Что находится в чаше причастия
Заключение
Рассмотрев все основные евхаристические теории, мы пришли к выводу, что только учение о сущностном преложении хлеба и вина в истинные Тело и Кровь Господни является православным учением о Таинстве Евхаристии. Только это учение полностью соответствует Священному Писанию и воззрениям святых отцов. Оно утверждает, что в Чаше Причастия находятся именно те Плоть и Кровь, которые Бог Слово воспринял от Пречистой Девы, в которых Он совершил дело нашего спасения, которыми пострадал, умер на Кресте, воскрес, в которых вознёсся и пребывает на небесах «одесную Бога Отца». Его абсолютно безгрешное Человечество, вкушаемое нами, угашает наши страсти, преображает наши тела и души, приобщает к Божеству Христову и сообщает дар вечной жизни. Причащаясь, мы становимся участниками Вечери Господней, приобщаемся к Крестной Жертве Христовой.
Через Причастие мы не мысленно и не верою только, но самым делом, онтологически, становимся телом Христовым, то есть Его Церковью. Наше соединение со Христом в Причащении уникально, его ничем заменить невозможно. Ведь ничто не может сравниться с величайшей Святыней евхаристических Даров, которые суть собственные Христовы обоженные и нетленные Плоть и Кровь. Именно поэтому Евхаристия именуется «Божественной».
В Причащении мы соединяемся со Христом теснейшим образом, «срастворяемся» с Ним, становимся «сотелесны и скровны» Ему. Вкушая самое пречистое Тело и всесвятую Кровь Спасителя, мы вступаем в теснейшее общение с Его всесвятой душой, приобщаемся к самому Божеству Христову, «нераздельно и неразлучно» соединённому с Человечеством Спасителя. При этом характер нашего приобщения к Человечеству Христа сущностный, тогда как к Божеству Христа мы приобщаемся не по сущности, но через нетварные энергии.
Евхаристия является ни с чем не сравнимым лекарством для нашего тела и освящением для нашей души, которые вместе (наши душа и тело), преобразившись посредством срастворения их с всесовершенным и абсолютно безгрешным Человеческим естеством Спасителя, вступают на очередную ступень обожения, если человек приобщается «не в суд или во осуждение».
В православном понимании, Таинство Евхаристии превосходит все прочие церковные Таинства. Из всех Таинств только в Евхаристии происходит пресуществление. Лишь в Евхаристии мы имеем не благодатное только, но и сущностное телесное присутствие Христа. В этой связи недопустимо интерпретировать Евхаристию в контексте исключительно благодатного, энергийного освящения хлеба и вина, при сохранении их природ.
Сотериологически обусловлено присутствие в Евхаристии не природ хлеба и вина, но единосущной нам одушевлённой и разумной Человеческой природы Бога Слова, нетленной и обоженной, ипостасно соединённой с Божеством.
Достойно причащающийся внутри себя имеет жизнь вечную, потому что вкушает Источника жизни. Внешне простое, но вместе непостижимо великое чудо сущностного преложения делает нас свидетелями Божьего Всемогущества. Бог претворяет хлеб и вино в сущность Своих Тела и Крови. В Евхаристии Бог соединяется не с человечеством в целом, как соединился Он с нами в Воплощении, но соединяется с конкретным человеком.
В результате рассмотрения евангельских и святоотеческих высказываний о Таинстве Причащения, для нас стало очевидно, что учение Церкви об этом Таинстве принципиально едино. Оно вполне определённо выражено как в Священном Писании, так и во всех изученных нами творениях отцов.
Как мы видели, сам термин «пресуществление» греческого происхождения. Уже в IV веке в евхаристическом богословии употреблялся его прототип (μετουσία) для выражения идеи глубочайшего единения причастников со Христом и преложения причастников из тленного состояния в нетленное. В VI столетии термин μετουσίωσις употреблялся в христологическом контексте у Леонтия Византийского. Латиняне, заимствовав это слово, окончательно усвоили ему роль термина, выражающего идею субстанционального изменения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы в Таинстве Евхаристии. Впоследствии православные греки согласились с таким использованием данного термина, поскольку выражаемый им смысл полностью соответствовал смыслу древних евхаристических терминов, как греческих: ἐστί, γίγνεται, μεταβολή, μεταποίησις, μεταστοιχείωσις, μετασκευή, μεταρρύθμιση, μετουσίωσις, – так и латинских: facere, transelementatio, mutatio, permutatio, transmutatio, immutatio, conversio, transitio. В соответствии с традицией отцов, православные по сей день принимают все эти термины в качестве синонимов.
По-христиански радует тот факт, что основные представления о сущности Евхаристии сохранились в католицизме и монофизитстве, несмотря на ряд искажений, связанных с этим Таинством в данных конфессиях.
Православное учение о пресуществлении не влечёт за собой нелепых о нём представлений, согласно которым за Литургией мы в буквальном смысле «закалаем Христа» и раздробляем Плоть Его. Церковь Христова неоднократно свидетельствовала о недопустимости попыток ответить на вопрос, каким образом происходит тайна сущностного преложения.
Все полемические крайности чрезвычайно опасны для Православия. Богословская полемика должна быть объективной. Святые отцы неукоснительно соблюдали этот принцип. Считаем принципиально недопустимым в полемических целях прибегать к софизмам и кощунствам в адрес величайшего Таинства Церкви, подвергать сомнениям авторитет Святых Соборов, бросать тень на святых отцов, пренебрегать учением Церкви в пользу собственных богословских предпочтений, ограничивать здоровое богословское творчество рамками какой-либо определённой эпохи или традициями какой-то одной богословской школы.
Евхаристические теории, умаляющие или отвергающие евхаристическое присутствие Христово, принципиально несовместимы с православным богословием в различных его аспектах. Они методологически ущербны, они создают неразрешимые противоречия при истолковании Священного Писания и при изучении святоотеческих творений, подвергают согласившихся с ними анафеме целого ряда как Поместных, так и Вселенских Соборов. Теории эти вступают в непримиримое противоречие не только с учением Церкви о Евхаристии, но также с православной триадологией, христологией, сотериологией и экклезиологией. Реальность нашего спасения во Христе эти доктрины подменяют мечтаниями и разговорами о спасении. Эти идеи известны с глубокой древности, но всегда отвергались Церковью. С этими доктринами спорили отцы как индивидуально, так и на Соборах. Проникновение этих теорий в Россию осуществлялось одновременно и параллельно с проникновением к нам протестантизма и рационализма
Несмотря на тот факт, что неправославные идеи имели некоторое распространение в православной среде, наше богословие в целом по-прежнему остаётся верным чистому Православию. Сочувствие неправославным идеям свойственно некоторым людям. Но они распространяли свои взгляды не благодаря, а вопреки учению Матери-Церкви, которая вновь и вновь предупреждает своих верных чад об опасности увлечения чуждыми Православию идеями и о недопустимости доверять мнению отдельных лиц, вопреки общему учению святых отцов.
Надеемся, что благодатью Божией и совместными усилиями православных иерархов и богословов соблазн увлечения опасными богословскими идеями будет прёодолён.
