Что нам делать с нашим мозгом катрин
Что нам делать с нашим мозгом?
Пластичность человеческого мозга как потенциал для новой формы мира и мышления.
Катрин Малабу — философ, профессор Центра исследований современной европейской философии Кингстонского университета. Сфера ее научных интересов — связь между философией, нейробиологией и психоанализом, работы Гегеля, Фрейда, Хайдеггера, Деррида.
Идея пластичности человеческого мозга стала общим местом в современной нейронауке и предметом широкого обсуждения в медиа: сознание трансформируется под воздействием опыта, образования или среды на протяжении всей жизни. Часто эта способность к изменениям ассоциируется с готовностью человека приспособиться к любым обстоятельствам. В этом смысле научные положения о децентрализации, сетевой организации или гибкости нервной системы зеркально отражают принципы теории менеджмента и требования глобальной экономики.
В своей книге Катрин Малабу рассматривает пластичность мозга как способность не только воспринимать форму, но создавать и даже уничтожать ее. Автор проводит различие между гибкостью и пластичностью, сравнивает функционирование мозга и экономическую систему и ищет участки пересечения между неврологией, политикой и капитализмом.
Мозг — это произведение, и мы этого не знаем. Мы его субъекты — одновременно авторы и порождения, — и мы этого не знаем.
Что нам делать с нашим мозгом катрин
Катрин Малабу. Что нам делать с нашим мозгом? М.: V-A-C Press, 2019.
Основным понятием, вокруг которого строится аргументация книги Катрин Малабу, является нейропластичность. Перенесенный в философский дискурс из нейробиологии и смежных наук, этот термин маркирует смещение фокуса в исследованиях мозга: если раньше в качестве метафоры его работы можно было представить центральную телефонную станцию, отдающую сигналы всем остальным подразделениям, то теперь подобная обусловленность становится невозможной. Коротко говоря, пластичность — это способность мозга изменяться, взаимодействуя с окружающей средой. До ее открытия считалось, что мозг буквально управляет деятельностью индивида. Теперь же предполагается скорее взаимодействие: безусловно, мозг, будучи изначальной схемой, некоторым чертежом, влияет на поведение субъекта, но и субъект, определенным образом контактируя с реальностью, может буквально лепить свой мозг, интенсифицируя те или иные нейронные связи.
Один из самых ярких примеров пластичности, приводимых в книге: больной с парализованной после инсульта рукой при помощи длительных упражнений может добиться того, чтобы конечность заработала снова. Это становится возможным за счет движения нейронов по иным путям, обходящим мертвые синапсы. То же самое происходит и на первых стадиях болезни Альцгеймера. Динамика развития заболевания нелинейна, мозг способен отвечать, частично восстанавливая хранящуюся информацию. Пластичность, таким образом, обозначает не только гибкость и умение подстраиваться под изменчивость среды, но и способность сопротивляться негативным изменениям, удерживать форму.
Однако дело, конечно, не ограничивается клиническими случаями. Поскольку пластичность предполагает если не свободу воли индивида, то, по крайней мере, многоакторность влияющих на него сил, растянутых между мозгом, телом, сознанием и окружающей средой, постольку это качество можно политизировать, сделать его залогом возможных перемен в социальной жизни. Ключевым концептуальным источником политизации для Малабу выступает книга Люка Болтански и Эв Кьяпелло «Новый дух капитализма».
Малабу замечает, что открытия в нейробиологии, меняющие взгляд на отношения человека с собственным мозгом, прошли мимо подавляющего большинства людей (в книге не раз, как мантра, повторяется фраза «мы не знаем, что нам делать с нашим мозгом»). Однако нельзя сказать, будто появление нейропластичности вовсе никак не повлияло на социум: ссылаясь на работу Болтански и Кьяпалло, Малабу показывает, что устройство современного капитализма поразительным образом повторяет те метафоры, с помощью которых описывается «новый» мозг. Это уже не телефонная станция, но распределенная сеть без единого центра. Более того, нейронное функционирование и функционирование социальное не просто случайным образом совпадают — они обуславливают работу друг друга, причем до такой степени, что провести различие между двумя полюсами становится невозможным.
