Что значит шабить бензином
Значение слова «шабить»
Значение слова у молодежи – наказать кого-либо, научить уму разуму, используя физическую силу.
Что значит шабить у наркоманов? У наркозависимых это слово означает «курить наркотик». Давайте разберемся, чем можно шабить? Обычно курят марихуану, можно также шабить спайсы или другие наркотики.
Это сленговое слово используют при общении друг с другом и токсикоманы. Им они называют вдыхание паров клея Момент или других веществ, провоцирующих интоксикацию, появление галлюцинаторных переживаний.
Как понять, что человек любит шабить – курить марихуану, коноплю?
Профессиональное лечение наркозависимости
Близкий вам человек употребляет наркотики, и вы не знаете, что делать, чтобы помочь ему освободиться от возникшей зависимости? Обратитесь за помощью к профессионалам. В нашей клинике работают опытные врачи-наркологи, оказывающие профессиональную помощь пациентам с любыми видами наркозависимости.
Наши специалисты используют комплексный подход к избавлению пациентов от наркотической зависимости. Врачи клиники лечат наркозависимых с использованием новейших терапевтических методик. Процесс лечения состоит из нескольких этапов. Он предусматривает снятие абстинентного синдрома, очистку организма от наркотика, устранение наркозависимости и профессиональную психологическую помощь, направленную на адаптацию пациента в обществе, помощь в поиске работы и восстановлении утраченных связей с близкими.
токсикомания при помощи бензина. Действие на организм и сознание и последствия
Чтобы достичь токсического опьянения, молодые люди обычно используют ацетон, бензин, трихлорэтан, а также промышленные препараты, приготовленные на основе этих и им подобных летучих жидкостей: различные синтетические клеи, растворители, очистители, средства выведения пятен, нитрокраски, лаки.
Эти вещества, как правило, выпускаются в виде жидкости, а способы приема их весьма разнообразны. Часто ими пропитывается ткань, которая потом прикладывается к носу или ко рту, а пары вдыхаются. Самым популярным способом употребления «химии» у токсикоманов является вдыхание паров из пластикового пакета.
Негативное воздействие на организм начинается практически сразу же после нескольких глубоких вдохов. Большинство этих веществ вызывают нарушение сознания, сопровождающееся галлюцинациями, звоном в ушах и сверхчувствительностью на свет. Кроме того, возможно появление головных болей, нарушение координации движений, замедленная и сбивчивая речь, а также убыстрение сердцебиения и неритмичное дыхание. Эти симптомы, как правило, длятся до 40 минут, затем может наступить сонливость, подавленность и даже иногда потеря сознания.
По-другому проходит токсическое опьянение при вдыхании паров бензина. Через 1-2 минуты после первого вдоха появляется головная боль, головокружение, тошнота, дрожь и слабость, учащается сердцебиение. Затем у больного начинают проявляться такие симптомы, как сильное психическое возбуждение, назойливость, суетливость, неустойчивость внимания. Потом наступает фаза галлюцинаций, сознание человека искажается, и в этот момент больной становится неуправляемым, причем может совершить влекущий неприятные последствия поступок или даже нанести самому себе физическую травму.
Все это длится около 20-30 минут с момента первого вдоха и сменяется слабостью, головокружением, ломотой во всем теле, сухостью в горле, жаждой, вялостью и торможением психики. По прохождении некоторого времени появляется состояние так называемого токсического похмелья, которое полностью проходит только через 4-5 дней.
Переносимость вдыхаемых веществ возрастает достаточно быстро, соответственно, организм легче привыкает к ним, и зависимость появляется намного быстрее по сравнению с обычными наркотиками. Если первые приемы имеют интервалы в два дня, то через 2-3 недели больной настолько привыкает к тому веществу, которое принимает, что нуждается уже в ежедневном вдыхании. А через 1-2 месяца количество доз возрастает до 2-3 раз в день, кстати, количество вещества на один прием также возрастает.
Постепенно прием становится систематическим, и у человека возникает сильная психическая зависимость, которая формируется очень быстро, буквально в течение первого месяца. Через 2-3 месяца токсикоман полностью переходит на принимаемое вещество. Причем он уже не только психически, но и физически зависим, что выражается в следующих симптомах: без дозы больной возбужден, раздражителен, у него отмечаются нарушения сна и потеря аппетита.
Шабили мы ВСЁ: ацетон, бензин, тиоцианаты, тиофенолы, тиолы, толуол, хлороформ, клей «Момент один», пятновыводители, растворители нитрокрасок, нашатырный спирт, минеральные и органические удобрения, Небит-Даг, бленнорею, иегова, удокан, воображение, детство, жизнь, века, тысячелетия, миллионы, «два»…
Для нас, пацанов, предпочтительнее всего был клей «Момент один». В нашем дворе был культ «МОМЕНТА». Религию в стране официально разрешили. И мы молились этому БОГУ. «Момент» – БОГ, которого мы полагали в основание умозаключений по наблюдению галлюцинаций. Это был самый оторванный, самый маскарадный БОГ из всех возможных.