Церковный принцип соборности всегда помогал православным богословам в разрешении насущных вероучительных вопросов той или иной эпохи. Верим, что благодать Духа Истины не иссякла в Православной Церкви и в наше время.
Потир
Поти́р (от др.-греч. ποτήρ, «чаша, кубок»; в латинском обряде — калеж, от лат. calix) – сосуд в виде глубокой чаши на ножке с широким основанием, используемый в богослужении многих христианских деноминаций на литургии для совершения Таинства Евхаристии (Причащения).
Современные потиры изготавливаются из дорогих материалов – золота, серебра, бронзы, с использованием инкрустированного стекла и драгоценных камней, а также на основе медно-оловянных сплавов с использованием дерева, керамики и стекла. Потир украшается орнаментом религиозного содержания, чаще всего иконографическим опоясным изображением Христа и Пресвятой Богородицы, а посередине ножки иногда делается декоративный выступ – «яблоко», которое делит ножку потира пополам.
Евангельским основанием для использования специальной чаши для Причастия на богослужении является отрывок Мф.26:26: «И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все».
Потир, как правило, хранится в алтаре на жертвеннике, или в специальном шкафчике (сейфе) для богослужебных сосудов в алтаре или в ризнице.
История явления
Материалы
В Ранней Церкви чаши для причастия делались из глины, дерева, в редких случаях из металлов вплоть до III–IV веков, затем из стекла.
С III века возникает традиция использования стеклянных сосудов для Причастия. Так, папа Римский Зефирин II (202–219) разрешает их использование. Однако, позже, на соборе в Реймсе, в 803 году, их использование запрещается, данный запрет был подтвержден папой Львом IV (847–856). Запрет был связан с хрупкостью материала. Исследователь М. В. Фармаковский утверждал, что данные запреты регулярно нарушались1. III век также становится временем появления сосуда для Причастия на ножке и прообразом современной чаши для Причастия. Отечественный исследователь-историк Ю. Л. Щапова обращала внимание, что пиком популярности использования стеклянных потиров являлся период с 400 по 615 года н. э. На основе археологических изысканий Юлия Леонидовна делала вывод о периодизации развития изготовления потиров и указывает, что популярность стеклянных потиров для Причастия держалась вплоть до XI века2.
В более позднее время потиры начинают делаться исключительно из металла, в том числе и в силу прочности этого материала. В некоторых случаях для потиров изготавливались крышки, например, в XVIII веке в России зафиксировано изготовление эмалированных «покрышек для потиров» в технике ростовской росписи.
Раннехристианский потир не имел ножки, представляя собой чашу в полном смысле слова. Верующие причащались из нее или делая глоток, или всасывая содержимое через специальные трубки (calamus или syphon), которые делались из драгоценных металлов или меди / бронзы (стоит помнить, что в ранней Церкви христиане причащались Телом и Кровью Христовыми не так как это происходит сейчас, хлеб подавался прямо в руку верующему или на специальный тканный плат.
Традиция использования частных индивидуальных чаш для причащения зафиксирована во времена жизни свт. Василия Великого (329–379). Есть мнение, что, скажем, в Александрии (Египет) миряне имели специальные чаши для Причастия. Такие чащи назывались κοινωνία (досл. соучастие, общность) и предназначались для причащения дома, а также хранения Святых Даров. О существовании традиции наличия специальных чаш для хранения Даров дома и причащения в частном порядке свидетельствовали апологеты раннего христианства – св. Иустин Мученик, Тертуллиан. Святые Дары доставлялись на дом к христианам, которые не могли присутствовать на богослужении в храме, для этого чаша с Дарами оборачивалась в специальное полотенце (oraria) или размещалась в специальной сумке на шее, и диакон доставлял Причастие для христиан на дом.
Наравне с чашами (потирами) использовались и иные сосуды для Евхаристии. Так Древняя Церковь знает пример использования евхаристического кувшина – сосуда на широкой круглой ножке, но с узким горлышком3. Другим сосудом для Причастия, примеры использования которого можно встретить и в Древней Руси, является кратир (др.-русск. кратырь, от ср.-греч. κρατήρ) – двуручная глубокая чаша с большой горловиной (на ножке или нет). Уже в ранней Церкви кратиры изготавливались из металла, хотя языческая античность знает использование керамических кратиров. Их использовали наравне с потирами по крайне мере с IV века.
На протяжении долгого времени в Древней Церкви хранение сосудов для Евхаристии осуществлялось в специальном помещении – скевофилакии (досл. сосудохранительнице). Она могла быть или отдельно стоящим зданием, или прямо в алтаре. В последнем случае алтарь делился на несколько частей (как правило, две) – справа от горнего места (т. е. слева от стоящих перед иконостасом мирян) располагалась скевофилакия совмещенная с жертвенником. В некоторых древних храмах, например, в христианском храме в Олимпии 551 года (Пелопоннес), скевофилакия была отделена от алтаря с престолом непроходимой стеной. В более позднее время традиция отделения части алтаря под хранение сосудов и прочей богослужебной утвари сохранилась, а доступ в сосудохранительницу и к жертвеннику стал осуществляться через внутреалтарные проходы (в частности, именно так устроен алтарь и сосудохранительница в соборе Рождества Пресвятой Богородицы в Пафнутьев-Боровском монастыре) XVI–XVII веков. На данный момент сосуды для Евхаристии чаще всего хранятся в ризнице (диаконнике).
Что символизирует потир?
Потир имеет многогранную символику в христианской культуре. Он символизирует ту самую первую чашу, с помощью которой Спаситель причащал апостолов на Тайной Вечере, а также чашу страданий Христа за грехи мира. Также потир символизирует Приснодеву Марию, которая родила в мир Спасителя, Господа Иисуса Христа.
Служение на нескольких потирах
Современное православное богослужение предполагает использование нескольких потиров для служб с большим количеством верующих и одного для служб с относительно небольшим.
В конце XX века массовым стало частое причащение верующих на литургии (в то время как в конце XIX – начал XX века участие в Таинстве Евхаристии было редким событием – до одного-четырех раз в год, данная практика нашла отражение в Катехизисе митр. Филарета (Дроздова). На протяжении XX века увеличивалось как частотность причащения прихожанами, так и количество соборных служений, что в конечном итоге привело к распространению в Русской Православной Церкви практики служения литургии на нескольких потирах. Надо отметить, что современная практика служения с несколькими потирами отличается от практики Древней Церкви. В настоящее время освятительная часть литургии происходит с использованием одного дискоса и одной, но очень вместительной (до 9 литров объема), чаши. Перед причастием Дары распределяются по чашам меньшего объёма и верующие причащаются в разных частях храма. Древняя практика заключалась в использовании не только разных потиров (а не одного большого), но и нескольких дискосов. Данная литургическая практика нашла отражение как богослужебных текстах Византии и Балкан, так и в настенной иконографии литургии.
Примечания:
1 Фармаковский М. В. Римские стекловаренные печи // Известия Института археологической технологии. Т. 1. Пг., 1921. С; 96–98.