От человека, трудящегося в условиях распределенной социальной сети, требуется умение перестраиваться, быть гибким, покорно подчиняться новым формам контроля, которые существенно отличаются от репрессивных приказаний прошлого, основанных на жестких иерархических схемах. Теперь работник может даже не иметь непосредственного начальника и все равно следовать тем или иным негласным установлениям компании.
Здесь следует остановиться на различии, которое не раз заостряется в книге: это различие между гибкостью и пластичностью. В противовес гибкости, качеству, свойственному современному прекарию, пластичность, по Малабу, связывается не только со способностью к изменениям. Это свойство также предполагает возможность управлять изменчивостью, сопротивляться логикам, согласно которым индивид, не отвечающий требованиям распределенной детереторризированной сети, отправляется на свалку истории или, что более актуально, продолжает попытки занять свое место в обозначенных отношениях, страдая при этом от психических заболеваний, характерных для позднего капитализма. Речь, конечно, в первую очередь идет о депрессии.
Вместо попыток встроиться в отношения распределенного контроля Малабу стремится набросать план альтернативных действий, который, правда, не распространяется сильно дальше поэтической восторженности. Если, впрочем, для читателя остается неочевидным, как именно теоретические «взрывы ярости», обеспечивающиеся пластичностью, могут помочь преодолеть отчуждение, это не значит, что теория Малабу оказывается бесполезной.
Интересно здесь то, что книга «Что нам делать с нашим мозгом?» по сути выступает некоторым противовесом обширнейшей литературе по тайм-менеджменту, курсам бизнес-коучей и путеводителям по миру достижения успеха. Как кажется, этот новый литературный жанр мог возникнуть и стать популярным только в обществе, описанном Малабу. Популярность подобной литературы сложно переоценить: чтобы это понять, можно зайти на сайт любого крупного книжного интернет-магазина и посмотреть список бестселлеров. Брошюры по сетевому маркетингу и строительству бизнеса с нуля как правило предлагают не только ряд методов, с помощью которых можно обогатиться, но и определенную «философию», воспитывающую правильного человека. Идеология гибкости здесь сплетается с методологией, если не больше: возможно, восприимчивость к новому духу капитализма и является единственным методом, позволяющим, по мнению авторов подобных книг, добиться успеха.
Общество требует от субъекта развития определенных качеств, а если он не справляется, ему предлагается прочесть ту или иную книгу, сходить на семинар, где будет популярно рассказано, в чем проблема: проблема в самом человеке, ведь он недостаточно старался. Часто подобная риторика подкрепляется неявными требованиями соблюдать правила организации. Компании, работающие в сфере сетевого маркетинга, порой напоминают тоталитарные секты, поскольку участников заранее предупреждают о том, что родственники и друзья будут отговаривать их заниматься такого рода бизнесом, но лишь потому, что они слабые люди, лишенные лидерских качеств (примечательно, кстати, что в ресторанах фастфуда вроде «Макдональдса» термин «лидерские качества» является эвфемизмом для обозначения работы в строгом соответствии со стандартами корпорации).
Конечно, это только один из наиболее радикальных вариантов воспроизводства идеологии. В действительности возможны и более тонкие сборки, однако основной посыл остается неизменным: проблема не в том, как устроены общественные институты, а в том, что человек, не обладая достаточной гибкостью, не может в эти институты встроиться и занять внутри них достойное место. В итоге субъект оказывается в своего рода ловушке, пытаясь отрегулировать повседневность согласно заветам тайм-менеджмента, однако каждый раз сталкиваясь с невозможностью это сделать.
