу «применить временные меры», то есть забрать ребенка, неважно, каким словом это будет называться. А если нет процедуры сбора социального анамнеза или работы психолога, например, с ребенком, для меня непонятно, на каком основании эти решения будут приниматься.
По сути, родители будут рассматриваться как потенциальные преступники. И я абсолютно уверена, что у нас вырастет количество уголовных и административных дел, заведенных на родителей в отношении нарушения прав детей
Я не понимаю, почему люди, которые активно продвигают эту идею, этих рисков не видят. Все довольно очевидно лежит на поверхности.
Вам не кажется, что опека в последнее время себя дискредитировала? Все эти истории про то, что отбирают детей у семей за то, что, условно, в холодильнике нет кастрюли супа или в комнате не поклеены обои, вызывают большой резонанс. То есть ведомство не справлялось с ситуацией, и это требовало корректировки.
Еще раз повторю, что истории, где изъятие происходило негуманным способом по отношению к семье и где не всегда нужно было забирать ребенка, — все-таки в основном, практически во всех известных мне ситуациях, делались руками полиции. Да, зачастую с присутствием опеки, но не всегда. И, по сути, по сегодняшним правилам, опека там была органом, принимающим решение или хотя бы участвующим в его принятии. Поэтому весь народный гнев падал на нее.
И почему падал? Мы не понимали, на каких основаниях они это решение принимали. Почему их субъективный взгляд имел такую власть над людьми. И мы не видели там элемента предварительной помощи семье.
Теперь мы хотим, не меняя процедуры и не вводя процедуру оценки риска и специалистов, которые бы специально готовились, просто передать это все полиции. Почему мы решили, что это что-то изменит? Будем ждать, когда дискредитируется и полиция, поставленная в такую же неудобную ситуацию?
Но, помимо зверских побоев и сексуального насилия, есть большое количество дел, которые можно также обозначить как угрожающие жизни и здоровью. Грязь, бардак, кошачьи экскременты — это повод сразу забрать или нет? Вот синяк, например. Ребенка побили, или он упал? Это повод сразу забрать или нет?
Фото: пресс-служба Совета Федерации
Или самая распространенная история — злоупотребление спиртными напитками. Родители пьют и действительно не очень аккуратно следят за своим ребенком. Но при этом мы не знаем, регулярно ли это происходит, и на самом ли деле они абсолютно не справляются с воспитанием. Допустим, они выпившие, но более-менее в адеквате. Это повод сразу забрать или нет? Как это все определить без процедур оценки?
Можно ведь поговорить с соседями?
Я не вижу никаких процедур «расследования» и оценки ситуации в проекте. Похоже, как и сегодня, задача при срочном выезде в семью — принять решение здесь и сейчас, на глазок. А вдруг у людей конфликт с соседями? Важно ведь понять реальные риски для ребенка. И оценить не только риски для жизни, но и для здоровья и развития. То есть требуется понять, насколько ситуация регулярная и прочее.
Сейчас, когда мы приходим в любой детский дом и начинаем отсматривать историю ребенка, говорить с родителями, с той же полицией, которая когда-то посещала эту семью, то видим очень сложные сюжеты. Часто бывает, что полиция фиксирует одно, родители рассказывают совершенно другое. Социальная служба, которая наблюдает в динамике все это, — третье. Чтобы что-то понять, нужно вникать.
Если полиция этим будет заниматься одна, то, по идее, в ведомстве необходимо создавать отдельную структурную единицу. Сейчас там есть подразделение по делам несовершеннолетних. Значит, нужно будет доукомплектовывать его штатными психологами, социальными работниками, педагогами и прочими. То есть по сути формировать в полиции что-то наподобие органа опеки или социальной службы.
И тогда, когда у МВД появятся компетенции и инструменты, по большому счету общество действительно может сказать: «Да какая разница, кто детьми занимается — опека или полиция». Главное, делать это грамотно.
Пока же есть впечатление, что у авторов концепции в голове идеальная картинка: есть родители, у которых всегда и все хорошо получается, проблем у них нет, и к ним никто никогда не должен заходить. А есть плохие родители, которые преступники, они делают что-то плохое. Вот пусть полиция у них детей забирает
Разве не разумно ставить на первое место безопасность ребенка, а уже потом разбираться с социальными и психологическими аспектами?