3. Терминологическая проблема
Евхаристические термины
Протестанты объясняют своё неприятие термина «пресуществление» его поздним происхождением. С относительно поздним происхождением данного термина можно согласиться. Однако этот термин не настолько поздний, как утверждают противники преложения. Кроме того, не следует забывать, что то или иное учение и выражающие его термины – не одно и то же.
Сам по себе спор о времени появления того или иного термина не конструктивен, он не имеет принципиального и определяющего значения в богословии. При всём уважении к древним церковным терминам и при твёрдом стремлении строго придерживаться их для сохранения своей мысли в рамках Православия, мы понимаем, что эти термины и словесные формулировки представляются древними нам. Но в то время, когда они появились, об их древности ещё не приходилось говорить. Тем не менее, никто в Церкви не ставил под сомнение правомочность употребления этих слов для выражения христианского благовестия на том основании, что раньше таких терминов и формулировок в Церкви не было. Напротив, несмотря на их новизну, они принимались как общеобязательные и впредь необходимые для изъяснения определённого аспекта православного вероучения, если действительно удачно передавали соединяемую с ними богословскую идею.
Так вошли в церковное употребление термины: Троица (Τριάς); Нерождённый (ἀγέννιτος), Безначальный (ἄναρχος) и Бессмертный (ἀθάνατος) применительно к Богу Отцу; Единосущный (ὁμοούσιος) применительно к Сыну, «воипостасное» (ἐνυπόστατον); Богородица (Θεοτόκος), Приснодева (Ἀειπαρθένος); Соборность (καθολικός) и т.д., которые появились не сразу, но которые теперь обязательны для всех.
Так же появился и Никео-Цареградский символ веры, посредством которого мы теперь ежедневно исповедуем нашу веру и утверждаемся в ней. И хотя для отцов III Вселенского Собора этот символ ещё не был древним, они специальным соборным определением утвердили необходимость для всех христиан исповедовать свою веру по тексту именно этого символа и запретили впредь вносить какие бы то ни было изменения в него.
Само по себе появление в церковном словаре новых терминов и догматических формулировок, конечно же, ничего общего не имеет с католической теорией догматического развития. И это именно потому, что создавались самой Церковью, под руководством Духа Святого, только формулировки и термины, а не выражаемые ими учения, которые во всей своей полноте, не нуждающейся в дополнениях, пребывали в Церкви изначально. Порой немалых трудов стоило подобрать нужное слово для выражения глубочайшей богословской реальности, но когда оно было найдено, неразумно и неблагодарно было бы отбросить его и снова испытывать терминологические сложности. Протестантствующие, напротив, к этой терминологической неразберихе стремятся, чтобы, лишив церковное вероучение строгого и чёткого словесного выражения, иметь нужную им почву для распространения их лжеучений. В православные по смыслу, но ещё лишённые терминологической однозначности выражения древних отцов, они вкладывают новый, чуждый смысл, стремятся растворить в бочке мёда большую ложку своего дёгтя.
I–III вв. Сначала употреблялись евангельские термины ἐστί, γίγνεται. Причём, сначала в ходу был термин ἐστί («есть») (у Игнатия Богоносца), потом к нему присоединился γίγνεται («делаться, происходить, быть») (у Иринея Лионского ). Позднее (у Оригена, Климента и Тертуллиана) появились термины ποιεῖν и facere, в переводе обозначающие «делать, творить».
Как мы видели, уже в творениях Иустина Философа и Климента Александрийского в евхаристическом контексте встречается термин «преложение».
В этот же период Киприан Карфагенский употребляет весьма сильное выражение natura mutatus («изменение, перемена природы»).
Как видим, даже в первом периоде формирования евхаристической терминологии вера Церкви в природное литургическое изменение была выражена достаточно ярко. При этом настойчивое стремление протестантов сфокусировать внимание на выражениях с наименее выявленным реализмом наглядно свидетельствует об откровенной тенденциозности протестантских исследователей и их последователей.
IV–VII вв. Это был период плодотворного творчества на ниве евхаристического богословия. В это время в широкое употребление входит термин μεταβολή («обращение, превращение, изменение, перемена» 871 (слав. – «преложение»)). Он встречается у святителя Кирилла Иерусалимского, затем у Кирилла Александрийского, Софрония Иерусалимского, Иоанна Дамаскина и т.д.
Часто использовался также термин μεταποίησις («переделывание, изменение; обновление, улучшение» 872 ; «претворение»; μεταποιέω – «иначе делаю, переделываю, переменяю» 873 ; от ποιέω – «делать, производить, творить, совершать, строить» 874 ), применительно к Таинству Евхаристии всегда имевший в виду перемену одной субстанции на другую. Впервые это слово в контексте евхаристического богословия употребил святитель Григорий Нисский, за ним – Феодор Гераклийский, Иоанн Дамаскин и др. Интересно отметить, что уже в эту эпоху намечается тенденция использовать данный термин как синоним термина μεταβολή (Григорий Нисский, Иоанн Дамаскин, позднее Геннадий Схоларий, Мелетий Пигас и проч.).
Святитель Григорий Нисский использует наиболее сильный термин этой эпохи – μεταστοιχείωσις («переменение стихии какого-либо тела, составление их другим образом» 875 ; μεταστοιχειόω – «переменяю стихии какого-либо тела, составляю их иначе» 876 ). Исследователи справедливо ставят это слово в один ряд с позднейшим μετουσίωσις («пресуществление»). Термин μεταστοιχείωσις был охотно воспринят отцами как на Востоке (Феофилакт Болгарский), так и на Западе, где данному термину нашли соответствующий латинский эквивалент в виде слова transelementatio («перемена элементов») (святитель Амвросий Медиоланский).
Латиноязычные отцы (Амвросий, Августин, Ремигий и т.д.) используют в этот период такие термины, как: mutatio, permutatio, transmutatio, immutatio («перемена, изменение»), conversio («обращение, превращение»), transitio («переход»).
Мы уже отмечали, что в этот период использовался и термин μετουσία, причём в евхаристическом контексте (у святителя Григория Нисского). Хотя этим словом святитель не выражал способа изменения евхаристических элементов, однако употребление его для выражения теснейшего единения причастников со Христом, а также их преложения из тленного состояния в нетление, уже заключает в себе идею сущностного преложения хлеба и вина в Тело и Кровь. Именно по причине евхаристического пресуществления хлеба и вина стало возможно говорить о сущностном общении причастников со Христом и о достижении ими нетления. До употребления термина μετουσίωσις в привычном для нас контексте оставался один шаг. И последующие богословы этот шаг сделали, как на Западе, так и на Востоке.
Святая Православная Церковь свидетельствует, что все эти евхаристические термины воспринимает как синонимы.