В этом смысле книга Катрин Малабу предлагает иной способ выстраивания отношений субъекта с его собственной повседневностью. Представим человека, не отвечающего требованиям духа капитализма и в той или иной степени понимающего это. Такой человек может думать о своих идеологических координатах в логике «горя от ума», чего-то обременяющего. Как кажется, фигура прокрастинатора, некогда введенная в обиход философом Йоэлем Регевым, отображает именно этот сюжет. Прокрастинатор-прекарий отказывается подчиняться требованиям гибкой и изменчивой системы, он перестает производить контент, что становится первым шагом к сопротивлению.
Одной из проблем прокрастинатора является то, что работа с мозгом средствами нейропластичности кажется чем-то, что неизбежно связывается с определенными дискурсами, предполагающими достаточно конвенциональный набор действий по отношению к социальному пространству. Иными словами, всё, от чего веет духом повышения продуктивности, автоматически становится игрой на стороне капитализма. Логичным решением оказывается бездействие, но оно хорошо только как первое движение: поскольку реальность не является предзаданной, а конструируется прямо сейчас, на драйве писца Бартлби далеко не уедешь.
Катрин Малабу Фото: youtube/ European Graduate School Video Lectures
Малабу же учит действовать почти так же, как эффективный менеджер, направляя, правда, обретенную гибкость не в сторону интеграции с корпоративными структурами, а в сторону сопротивления (гибкость + способность не соглашаться — это и есть формула пластичности в упрощенном виде). В каких формах будет сопротивление разворачиваться — вопрос десятый. Да и сложно требовать от книги про нейропластичность готовых ответов, хотя они, возможно, всё же там присутствуют, но на другом плане.
Отбрасывая карикатурную модель социального устройства, Малабу предлагает протиснуться в неочевидную брешь между реальностью разрушения (терроризма) и косности (ригоризм западных обществ), открывая новую сложность взаимодействия между нейронным и ментальным: самоконтроль не обязательно должен сопровождаться чувством вины и быть связанным с покорностью, а яростных взрывов психики, устраняющих уже установленные связи, не всегда следует бояться.
Критика такого проекта достаточно очевидна. Подобно философу Леви Р. Брайанту, мы могли бы сказать о преувеличенном влиянии идеологии на жизнь субъекта. Альтюссерианской парадигме Брайант противопоставляет различные режимы взаимодействия субстанции со средой: люди, если следовать такой оптике, не столько одурачены идеологией, сколько заточены в определенных способах проживания реальности. К примеру, многие знают о глобальном потеплении, но далеко не все готовы быть настолько радикальными, чтобы серьезно корректировать свое поведение и более внимательно относиться к экологической ситуации. Однако даже в таком случае открытие нейропластичности может стать подходящим кирпичиком для перестройки окружающей среды, своеобразной ментальной винтовкой, отобранной у капиталистического производства.
Малабу убедительно показывает: всё что угодно можно использовать как угодно — вот, пожалуй, самый полезный вывод, который можно сделать после прочтения книги. В противовес мыслителям, критикующим те или иные атрибуты капиталистического общества (в особенности это относится к антидепрессантам деполитизирующим, как считается, депрессию), Малабу выступает за расширение границ политической борьбы и переосмысление понятия биополитики, которое, как правило, является чертой, маркирующей конец политического. Здесь и открывается онтологическое значение ее проекта. Оно связано с погружением вглубь естественных наук, порой выводящим политическое за пределы человеческого.
Неудивительно, что Малабу проявляет интерес к книге Петра Кропоткина «Взаимопомощь как фактор эволюции», в которой понятие взаимопомощи рассматривается на стыке различных дисциплин — прежде всего, биологии и политической теории. Полемизируя с некоторыми последователями Дарвина, настаивающими на первостепенном значении принципа конкуренции, Кропоткин показывает, что эволюция движется благодаря различным (и зачастую противоположным конкуренции) силам. Так же и Малабу обнаруживает среди одних и тех же теоретических интерпретаций научных открытий о мозге нечто иное. То, что уже было известно специалистам, но на что философы и представители других гуманитарных дисциплин закрывали глаза, по-видимому, не считая полезным связывать столь далекие области и политизировать биологическое.