Согласна. Но дьявол всегда таится в деталях. Ровно поэтому нам важны и процедуры оценки рисков, и варианты социальной (а не только правозащитной) работы, когда мы говорим о семье — очень сложном явлении.
Приведу пример из практики нашего фонда, он очень яркий и объясняет, о чем я сейчас говорю. Какое-то время назад нам позвонила женщина и рассказала свою историю. Она одинокая мама, самостоятельно растит сына-подростка. Ей сложно с ним справляться, у него протестное поведение. В школе ведет себя плохо и довольно агрессивно. Мама работает допоздна, пересекается с сыном уже вечерами. Пытается на него воздействовать, но получается с трудом. Ну и понятно, что дома ей хочется нормально с ребенком общаться, а не только воспитывать и ругать.
А школа бесконечно жалуется маме на мальчика. То он с кем-то подрался, то кого-то обозвал или еще что-то. И вот случается очередной серьезный конфликт в учебном заведении. Маму вызывают к директору. Учителя и сам директор кричат на нее, требуют немедленно принять меры, исправить поведение сына, в противном случае обещают убрать его из школы. Накрученная мама приходит вечером домой и «принимает меры». Но так, как умеет, — с ремнем в руках. Она не знает, как по-другому воздействовать на ребенка.
На следующий день у подростка в школе — физкультура. Он снимает майку. Все видят на спине следы ремня, довольно серьезные. Учителя тут же вызывают полицию и опеку. Ребенка забирают в приют, маму забирают в отделение полиции. На нее уже орут не учитель и директор, а сотрудник полиции, который обещает завести уголовное дело о нанесении тяжких телесных повреждений. Обещает, что ее лишат прав, она скоро сядет в тюрьму и никогда не увидит сына. Мама из полиции вышла в слезах. Она любит своего ребенка. Она понимает, что перегнула палку.
Фото: Александр Кряжев / РИА Новости
Если смотреть на эту историю с точки зрения полиции, то да — нарушения закона наглядные. Мама ведь на самом деле избила ребенка. В такой ситуации лишить ее родительских прав довольно легко. Но еще раз повторю — никто с мамой не работает, чтобы научить ее по-другому с ребенком говорить, чтобы он ее слышал. Та же школа, которая с моей точки зрения была катализатором ситуации, ничем семье не помогла. В школе ведь есть педагоги-психологи, социальные работники. По идее, школа должна была бы разделить с мамой ответственность за то, что происходит с ребенком.
Мне кажется, что этот случай очень наглядно говорит нам, что может получиться, если смотреть на ситуацию только с точки зрения криминалистики, уголовного и административного кодексов.
У вас есть предложения, как избежать таких перегибов?
Считаю, что, как и заложено изначально, там, где усматривается серьезное правонарушение в отношении ребенка, опека обязана подключать полицию и социальные службы. Но при этом первичная коммуникация с семьей, конечно, должна быть не у полиции, а у специалистов по социальной работе, психологов. То есть именно социальные службы должны иметь полномочия по оценке ситуации. Критерии оценки нужны прозрачные и понятные, а специалисты должны быть подготовлены и обучены такой работе.
В законе должно быть зафиксировано, что первое, что происходит после оценки рисков и ресурсов, — предложение помощи семье без изъятия ребенка. А если это невозможно, то, как и предлагает сенатор, — предложить родным ребенка взять его на время к себе. Правда, она предлагает отдавать его только тому, на кого укажет родитель. Я не согласна с тем, что это должно быть только так. В некоторых ситуациях, например, когда родитель жестоко обращался с ребенком и хочет, чтобы тот не дал против него показаний, он может настоять на передаче ребенка тому, кто с ним заодно, а не тому, к кому хочет сам ребенок.
Что делать с тем, что полиция сегодня де-факто и так выполняет роль опеки, — большой вопрос. Действительно, можно пойти по пути, который предлагает сенатор, — легализовать участие МВД в этом вопросе. Но только не полностью перепоручить, а сделать полицию частью процесса по работе с семьями. Потому что, как правильно говорит Елена Борисовна Мизулина, только у полиции есть полномочия входить в чью-то квартиру.
Сейчас же кооперация полиции и опеки происходит по личной инициативе представителей ведомств. И каждая служба действует по своим служебным приказам. Законодательно сотрудничество никак не регламентируется.