Единственный смысл, общий для всех этих терминов, – изменение сущности хлеба и вина в сущность Плоти и Крови Богочеловека. Но наиболее ярко этот смысл выражен в термине «пресуществление». По этой причине, с появлением в православном литургическом богословии этого термина, его отвержение всегда рассматривалось как недопустимая склонность к протестантским евхаристическим концепциям. Так, в своём диалоге со старокатоликами и англиканами православные богословы всегда настаивали на необходимости исповедовать веру в пресуществление, рассматривая это в качестве неизбежного условия достижения евхаристического общения. Святая Церковь настаивала на неуклонном следовании учению о пресуществлении, которое можно выразить и с помощью других евхаристических терминов. Но при этом отвержение самого термина «пресуществление» справедливо признаётся православными богословами недопустимой попыткой возврата в область не вполне определённой евхаристической терминологии. Необходимо ценить достижения богословия. Они помогают уразуметь и неповреждённо содержать истину. Напротив, стремление отказаться от богословских достижений, в частности, в евхаристическом вопросе, может свидетельствовать о стремлении во что бы то ни стало внешне сблизиться с протестантами, при сохранении последними их еретического вероучения и без перехода их в православную веру. Митрополит Ювеналий по этому поводу высказался так: «Наша вера выражается одним словом: «пресуществление». Думаю, что, как мы бы ни ставили вопросы о присутствии Тела и Крови Христовых в Евхаристии, мы не смогли бы лучше, точнее и глубже выразить православную веру» 884 .
Нелепо было бы предположить, что появление каждого из перечисленных терминов было проявлением изменения самого евхаристического богословия Святой Православной Церкви. Особенно странным это предположение выглядит в свете того, что один и тот же святой отец порой использовал разные термины для выражения одной тайны – тайны реального присутствия Христа в Евхаристии. Между тем, именно об изменении сущности евхаристического богословия говорят идейные последователи Лютера, рассуждая о различных евхаристических терминах и появлении термина «пресуществление».
Отвергая возникновение новых терминов, мы уничтожим всё богословие. Что будет, если отказаться от терминов «Единородный», «единосущие», «нерождённость», «безначальность», «Богородица», «Приснодева», «соборность» и т.д.? Если сохранить при этом правильность мысли, то это ещё полбеды. Но зачем некоторые хотят отказаться от выработанных терминов? Не для того ли, чтобы ничто не мешало еретически мыслить. Ведь если человек мыслит православно, то ему не мешают выработанные Церковью богословские формулировки. Напротив, в них он видит правильное выражение своей веры. Поэтому само стремление отбросить некоторые термины или наполнить их новым, нетрадиционным содержанием лишает богословских ориентиров, открывает широкую дорогу ересям. Потому это стремление преступно. Неслучайно составив Никео-Цареградский символ веры, святые отцы запретили вносить в него какие бы то ни было изменения и поправки.
Произошло примерно то же, что со Священным Писанием, которое протестанты украли у Церкви и начали толковать по-своему. Когда Святая Церковь говорит протестантам: «Вы понимаете Писание не так, как оно искони понималось в Церкви», – протестанты отвечают: «Молчи. Мы лучше всё знаем». По аналогии, взятый у нас термин «преложение» модернисты толкуют ровно противоположно разуму Церкви, и когда Церковь учит, что этот термин значит то же, что «пресуществление», – они отвечают: «Помолчи, уж мы-то знаем, что говорим».
Представим себе такую картину: какой-нибудь знатный род ведёт своё родословие с древнейших времён. В родословии детально фиксируются имена и фамилии, родственные отношения, род занятий, взгляды и предпочтения всех представителей данного рода. В памяти членов этого рода живы воспоминания о своих предках, точнее сами предки живут в воспоминаниях и сердцах потомков, своим примером и образом мысли во многом определяя мировоззрение и образ жизни своих потомков. И вдруг приходит некий самонадеянный и наглый юноша, который объявляет о том, что всё известное об этом роде суть неправда, что именно он – настоящий представитель данного рода и единственный наследник его подлинных преданий. При этом своё родословие и своё видение исторически подтвердить он никак не может, поэтому усиленно стремится для подтверждения своей легитимности убедить всех в наличии в официальном родословии неких лакун и фальсификаций. Используя этот приём, данный мошенник стремится увязать своё имя и свои взгляды с указанным родословием. А в тех местах, где явно проступают натяжки, он объявляет виновными действительных представителей рода, которые якобы из тех или иных корыстных побуждений исказили подлинные представления об истории и взглядах древних представителей почётной фамилии. Именно так поступил Лютер и другие реформаторы. Появившись лишь в XVI веке в качестве маргиналов, не имевших преемственности истины и благодати, они, тем не менее, провозгласили себя единственными носителями подлинно евангельского христианства. При этом, присвоив библейские и евангельские тексты, они не имели правильного представления об их происхождении, об упоминавшихся в этих текстах лицах и о содержании употреблявшихся в Писании понятий. Они и не могли иметь правильных представлений обо всём этом, поскольку произошли от маргинального рода, давно утратившего связь с «избранным родом. святых» ( 1Пет. 2:9 ); то есть откололись от католической Церкви, которая к тому времени уже утратила благодатную связь с Истинной Православной Апостольской Церковью. Из-за отсутствия правильных богословских и духовно-нравственных ориентиров реформаторы спорили и продолжают спорить между собой по самым важнейшим вопросам веры. В этом нет ничего удивительного, поскольку каждый из них руководствуется не истиной, которая может быть только одна, но своим субъективным представлением о том, какой должна быть истина. А такие субъективные представления почти всегда противоречат истине. И поскольку заблуждений может быть сколько угодно, протестантизм порождает разнообразные ложные теории, в том числе теории евхаристические. Своими сомнительными теориями лжеучителя стремятся заменить истину, поскольку каждый из них провозглашает самого себя единственным наследником подлинного христианского учения и носителем полноты новозаветной благодати. Для Православной Церкви каждый подобный проповедник – шарлатан. Ведь именно Православная Церковь есть то уникальное общество святых, которому Христос вверил полноту Своей благодати и истины. Именно в Церкви пребывают «во веки веков» пророки и апостолы, пребывают не только в памяти и сердцах верующих, но действительно и личностно, живя благодатью Божией, которой «всяка душа живится» и которая соединяет в единый организм всех верных, объединяя всех с Главой Церкви – Христом.
При этом жизнь Церкви проявляется, в частности, в том, что её деятели обогащают церковный лексикон новыми богословскими терминами, а богослужение – новыми песнопениями и молитвами. При этом вероучение, в частности евхаристология, остаются неповреждёнными. Просто в некоторой мере преображается его словесная оболочка. И это – показатель не упадка Церкви, как утверждают все протестанты, но, напротив, её жизненности, её богословского и литургического взросления и плодоношения.
Значение термина «преложение»
Сами лютеране признают, что термин «преложение» означает изменение сущности хлеба и вина в природу Плоти и Крови, и потому значит то же, что и термин «пресуществление». Они понимают, что против пресловутой теории consubstantiatio в едином строю выступают Православие и католичество. Соответственно, и протестанты противостоят по данному вопросу одновременно православному и католическому богословию. Потому вполне понятно, что все противники пресуществления, борясь с мнимыми «католическими влияниями» в учении о Евхаристии, на самом деле подрывают не только католическое, но вместе и православное вероучение, поскольку в вопросе реального присутствия православные и католики едины. И причина этого единства – вовсе не католическое влияние, а, напротив, тот очевидный факт, что Римская Церковь, отколовшись от полноты Церкви Вселенской, не вполне утратила древнюю вселенскую веру, но многое сохранила, хоть и ввела в отдельных вопросах недопустимые, часто еретические, нововведения. Свидетельством древности и вселенского характера догмата реального преложения является, в частности, тот факт, что веру в этот догмат, как мы уже отмечали, содержат и монофизиты.