Не знаю, нужно ли, чтобы полки книжных супермаркетов вместо очередных «7 навыков высокоэффективных людей» заполнились манифестом «биологического альтерглобализма». Возможно, сосуществование двух этих элементов само по себе противоречиво. Тем лучше для подпольщиков, гиков и всех тех, кто ищет способы хакнуть единственно доступный, как кажется при первом приближении, порядок организации реальности.
10 книг, которые стоит прочитать после просмотра выставки «20:20. Время остановилось»
Рекомендации куратора Александра Буренкова
Фото: Софья Ахметова,
фонд v-a-c (фото на обложке)
По указу мэра Москвы мы лишены радости хождения по выставкам, но надеемся, вы успели заглянуть в ММОМА в Ермолаевском переулке и увидеть выставку молодых художников «20:20. Время остановилось», которую BURO. представило в рамках фестиваля BURO. NEW COOL. Если нет, не беда: выставка и вся информация о ней по-прежнему доступны онлайн. А для тех, кто хочет максимально погрузиться в темы реальности и ирреальности, радикального одиночества и эскапизма, а также взаимоотношений человека с технологиями, куратор проекта Александр Буренков собрал целых 10 неочевидных книг.
Катрин Малабу. «От карантина до карантина. Руссо, Робинзон и я» и «Что нам делать с нашим мозгом?»
Небольшая статья влиятельной французской исследовательницы Катрин Малабу «От карантина до карантина. Руссо, Робинзон и я», вышедшая в разгар пандемии весной 2020 года, наряду с широко обсуждаемыми высказываниями других публичных интеллектуалов, таких как Джорджо Агамбен, Поль Пресиадо и Славой Жижек, стала ярчайшим заявлением о природе одиночества, в котором мы все оказались в условиях разрушенных привычных социальных связей, и необходимости продуктивной изоляции, использовать которую каждому необходимо для лучшего понимания собственных желаний. По мнению Малабу, мы все переживаем опыт Робинзона Крузо, и она парадоксальным образом приходит к выводу, что от одиночества нужно не спасаться, а, наоборот, воспользоваться им, чтобы лучше понять себя и свои желания. И тогда обычный разговор по скайпу становится событием, диалогом, а не «завуалированным монологом», совсем другой тон появился и у обычных электронных писем. «Нужно снять все покровы, одежду, занавеси, маски, покончить с бессмысленной болтовней, которая постоянно липнет, когда тебя отделяют от других, — пишет Катрин Малабу. — Заключение-в-убежище должно быть радикальным опытом Робинзона Крузо, опытом, который позволяет построить дом из ничего. Чтобы начать все заново. Или вспомнить». Продолжить знакомство с идеями философа можно в вышедшей в 2019 году на русском языке книге «Что нам делать с нашим мозгом?», в которой Малабу дает альтернативное прочтение пластичности мозга, находя в ней не просто синоним податливости, но и потенциал к сопротивлению, отрицанию навязанных форм, а также источник новой взрывоопасной биологической субъективности.
Джуди Вайсман. «Времени в обрез: Ускорение времени при цифровом капитализме»
Отношения со временем у современного человека парадоксальны: в эпоху постоянного ускорения и технического прогресса, переосмысления девальвированных идей и ценностей XX века время постоянно ускоряется, порождая ощущение потери контроля над собственной жизнью. Профессор социологии Лондонской школы экономики Джуди Вайсман в своем труде, переведенном на русский язык Издательским домом «Дело» РАНХиГС, разбирается, как так произошло, что технологии, призванные изначально экономить наше время, обернулись против нас — и мы стали жить только быстрее, оказались всегда заняты и лишены свободного времени. Значительная часть книги посвящена крушению техномифов, например, о зависимости эффективности от скорости и необходимости постоянного подключения к Сети. В борьбе с ускорением автор рассказывает о возможностях медленной жизни, переосмыслении успеха и личного времени, обращая внимание читателей на нестыковки в речах техноевангелистов.