Шабили тогда МНОГИЕ (я говорю о нашем провинциальном Запердянске): подростки, девочки, взрослые, бабушки, дедушки. Да-да. Мы видели с Цыпой однажды, как шабил бензином в своем гараже дедушка Василий. Семидесятилетний дедушка Василий, старший внук которого был лучшим баскетболистом городской команды.
Так вот. «Момент». Двухмерное пространство. Потом ты отключаешься. Тишина. Полузабытье. Открываешь глаза. И снова серые краски твоего Запердянска, разрушенного без войны капиталистами.
«Шабить» можно разделить на три составляющих голливудской киношной схемы. Первый акт – экспозиция, завязка. Где перед глазами возникают яркие цветные полосы, круги, вспышки. Слышатся гудение, жужжание, звон, скрежет, какие-то неясные шумы, иногда звуки совершенно неразборчивой речи. Второй акт – назовем его «основным действием». Появляются образы. Они формируются и развиваются вдох за вдохом. Возникают первые галлюцинаторные переживания, иногда в двухмерном пространстве. Вдох за вдохом – в ожидании чуда. И, наконец, третий акт – кульминация и развязка. Место для слома. Здесь нередко случается парадокс. Готовые образы в один момент трансформируются, и из вашего подсознания вылезает что-то непредвиденное, по-настоящему чудовищное или же, напротив, ужасно смешное. Это высшая точка истории. Катарсис по кайфу. Приход.
Шпуня первым предложил мне пошабить Момент.
Я засмеялся, сказал:
Шпуня дружески хлопнул меня по плечу и сказал:
— Ты чё, Сергофан, думаешь, я наркоман?
Я посмотрел на приближающуюся тучу и сказал:
Шпуня показал мне тюбик с Моментом и позвал:
— Айда в подвал! Пошабим!
Шпуня приготовил целлофановый пакет, открыл тюбик с Моментом, выдавил немного клея в уголок на дно пакета и подал мне. Я вопрошающе взглянул на Шпуню.
Он кивнул, улыбнулся и заговорщицки прошептал:
Он взял у меня пакетик, погрозил мне указательным пальцем и учительским тоном сказал:
Шпуня раскрыл пакетик, нырнул в него лицом и задышал. Стены пакетика при каждом вдохе слипались друг с другом, при выдохе – разлипались и запотевали. Шпуня дыхнул еще несколько раз, вынырнул, взглянул на меня прозрачными осоловелыми глазами и щастливый произнес:
Я взял пакетик, с сомнением посмотрел на Шпуню и спросил:
— А ничего не будет?
— Глюки будут.
— Глюки?
— Глюки.
И я нырнул в пакетик с головой. Сделал первый вдох и в мои легкие вошел острый дурманящий дьявольский холод клея «Момент один».
И тут всё началось. Мне стал открываться другой мир. Синий цвет. Красный цвет. Звук трамвая (а трамваев в нашем Запердянске отродясь не было). Полоса желтая, полоса зеленая, полоса фиолетовая, опять желтая… Я теряю равновесие. Неведомая сила отрывает меня от земли и несет черти куда. Первый акт завершается. Начинается второй. И перед моими глазами старый утюг, висящий в воздухе, испускающий пар. Шипит, гудит, гадина! Как живой. В моих ушах почему-то звучит Вертинский, голос которого я слышал единственный раз у бабы Таси со старой пластинки. Утюг кипит, пыхтит, надрывается. Кажется, еще чуть-чуть и взорвется. Кажется, еще чуть-чуть, и ты задохнешься, отбросишь коньки. И вдруг взрывается третий акт. Мне окончательно сносит крышу. Прямо перед носом возникает гигантское саблезубое чудовище с открытой пастью, из которой выползают маленькие оранжевые земляные червячки. Червячки ползут стаей. А вместо голов у них лица Корчугана, которые кричат во весь голос в разных тональностях:
— Сергофан, бежим жрать человечину!
Червячки разбежались. И вдруг перед моими глазами возникает морда Корчугана. Корчуган улыбнулся, показал два ряда саблевидных зубов.
Шпуня тормошил меня за плечо. Я очухался на бетонном полу. С улицы из квадратного окна к нам в подвал заглядывала полная одурманенная луна. Я спросил:
— Шпуня, Луну тоже измазали Моментом?