Если верно обновленческое толкование термина «преложение» как воипостазирования и нового способа бытия, тогда как объяснить упоминаемые в Писании чудеса преложения воды в кровь, жезла в змия и наоборот, воды в вино? Что, вода по естеству осталась водой? Но стали бы тогда пить её участники брака в Кане Галилейской и при этом ещё хвалить как лучшее вино на всём брачном пире? Если не произошло преложения воды в кровь в Египте, то отчего же в Египте «воссмердели» все реки, и египтяне не могли пить? А ведь в отношении этих чудес святые отцы чётко и определённо говорили о «преложении».
Если нет изменения сущности, то нет и преложения. Потому любые попытки отвергнуть сущностное изменение хлеба и вина в Тело и Кровь Спасителя одновременно направлены не только против μετουσίωσις, но также против μεταβολή, μεταποίησις, μεταστοιχείωσις, μετασκευή, μεταρρύθμισις, transelementatio, mutatio, permutatio, transmutatio, immutatio, conversio, transitio и т.п. Иначе говоря, противники пресуществления отвергают в целом всё святоотеческое учение о Евхаристии.
Таким образом, модернисты несправедливо называют себя защитниками преложения. Отрицая пресуществление или сущностный характер преложения, они тем самым отвергают и преложение, в православном его понимании, вместо этого учения они исповедуют протестантские, в основном лютеранские, идеи. Православным термином «преложение» они необоснованно называют идею impanatio-consubstantiatio.
У модернистов отвержение «пресуществления» в пользу «преложения» связано с тем, что учение о «сущностях» и «акциденциях» основывается на столь ненавидимой ими античной философии. Не лишним здесь будет заметить, что из этой же философии заимствован богословами и сам термин «преложение».
«Преложение» (μεταβολή) всегда означает «обращение, превращение, изменение, перемену» 891 (от μεταβάλλω – «превращаю» 892 ). Не всегда очевидно, что при этом подразумевается изменение субстанциональное. Иногда имеется в виду, скажем, изменение духовно-нравственное. С этим мы не спорим. Но мы не согласны с тем, чтобы любое употребление термина μεταβολή следует связывать с изменением духовно-нравственного характера. К примеру, в книге Деяний говорится о том, что после того, как апостола Павла ужалила змея, язычники сначала думали, что он скоро умрёт и что он – великий грешник, но потом «переменили (μεταβαλόμενοι) мысли и говорили, что он бог» ( Деян. 28:6 ). Даже здесь видно, что термин «преложение» здесь употреблён для указания на весьма существенное изменение мыслей язычников: сначала они думали, что Павел – грешник, потом, – что он – бог.
В современном греческом языке глагол μεταβαλλω тоже означает «превращаю». Между тем, глагол «превращать» весьма сильно выражает идею существенного, а в контексте евхаристическом – сущностного изменения.
Существует сложившаяся традиция перевода, согласно которой аналогичные по смыслу греческие и латинские глаголы, часть которых имеет и евхаристическое употребление, переводится на славянский язык словом «преложить». Общее значение этих глаголов в переводе на русский язык – «превратить».
В Псалтири формы от глагола μεταστρέφω («обращаю, направляю куда-либо, переменяю чувства, мысли»; μεταστροφή – «обращение, перемена» 898 ) переводятся на славянский язык соответствующими формами глагола «преложить» и глагола «превратить», что говорит о том, что переводчики употребляли славянские глаголы «превратить» и «преложить» в качестве синонимов. Латинские переводчики использовали для перевода соответствующие формы глагола converto («поворачивать, обращать, превращать»):
Пс. 78 (77):44: «καὶ μετέστρεψεν εἰς αἷμα τοὺς ποταμοὺς αὐτῶν καὶ τὰ ὀμβρήματα αὐτῶν ὅπως μὴ πίωσιν» (слав. – «и преложи в кровь реки их, и источники их, яко да не пиют»; рус. – «и превратил реки их и потоки их в кровь, чтобы они не могли пить»; лат. – «et convertit in sanguine flumina eorum et imbres eorum ne biberent»).
Πс. 78 (77):57: «μετεστράφησαν εἰς τόξον στρεβλὸν» (слав. – «превратишася в лук развращен»; рус. далёк от греческого – «обращались назад, как неверный муж»; лат. – «conversi sunt in arcum pravum»).
Пс. 105 (104):25: «μετέστρεψεν τὴν καρδίαν αὐτῶν τοῦ μίσῆσαι τὸν λαὸν αὐτοῦ» (слав. – «преврати сердце их возненавидети люди его»; рус – «возбудил в сердце их ненависть против народа Его»; лат. – «convertit cor eorum ut odirent populum eius»).
Пс. 105 (104):29: «μετέστρεψεν τὰ ὕδατα αὐτῶν εἰς αἷμα» (слав. – «преложи воды их в кровь»; рус. – «преложил воду их в кровь»; лат. – «convertit aquas eorum in sanguinem»).
При внимательном рассмотрении, согласно разуму Церкви, святоотеческих творений и, с их помощью, данных Священного Писания, становится очевидно, что в контексте разговора о сущности освящённых Даров слово «преложение», как и все рассмотренные термины, всегда означает изменение сущностное или «превращение».
В отношении нашей речи вообще и, в частности, термина «преложение», следует сказать, что вообще наша речь – достаточно слабый инструмент для передачи сведений даже о реалиях обычного порядка, с которыми мы так или иначе знакомы. Тем более недостаточна наша речь для объяснения предметов сокровенных и сакраментальных. Святой апостол Павел свидетельствует о себе в третьем лице, что «он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова», но их «человеку нельзя пересказать» ( 2Кор. 12:4 ). Почему нельзя? Потому что наша речь основана на знакомых нам образах этого тварного мира. Основываясь на них, мы в своём сознании создаём определённую картину того, о чём нам рассказывают. Но далеко не всегда эта картина в точности соответствует сообщаемой реальности.
В отношении реальности духовного мира и реальности сакраментальной все используемые образы оказываются неспособны адекватно изъяснить нам предмет наших изысканий. Так, размышляя о тварных образах триединства Божества, святитель Григорий Богослов в конце концов пришёл к выводу, что ни один не может в точности проиллюстрировать эту тайну. На определённом этапе тварные образы нам просто необходимы, чтобы создать хоть какое-то представление о предмете нашей веры. Но останавливаться на такой ступени познания недопустимо. Бог превыше всех образов тварного мира и бесконечно выше всех слов. Чтобы познать Его, необходимо отрешиться от всяких образов тленного мира и возвести очи сердца к неприступному Свету.