Алекс Уильямс и Ник Срничек. #Accelerate: Manifesto for an Accelerationist Politics
Идею еще большего ускорения техно-социальных процессов, характерных для капитализма как системы, взяли на вооружение философы-акселерационисты в качестве единственного способа генерирования радикальных социальных перемен. Лучшей книгой для понимания всех хитросплетений акселерационистской мысли будет вышедший в 2013 году сборник статей под редакцией канадского политолога и экономиста Ника Срничека и его коллеги Алекса Уильямса. Среди прочего, в сборнике есть манифест «#ACCELERATE MANIFESTO for an Accelerationist Politics», звучащий как призыв к действию («акселерируй!») и отражающий многие базовые положения левого акселерационизма и его отличия от правого. Если для «классического акселерационизма» ускорение было частью внутренней сущности капитализма и его поиск был связан с риском растворения в потоках этой системы, то в современном, левом, акселерационизме ускорение мыслится как что-то, что противостоит капиталу. Нужна не скорость как таковая, а именно ускорение, представляющее собой «управляемый экспериментальный процесс поиска в незамкнутом пространстве возможностей». На русском совсем недавно вышел и другой знаковый совместный труд Срничека и Уильямса «Изобретая будущее: Посткапитализм и мир без труда» (издательство Strelka Press), который можно рассматривать как продолжение и развитие идей «Акселерационисткого манифеста».
Ванесса Огл. «Глобальная трансформация времени»
Непросто вообразить, что еще недавно людям было сложно мыслить время так, как мы мыслим его сегодня. Большую часть человеческой истории время означало местное время, рассчитанное исходя из положения солнца на небе. Единообразное. стандартизированное, среднее поясное время и мировой календарь уже не имеют столь прямой привязки к солнцу. Кампания по унификации времени стартовала в конце XIX века; это означает, что на протяжении огромной части человеческой истории эту задачу не видели как насущную или практически важную. Равномерное течение времени создает основание и темп современной жизни, ее заданный определенным ритмическим тоном фон, настолько неотъемлемый для текущего опыта существования, что его почти не замечают. Однако у времени, как и у всего остального, что значимо для нас, есть своя история, написать которую поставила перед собой задачу историк, доцент Пенсильванского университета Ванесса Огл. По мере того как новые сети железных дорог, пароходов и телеграфной связи делали отдаленные места беспрецедентно близкими, ранее незначительные расхождения в локальном времени стали глобальной проблемой.
Однако работа Огл не только хронология борьбы за стандартизацию часов и календарей с 1870 по 1950 год и опись многочисленных препятствий, с которыми столкнулись сторонники единообразия при установлении международных стандартов. Поистине глобальный взгляд ученого показывает, что написание истории времени требует обращения к проблемам, продолжающим влиять на видение нашего мира: переплетение путей глобализации и национализма, отчаянные попытки примирить единые стандарты с упрямым многообразием, локальные корни глобальных амбиций, влияние развития мировых коммуникаций и глобализационных процессов.
Джонатан Крэри. «24/7: поздний капитализм и конец сна»
Внезапный карантин весной 2020 года привел к заинтересовавшему сомнологов и психологов феномену массового обострения ярких, компенсаторных и в буквальном смысле осязаемых снов, которые стали появляться во время пандемии у огромного количества людей по всему миру (многие выкладывали описания своих снов в сети под хэштегом #PandemicDreams). Любой существенный фактор, вызывающий стресс, приводит к появлению ярких тревожных снов, и осязаемые сны в период пандемии напомнили о том, как люди, столкнувшиеся с посттравматическим стрессовым расстройством, видят кошмары о своем прошлом. Лишь различием, что появление невидимого врага вызывает стимулирует воображение дорисовывать его во снах, наполненных ярким общением с друзьями в общественных пространствах, огромными стаями насекомых, цунами, бурями, смерчами и землетрясениями.