Указаны ли в документе сроки, на сколько детей могут изъять из семьи, как максимально долго может расследоваться конкретная история?
Фото: Ирина Бужор / Коммерсантъ
Куда ребенка после изъятия будут помещать? Сейчас обычно увозят в больницу. А потом в соцсетях появляется видео о том, как медперсонал жестоко обращается с маленькими одинокими пациентами.
Предполагается, что родитель сам будет говорить, кому передать ребенка. А если он не укажет такого человека, то, похоже, что так же, как и сейчас, — будут использоваться медицинские и социальные организации.
Или родитель говорит, что никому не хочет отдавать ребенка, пусть всегда живет в приюте. Вот реальная история. Эта ситуация довольно частая, встречается в разных вариациях: мама ведет сложный образ жизни, злоупотребляет, состоит на учете в наркодиспансере. С рождения воспитанием ребенка занимается бабушка. Родительница при этом в правах не ограничена. И она говорит: не хочу, чтобы ребенка бабушка воспитывала, пусть в приют забирают. Что в таких ситуациях делать, в концепции не прописано.
Я считаю, что, конечно же, родитель должен и может это предложить, но необходимо оговорить случаи, когда принимается другое решение. Ну а если родных или близких взрослых рядом нет, то ребенок должен быть устроен в профессиональную приемную семью — временно, до принятия дальнейшего решения. Но такой опции тоже нет в проекте закона.
А кроме «легализации» в детской теме полиции что-то еще кардинально новое вы обнаружили в концепции?
Там много новых вещей про семейное устройство. Например, идея, которая мне нравится, — два статуса ребенка: нуждающийся в семейном устройстве и нуждающийся в защите государства.
Это уже давно требовалось разделить в нашем законодательстве. Категорий детей много разных. Но сегодня, по сути, все, кто попадает в приюты, кроме тех, кто там по добровольному согласию родителей, считаются нуждающимися в семейном устройстве. Эта терминология сформировалась, когда усыновление виделось единственным решением проблемы детей, находящихся в госучреждениях заботы. Хотя это совершенно не так. У детей могут быть разные ситуации: кто-то вернется домой, кто-то пойдет к родственникам, еще куда-то. Но действующий сейчас закон их не различает. Хорошо, что предлагается это исправить.
И еще один нюанс, который хочется подчеркнуть. В соответствии с предложенной концепцией ограничение родительских прав применяется только при виновном поведении родителей. С одной стороны — правильно. Но, например, есть родители с психическими заболеваниями. Их поведение в отношении детей не может быть по закону признано виновным. При этом они могут составлять реальную угрозу ребенку, например, при обострении болезни. Что в таких ситуациях делать — непонятно, в документе это не раскрыто.
Совместное проживание, пока родитель находится в таком состоянии, невозможно. Но родитель может пролечиться, войти в ремиссию и вполне себе нормально растить своих детей. При этом могут всплыть сложные зоны, за которые родитель не в состоянии нести ответственность. Образование ребенка или еще что-то. К примеру, есть большой риск, что родители с компульсивным поведением — игроманы, допустим, — могут спустить на ветер имущество, потенциально принадлежащее ребенку.
Фото: Наталья Селиверстова / РИА Новости
То есть в законе должны быть предусмотрены опции, позволяющие ограничить какие-то действия родителей, не лишая их полностью прав. Такие форматы предусмотрены в законодательствах многих других стран. И мне кажется, и у нас они были бы очень полезны.
Кроме того, я не вижу, где в концепции предлагаются какие-то реальные меры помощи семье. По сути, там оговаривается, что семья может самостоятельно справиться с трудностями. Но сейчас это так и происходит. Однако многие не справляются. И не могут разобраться, как, где и какую помощь им самостоятельно получить
В общем, для слабых и уязвимых семей, а также для опекунов, эти предложения плохие. А вот для сильных, самодостаточных семей, которые не нуждаются в помощи государства и не хотят его видеть на своем пороге, или для детей, которых срочно надо забрать, а потом уже разбираться, — хорошие.
Но мы не можем ориентироваться в принятии закона на тех, кто сильный, самодостаточный и, скорее всего, и так не окажется в подобной ситуации. Надо ориентироваться на те реальные семьи, чьи дети оказываются под опекой и в детских домах. А вот для них я тут пока никаких решений не вижу.