Вот как учил по этому поводу делатель безо́бразной молитвы, преподобный старец Силуан Афонский, по свидетельству автора его «Жития»: «Бог есть Свет неприступный. Его бытие превыше всякого образа, не только вещественного, но и умного, и потому, доколе ум человеческий занят мышлением, словами, понятиями, образами – он совершенства молитвы не достиг. Тварный человеческий ум, тварная человеческая личность в своём предстоянии Уму Первому, Богу личному только тогда достигает подлинно чистой и совершенной молитвы, когда от любви к Богу оставит позади всякую тварь, или, как любил говорить Старец, совершенно забудет мир и самое тело своё, так что не знает уже человек – был ли он в теле или вне тела в час молитвы. Кто не имел этого опыта, тот богословия, понимаемого как состояние боговидения, не достиг. Ум, никогда не испытавший чистоты, ум, никогда не созерцавший вечного божественного света, как бы он ни был изощрён в своём интеллектуальном опыте, неизбежно подвержен воображению, и в своих попытках познать Божественное живёт гаданиями и строит домыслы, которые, к сожалению, нередко принимает за подлинные откровения и богосозерцания, не понимая своей ошибки» 899 .
Когда мы говорим, что Бог есть жизнь, мы тем самым хотим лишь отбросить богохульную мысль о том, что Его нет. Говоря, что «Бог есть любовь», мы имеем в виду, что ненависть несовместима с понятием о Нём. Прилагая к Нему другие эпитеты и имена, мы тем самым хотим отбросить те или иные ложные представления о Нём. Но мы при этом не стремимся ограничить Бога понятиями тварного мира. Он бесконечно выше любых наших понятий о Нём: выше жизни, любви и т.д. Тем не менее, мы просто вынуждены одни и те же слова употреблять как в отношении вещей материального мира, так и в отношении Бога (в исключительной степени).
Сказанное верно и применительно ко всем догматам нашей веры. Мы называем Бога Отцом и Сыном, хотя понимаем при этом, что обычные человеческие отношения, временные понятия и субординационизм не применимы к Творцу. Мы называем Пресвятую Марию Матерью Бога Слова, но при этом, в данном конкретном случае, мы не связываем понятие Материнства с земным отцовством и с утратой девства, как это бывает в обыкновенном порядке.
Основываясь на знании о вещах обычного плана, мы не дерзаем вносить в реалии внутритроичной божественной жизни что-то страстное, временное и изменчивое. И в отношении догмата Приснодевства не примешиваем, подобно еретикам, худых и хульных мыслей. Просто и в том, и в другом случае мы понимаем, что с обычными словами (Отец, Сын, рождение; зачатие, Материнство и т.д.) в богословии связывается необычный смысл. Мы верим, что Отец предвечно и бесстрастно рождает Сына, во всём равного Себе и существующего всегда с Отцом и Духом. Мы верим, что Дева зачинает бессеменно и рождает без разрушения Девства. Как видим, мы в отношении возвышеннейших вещей употребляем обычные слова. Но при этом единство слов не обязывает нас отождествлять совершенно различный смысл земного отцовства и предвечного отцовства, страстного зачатия и зачатия бессеменного; не заставляет смешивать понятия обычного материнства и Богоматеринства, сопряжённого с уникальной тайной Приснодевства.
В отношении евхаристических терминов необходимо соблюдать тот же закон. У нас просто нет никаких оснований и никакого права ограничивать смысл терминов «преложение», «преобразование», «претворение» одним лишь духовным смыслом. Ведь применительно к Литургии эти слова означают изменение субстанциональное. Мы уже ознакомились с подтверждениями этой истины, рассматривая евхаристическое богословие святых отцов Церкви. Видели мы при этом те нелепые выводы, которые становятся неизбежными в случае нашего согласия с еретическими протестантскими концепциями интересующего нас Таинства.
В Священном Писании термин μεταβολή означает сущностное изменение – пресуществление. Так, в книге Исход термином «преложение» именуется превращение воды в кровь. Вполне понятно, что, превратившись в вино, вода перестала быть водой, то есть она пресуществилась. «Так говорит Господь: «Из сего узнаешь, что Я Господь: вот этим жезлом, который в руке моей, я ударю по воде, которая в реке, и она превратится в кровь (καὶ μεταβάλει εἰς αἷμα)» (слав. – «и преложится в кровь» – «et vertetur in sanguinem» ( Исх. 7:17 )». Далее повествуется, что «поднял [Аарон] жезл [свой], и ударил по воде речной пред глазами фараона и пред глазами рабов его, и вся вода в реке превратилась в кровь (καὶ μετέβαλεν πᾶν τὸ ὕδωρ τὸ ἐν τῷ ποταμῷ εἰς αἷμα)» (слав. – «и преложи всю воду речную в кровь») (versa est (превратилась. – В.Ш.) in sanguinem) ( Исх. 7:20 ).
Ягве открывается Моисею с именем «Сущий»: «Ἐγώ είμι ὁ ὤν (слав. – «Аз семь сый», рус. – «Я есмь Сущий (Ягве))» ( Исх. 3:14 ).
Этот глагол (εἰμί) используется в Библии для указания на сущностное изменение. Всё повествование книги Бытия о сотворении мира описано с использованием этого глагола и других терминов, нашедших впоследствии употребление в области евхаристического богословия: «и бысть свет (καὶ ἐγένετο φῶς; et facta est)» ( Быт. 1:3 ) «и бысть вечер, и бысть утро (καὶ ἐγένετο ἐσπέρα καὶ ἐγένετο πρωί; factumque est vespere et mane)» ( Быт. 1:5, 8, 13, 19, 23, 31 ). «И бысть тако (καὶ ἐγένετο οὕτως)» ( Быт. 1:6, 11, 15, 20, 24, 30 ).
«Сия книга бытия небесе и земли, егда бысть, в оньже день сотвори Господь Бог небо и землю (ὕατη ἡ βίβλος γενέσεως οὐρανοῦ καὶ γῆς ὅτε ἐγένετο ᾖ ἡμέρᾳ ἐποίησεν ὁ θεὸς τὸν οὐρανὸν καὶ τὴν γῆν)» ( Быт. 2:4 ).
«В начале сотворил Бог небо и землю (ἐν ἀρχῇ ἐποίησεν (лат. – «creavit») ὁ θεὸς τὸν οὐρανὸν καὶ τὴν γῆν)» ( Быт. 1:1 ). «И сотвори Бог (καὶ ἐποίησεν ὁ θεὸς)» ( Быт. 1:7 ). «творящее плод (ποιοῦν καρπόν)» ( Быт. 1:11–12 ).
«Сотворим (ποιήσωμεν) человека» ( Быт. 1:26 ). «И сотвори (ἐποίησεν) Бог человека» ( Быт. 1:27 ).
О превращении жезла в змия: «καὶ ἔσται δράκων» (рус – «сделается змеем»; слав. – «и будет змий»; лат. – «ас vertatur in colubrum») ( Исх. 7:9 ) «καὶ ἐγένετο δράκων» (рус. – «сделался змеем»; слав. – «и бысть змий»; лат. – «versa est in colubrum») ( Исх. 7:10 ). Волхвы египетские тоже бросили свои жезлы на землю, «и они сделались змеями (ἐγένοντο δράκοντες)» (слав. – «и быша змиеве»; лат. – «versae sunt in dracones») ( Исх. 7:12 ). Понятно, что змея и жезл – разной сущности. «Превращение» или «пресуществление» здесь обозначено различными формами от глагола «εἰμί».