В своей книге Джонатан Крэри, американский теоретик, профессор истории и теории современного искусства в Колумбийском университете Нью-Йорка, сооснователь и редактор независимого издательского дома Zone Books, фиксирует глобальные изменения в отношениях современного человека со сном и рассматривает, как капиталистическая система — от промышленной революции до информационной эры — последовательно стирает грань между бодрствованием и сном, обрекая существование человека на «длительность без перерывов, определенную принципом продолжительного функционирования».
Эрик Дэвис. «Техногнозис. Миф, магия и мистицизм в информационную эпоху»
Период локдауна стал временем проявления не только неожиданных конспирологических теорий, но и, в целом, обострения нового магического мышления, увлечения гаданиями, астрологией, идеями нью-эйджа, алго-сеансами («алгоритмическими сеансами» — новыми духовными практиками, порожденными современной техногенной культурой). В целом возрождение мистического мышления стало убежищем и эскапистский практикой, предлагающей спасение от неприглядной и тошнотворной социальной действительности.
Изданная на русском языке в 2008 году культовым издательством «Ультра-Культура» книга Эрика Дэвиса ярко показывает, как наше увлечение технологиями пересекается с религиозным и мистическим воображением — порой, самым неожиданным образом, анализируя историю техники и историю мистики, выявляя на их пересечении мистические озарения и апокалиптические ожидания, которые пронизывают историю человечества и его взаимоотношений с природой. Книга открывает нам сегодняшнее «технологическое бессознательное», обнаруживая поразительную связь между такими, казалось бы, несопоставимыми темами, как электричество и алхимия, онлайновые ролевые игры и религиозные и оккультные практики, виртуальная реальность и гностическая мифология, языки программирования и каббала. По мнению фантаста и одного из отцов киберпанка Брюса Стерлинга, книга Дэвиса — самое грамотное из когда-либо изданных исследований истории технологий, оккультных идей и социальной теории.
Федерико Кампанья. «Техника и магия»
В своих последних интервью Борис Гройс настойчиво проводит параллели между нашим временем и концом XIX — началом XX века, находя в двух эпохах больше общего, чем может показаться на первый взгляд: национализм и вспышки расовых конфликтов, мощная экономическая конкуренция, глобализация и ощущение полной безысходности для индивидуума, выход из которой был найден в спиритуализме, теософии и прочих мистических учениях. «Прекрасная эпоха» — вспышка перед новым модернизмом, и отделяет от него только война, социальное потрясение, требующее новых правил пересборки существовавшего до этого мира.
Для итальянского философа, анархиста и соратника легендарного итальянского теоретика Франко «Бифо» Берарди Федерико Кампаньи реальность меняется с каждой эпохой, цивилизацией и новым миром, в свою очередь формируя то, что мы делаем, думаем и воображаем. В своих философских практиках Кампанья исследует действующие принципы реальности и предлагает формы восстановления мира. Кампанья исследует проблемы и возможности, с которыми сталкиваются производители культуры, стоящие на пороге между разными мирами и разными эпохами, и что значит создавать искусство, музыку, философию, в ситуации кризиса, междумирья, смены эпох, когда будущее подходит к концу, а новое время еще только начинается. Кроме того, в своих трудах Technic and Magic: the reconstruction of reality (2018) и The Last Night: antiwork, atheism, adventure (2013) философ показывает надвременную значимость магии и технологий в формирований наших представлений о реальности.
Юсси Парикка. The Anthrobscene
Финский исследователь электронных медиа и цифровой культуры, автор нескольких книг, посвященных археологии и экологии медиа и преподаватель Винчестерской школы искусств университета Саутгемптона, в своей новой книге подвергает жесткой критике современный технологический прогресс. Смартфоны, ноутбуки, планшеты и электронные книги обещали сделать мир более экологически чистым, не зависящим от бумаги и вырубки лесов, но результат нашей повсеместной цифровой жизни прямо противоположный: не экологическое здоровье, а реальность, в которой медиа и технологии никогда не умирают и существуют вне механизмов переработки. Парикка исследует роль СМИ в нашей виртуальной жизни и изучает происхождение медиа — с его точки зрения, СМИ происходят из сугубо материального, а не цифрового мира. Автор критикует корпоративные и человеческие желания как силу, приносящую непоправимый урон планете, анализирует материальную сторону Земли как важную для существования медиа и вводит понятие «альтернативного глубокого времени» (alternative deep time), в котором СМИ живут в слое токсичных отходов, которые мы оставим позади в качестве нашего геологического наследства.
Соня Шах. «Пандемия. Всемирная история смертельных вирусов»
По статистике, в последние 50 лет более 300 инфекционных заболеваний возникали впервые или повторно на новых территориях. Эксперты всего мира напряженно готовятся к новых волнам сокрушительных смертельных эпидемий и предрекают переход человечества в новый режим существования. Нам придется научиться жить с постоянной угрозой мутации вирусов и новыми фатальными сериями планетарных эпидемий — и, по-видимому, на постоянной основе. Новая эпидемиологическая реальность окажет неминуемое влияние на нашу повседневность, биополитику, отношение к дихотомии человеческого и животного, миграцию, государственные границы и, разумеется, информационный ландшафт, потрясаемый собственными эпидемиями — инфодемиями. Анализ не только нынешнего опыта, но и исторических примеров, может помочь нам изобрести коллективное будущее.
Книга «Пандемия», написанная еще до коронавируса 2020 года удостоенной профессиональных наград научной журналисткой Соней Шах, — как раз такой пример исторического опыта, особенно актуального в наши дни. Шах проводит тонкие параллели между холерой — одним из наиболее опасных и страшных патогенов в мире — и новыми заболеваниями, подкарауливающими нас сегодня. Описывая этапы драматического шествия холеры — от безобидного микроба Vibrio cholerae до способной изменить мир пандемии, распространявшейся на протяжении всей человеческой истории из долины Ганга, — Шах рассказывает о патогенах, идущих за ней следом: начиная с метициллин-резистентного золотистого стафилококка, поразившего ее собственную семью, до новых, невиданных прежде убийц, появляющихся на китайских продуктовых рынках, в хирургических палатах Дели, в трущобах Порт-о-Пренса и на городских окраинах Восточного побережья. Книга глубоко исследует вопросы непростой науки, странной политики и запутанной истории одного из самых страшных в мире заболеваний, предостерегая о возможном тревожном будущем, которое нельзя игнорировать.
Ким Стенли Робинсон. «Министерство будущего»
В ближайшие годы нас ждет много литературы, написанной в период пандемии и осмысляющей этот уникальный цивилизационный опыт, и наверняка каким-то отдельным произведениям удастся стать современной классикой, аналогом «Декамерона» Боккаччо, описывавшего события во время эпидемии чумы 1348 года. Только что вышедший на английском фантастический роман Кима Стенли Робинсона «Министерство будущего» посвящен климатической катастрофе и уже сейчас рискует стать культовым. Это история «Министерства будущего» — глобальной организации, призванной отстаивать интересы всех живых существ настоящего и будущего.
Классик «твердой фантастики» и экологический активист, Робинсон выступает за скорейшее решение проблем сохранения природы и не раз пытался уже вообразить будущее мира с терраформированием Марса, полетами к далеким звездам и возможностью жизни на Меркурии. Экологические катастрофы находили отражение во многих книгах автора, но особое внимание этой проблеме он уделил в своем романе «Нью-Йорк 2140», где описал будущее мегаполиса во времена, когда уровень мирового океана значительно повысился. В начале XXI века Робинсон издал «Годы риса и соли»: согласно сюжету еще в Средневековье большая часть Европы обезлюдела из-за чумы, и мировыми лидерами стали мусульманские державы и Китай.