Как видим, в Вульгате вместо μεταβαλεῖ (слав. – «преложится», рус. – «превратится») ( Исх. 7:17 ) и вместо ἔσται (слав. – «будет», рус – «сделается») ( Исх. 7:9 ) употребляются формы глагола verso (вращать). Примечательно, что от глагола «verso» происходит один из святоотеческих евхаристических терминов – «conversio» (обращение, превращение), употреблявшийся латинскими отцами в качестве указания на субстанциональный характер изменения хлеба и вина за Божественной Литургией.
В контексте евхаристическом термин «преложение» не может мыслиться исключительно в духовно-нравственном смысле, но требует признания сущностногоизменения хлеба и вина в Плоть и Кровь Воплощённого Бога Слова. Святые отцы часто говорили о литургическом «преложении сущности», о перемене стихий (μεταστοιχείωσις, transelementatio) или изменении субстанции. Не напрасно они с радостью воспользовались термином «пресуществление», когда этот термин появился в евхаристическом богословии. Отрицание субстанционального изменения применительно к Евхаристии влечёт за собой целый ряд недопустимых выводов, приводит к сползанию в колею протестантских евхаристических концепций.
При внимательном рассмотрении оказывается, что термин «преложение» всегда направлен против евхаристического символизма и теории сосуществования. Этот вывод становится неизбежным в том случае, если мы обратимся к христологическому его использованию, в согласии с вероучительным оросом IV Вселенского Собора, на который так любят ссылаться отечественные борцы с пресуществлением. Дело в том, что соборный орос говорит о «непреложности» (άτρἑπτως), то есть о неизменности двух природ, соединившихся во Христе. А евхаристический термин «преложение» как раз противоположен по своему значению вероучительной формулировке указанного Собора. Так что опять налицо неразрешимое внутреннее противоречие в модной евхаристической теории.
Отметим тот факт, что отвержение субстанционального характера литургического преложения неминуемо влечёт за собой отвержение церковного взгляда на Евхаристию как на Жертву. В свою очередь, отвержение жертвенного характера Литургии ведёт к прекращению древнейшей практики поминовения живых и усопших за Литургией. Но ведь это поминовение предполагается самим чинопоследованием Литургии как по чину Василия Великого, так и по чину Иоанна Златоуста. Отвержение той истины, что в Евхаристии мы вкушаем истинные Плоть и Кровь Господа нашего Иисуса Христа, бросает тень на Личность Самого Христа, а также на апостолов и святых отцов. Ведь Господь именует литургическую пищу Своими Телом и Кровью, явно давая понять это в буквальном смысле. Апостолы и святые отцы продолжили этот вполне определённый евхаристический реализм. Но если Евхаристия – всего лишь символ Тела и Крови Спасителя или некая материя, соединяющаяся с этими Телом и Кровью, тогда весь евангельский и святоотеческий евхаристический реализм и буквальный характер заповеди Спасителя о вкушении Его Плоти и Крови, равно как буквальное истолкование этой заповеди отцами, в том числе на соборном уровне, объяснить становится невозможно. Возникает при этом хульное и кощунственное представление о Христе, об апостолах и о святых отцах как об обманщиках и шарлатанах, которые пытались убедить народ в том, чего на самом деле не существует. Не этого ли всегда хотели добиться от нас безбожники? Эта хула вполне соответствует штампам атеистической пропаганды. А некоторые аргументы и взгляды наших оппонентов, равно как общее их стремление удалить из христианства весь сверхъестественный «элемент», как мы уже говорили, представляют собой явные параллели с «наивным материализмом» и напоминают крикливую антирелигиозную пропаганду воинствующих атеистов.
Между тем, буквальное восприятие заповеди Спасителя о вкушении Его Плоти и Крови – неоспоримый факт. Отвергнув его, как это делают протестанты, мы неизбежно столкнёмся с неразрешимыми противоречиями при изучении евангельских и святоотеческих текстов. Нет иного выхода из всех этих тупиковых ситуаций, кроме безусловного отвержения протестантских евхаристических концепций, приводящих к хуле на Самого Бога и на святых, а также вступающих в явное и непримиримое противоречие с историческими фактами и с учением Православной Церкви. Единственной достойной альтернативой ложным евхаристическим концепциям является традиционная православная вера в пресуществление. Эта вера, надёжно укоренённая в Священном Писании и ярко выраженная в творениях святых отцов, предлагается Православием в качестве необходимой для нашего спасения истины. Этот догмат веры приобретает реальное воплощение в литургической жизни Православной Церкви. Только пресуществление обеспечивает действительное освящение всей полноты нашего естества полнотой Человечества Христова, делает нас «сотелесными» и «скровными» Воплощённому Богу, онтологически приобщает нас к богочеловеческому организму Церкви, приобщает нас к Божеству Слова и, таким образом, сообщает обещанную причастникам жизнь вечную ( Ин. 6:54 ).
Напрасно противники литургического преложения пытаются укрыться от лучей критики под жидкими ветками терминологической затемнённости и неопределённости, ссылаясь на то, что термин «преложение» не всегда означает «изменение сущности». Действительно, термин «преложение» не избежал некоторого омонимического разнообразия. Но многозначность этого термина очень ограничена. И при внимательном рассмотрении оказывается, что это и не разнообразие вовсе, а просто разная степень одного и того же процесса коренного преобразования, на который исключительно и указывает во всех случаях термин «преложение».
Лютеранская же теория consubstantiatio требует термина «приложение», чтобы выразить этим пролютеранскую идею о том, что к хлебу прелагается Плоть, а к вину Кровь. Термин преложение, то есть «переложение» (в смысле «превращение, сущностное изменение»), указывающий на изменение природы вина и хлеба, несовместим с концепциями обновленцев и их идейного отца – Мартина Лютера.
Следовательно, термин «преложение», наряду с другими древними евхаристическими терминами, является синонимом термина «пресуществление».
Происхождение термина μετουσίωσις и его рецепция на почве греческого евхаристического богословия
Термин μετουσίωσις – плод деятельности богословов, под действием благодати Духа Святого. Это утверждение основано на вере в Церковь как богочеловеческую реальность, получившую обетование непрерывного руководства Духом Святым на путях её исторического развития. В силу этого обетования «Церковь есть столп и утверждение истины» ( 1Тим. 3:15 ). Святитель Феофан Затворник в своё время писал, что в церковной жизни существует некоторое изменение внешнего выражения нашей веры, без изменения её существа; это нужно воспринимать с пониманием и любовью, с верой в то, что Церковь живёт под руководством Духа Святого.
Протестантская пропаганда усиленно насаждала мнение, согласно которому термин «пресуществление» и связанное с ним учение грекам было навязано со стороны латинян на Флорентийском Соборе. Однако православные богословы отвергли эту идею реформаторов как явно не соответствующую древнейшим святоотеческим свидетельствам о сущности Евхаристии, а также историческим сведениям о ходе Флорентийского Собора и о событиях, ближайших по времени к этому Собору.
В XV столетии термин «пресуществление» использовался Константинопольским патриархом Геннадием II Схоларием (1398/1405 – после 1472), ближайшим сподвижником святителя Марка Эфесского и продолжателем дела Григория Паламы по защите и теоретическому обоснованию молитвенной практики исихастов. Следует отметить, что Геннадий был ревностным борцом с латинскими ересями, человеком глубоко православным и широко образованным, в том числе в области восточного и западного богословия. Даже наиболее объективные из протестантских авторов не посмели обвинить Геннадия в филокатолицизме. По этой причине, в протестантской среде имела место попытка оспорить авторство его «Слова о Таинстве Плоти Господа нашего Иисуса Христа», приписать другим авторам всё это сочинение или те его части, в которых говорится о пресуществлении. Однако в православной среде подобные попытки были отвергнуты как неосновательные и тенденциозные. В своём изложении православного учения о Таинстве Причащения Схоларий использовал широкий терминологический спектр православного евхаристического богословия, от святителя Кирилла Иерусалимского до XV столетия, не гнушаясь при этом терминов и целых выражений, выработанных схоластическим латинским богословием. Как яростный противник католических влияний, Геннадий мог воспользоваться достижениями латинских богословов только в том случае, если они не противоречили православной вере. Интересен и тот факт, что никто из греческих богословов не выступил с полемическими выступлениями в адрес евхаристической концепции, изложенной Схоларием. Это является ярким свидетельством того, что Геннадий в данном вопросе не отступил от традиционного православного учения. Ведь любое уклонение в ересь на православном Востоке всегда вызывало бурную полемическую реакцию. Следовательно, не концепция Схолария, а противоположная ей доктрина, впоследствии защищавшаяся Кириллом Лукарисом, была чуждой православному сознанию. Ведь именно идеи евхаристического антиреализма вызвали бурю возмущения и справедливой критики на православном Востоке.
В конце XVI века термин μετουσίωσις на Востоке использовался в евхаристическом контексте такими активными антилатинскими полемистами, как: Мелетий Пигас, Гавриил Север и Максим Маргуний.
В XVII веке мы имеем целый ряд как единоличных, так и коллективных свидетельств использования слова μετουσίωσις для выражения веры православных в доктрину пресуществления. Таким образом, данный термин в евхаристическом контексте не воспринимался на Востоке как недопустимое богословское новшество, но использовался как синоним более древних евхаристических терминов (μεταβολή, μεταποίησις и т.д.).
Важно помнить, что в евхаристическом богословии святителя Григория Нисского, преподобного Иоанна Дамаскина и др. присутствовал термин μετουσία, который используется для указания на теснейшее единение причастников со Христом. Он подготовил почву для евхаристического употребления термина μετουσίωσις у греков.
Как мы видим, в отношении способа возникновения понятия и термина «пресуществления» к настоящему времени высказано несколько гипотез:
2. Точка зрения профессора Афинского университета Н.Э. Тзиракиса заключается в том, что термин μετουσίωσις изначально принадлежал грекам, но имел у них с VI века христологическое употребление (у Леонтия Византийского). Ознакомившись с этим термином где-то в XII веке (от этого времени сохранился латинский перевод творений Леонтия, и в это же время впервые на Западе используется термин transsubstantiatio 915 ), римляне перевели его на латынь и придали ему евхаристическое значение. А греки со временем переняли от латинян традицию употребления соответствующего греческого термина в евхаристическом контексте. Во второй половине XIII века слово μετουσίωσις используют Византийский император Михаил VIII Палеолог (1261–1282) и Константинопольский патриарх Иоанн XI Векк (1275–1282). В XVII веке термин окончательно обосновался на почве греческого евхаристического богословия. По этой теории, получается, что латиняне просто включили термин в новый контекст. И у греков это не вызвало недоумения.
Между этими двумя точками зрения нет принципиального противоречия. Они помогают понять, как происходил взаимообмен богословскими достижениями между христианским Востоком и Западом. Если протестантская теория (в согласии с исходной идеей реформаторов, что Рим – источник всякого зла) всю активную роль в процессе этого взаимного обмена отдаёт римлянам, а греков выставляет в роли «потребителей готового продукта» католических богословских изысканий, то в позиции Лейбница (Феофана Полтавского) и Тзиракиса приоритет в области богословского творчества отдаётся греческой стороне, а римлянам отводится роль переводчиков или, в лучшем случае, «рационализаторов», нашедших новое употребление греческому термину. Эти две теории согласуются с данными церковной истории и соответствуют национальным особенностям как греков, так и римлян. Общеизвестно, что именно греки проявили себя во всей полноте на поприще богословских изысканий, тогда как на Западе, по наследству от языческой идеологии имперских завоеваний, всегда больше интересовались проблемами дисциплины и авторитета, чем утончёнными богословскими вопросами.
3. Католическая точка зрения подтверждает две первые теории в том плане, что так же признаёт учение о пресуществлении традиционным для церковного сознания.
4. Особняком стоит протестантская версия появления термина и понятия «пресуществление». Она гласит, что связанное с этим термином учение возникло не ранее IX века, тогда как сам термин появился ещё позднее. Авторами этого учения и термина протестанты объявляют латинян. Присутствие этого термина и учения на Востоке они безосновательно пытаются объяснить «латинским пленением» православного богословия. Они безосновательно утверждают, что основным толчком к проникновению термина μετουσίωσις на православный Восток является заключение унии между православными и католиками на Ферраро-Флорентийском Соборе 1438–1439 годов. На самом же деле на этом Соборе был только спор о том, на чём – на квасном хлебе или на опресноках – следует служить Литургию, тогда как никаких разговоров о пресуществлении не было.
Именно последняя, четвёртая точка зрения воспринята модернистами.
В отношении четвёртой гипотезы следует заметить, что она не соответствует целому ряду фактов, а именно:
а) факту существования на Востоке и Западе учения о евхаристическом пресуществлении задолго до IX, а тем более до XV века;
б) факту наличия термина μετουσίωσις в греческой христологии VI столетия;
в) факту единодушного отвержения евхаристического антиреализма на Западе в IX и XI, XIV и XVI веках;
г) факту единогласного принятия термина μετουσίωσις в евхаристическом контексте латинскими богословами с XII века, греческими богословами в XV и окончательно в XVII столетии;
д) факту яростного сопротивления греческих богословов появившемуся на Востоке евхаристическому богословию протестантского происхождения;
е) факту полного согласия с греческой Церковью других, в том числе Русской, Православных Поместных Церквей, в плане отрицательного отношения к протестантским евхаристическим концепциям;
ж) факту признания термина «пресуществление» в качестве синонима других евхаристических терминов, употреблявшихся отцами до и после возникновения термина пресуществление.
Таким образом, к настоящему времени традиционный для церковного сознания характер учения и термина пресуществление следует признать однозначно доказанным. В свете этого протестантскую теорию возникновения рассматриваемого учения необходимо признать опровергнутой и несостоятельной.
Поснов М.Э. Цит. соч. С. 344–345; Болотов В.В. Цит. соч. С. 36–42.
Догматические послания православных иерархов. С. 180–181.