Луна улыбнулась. Шпуня засмеялся:
— Почему?
— А что за пятна?
Он заржал еще больше и хлопнул меня по плечу:
— Ты гонишь, Сергофан!
Луна тоже покатилась со смеху. Стала ржать, как сумасшедшая.
Он посмотрел и серьезно сказал:
— Думаю, лунатики тоже шабят.
Я плохо соображал и отдирал со своей щеки прилипший клей.
— Думаешь, шабят? – спросил я.
— Сегодня – это модно.
— Даже на Марсе?
Шпуня махнул на меня рукой, нырнул лицом в пакетик и задышал. Он дышал мерно. Я слышал его дыхание, смотрел на луну, которая перестала смеяться, и думал:
— Ну чё, поца! Пошабим! Шпуня, есть лишний пакетик?
Вечер был похож на Кино. Вечер был похож на Рай. Вечер был похож на Ад. Вечер был похож на Чудо. Вечер был похож на Знание. Вечер был похож на Конец света. Вечер, как преступник, крал у меня Время. А клей внедрял в мою бестолковку «МУЛЬТИКИ».
— Скажи, это ж лучше «Тома и Джерри», Сергофан? – спрашивал меня щастливый Корчуган.
Я не хотел говорить. Моя голова отказывалась понимать, что лучше, что хуже. Я смотрел на Корчугана и шепотом спрашивал:
— А почему в подвале живут птицы?
Корчуган, оглядевшись по сторонам, начинал смеяться:
— Ты гонишь, Сергофан?! Какие птицы?
— Розовые.
Корчуган выдавливал в пакет очередную порцию клея, подавал мне и, смеясь, говорил:
И я шабил. И весь Подвал, где мы сидели шабил. И полная Луна шабила. И туча, что ушла на север, шабила. Земля шабила. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Первый акт. Второй. И катарсис.
«Среди злоупотребляющих ингалянтами значительно чаще, чем в популяции, встречаются неустойчивый и эпилептоидный типы…»
Луна от смеха взорвалась на мелкие кусочки.
Я шабил второй месяц. Физической зависимости не было. Только психологическая. Если можно назвать – коллективная психологическая. Мы собирались в стаи и замышляли найти один или лучше всего два тюбика клея.
— Но где? У кого?
— К Ольге Фриметке сходи.
— Не, я не пойду. Сам иди. У неё папа – фашист.
— Ну, тогда к Наташке Эрент.
— Да у неё нету. Я уже спрашивал.
— ****ит она! Клей есть у всех нормальных людей.
— У нас нет клея.
— Ну, пойдем. Только вместе будем заходить.
И мы шли. Сначала к Наташке. Потом к Фриметке. Потом к Вовке Сидоркину. Потом еще куда-нибудь. И еще. Еще. Мы за тюбиком «Момента» готовы были пойти на край света. Готовы были достучаться до небес. Такова зависимость.
Я смотрел на луну и думал, что там, должно быть, очень много клея, раз она им так щедро уляпана. Три пятна побольше. Пять поменьше. Я вздыхал и шел к соседке тете Паше, у которой наверняка есть клей.
— Тётя Паша! Здравствуйте! А у вас есть клей «Момент»? Лодку нужно заклеить.
Мы со Шпуней и Корчуганом заканчивали исследовательскую программу по совместному посещению пространства галлюцинаций. Втроем мы ныряли в пакеты, доходили до второго акта и начинали вслух говорить, кто что видит.
— Я вижу ракету.
— Я тоже вижу. Она алюминиевая.
— Скорее всего, пластмассовая. Ух! ****ь. Я вижу инопланетян…
— Лунатиков…
Но я не видел инопланетян. Третий акт токсикомании не зависел от нашего сознания. Третий акт всегда преподносил Чудо. И мое Чудо отличалось от Чуда Шпуни и Корчугана. Я думал, моё Чудо было лучше.
Мы втроем со Шпуней шабили в огороде Корчугана. Корчугана домой позвала мать, которая и не подозревала, что в десяти метрах от дома сборище токсикоманов во главе с её сыном.
— Толя, ступай домой! – кричала ему мать.
Корчуган вынырнул из пакета со стеклянными глазами, жидко сплюнул в пакет и сказал:
Положил пакет на сентябрьскую подмерзшую землю и пошел к дому. Я проводил взглядом шатающегося Корчугана, посмотрел на зарождающуюся луну и сказал Шпуне:
Шпуня меня не слышал, он был на третьем акте и смеялся, как сумасшедший, глядя в целлофановый пакет. Я подумал, нам со Шпуней и Корчуганом нужно обязательно попасть на луну. Обязательно. Иначе мы сойдем с ума.
Вдруг в доме Корчугана послышался исступленный бабский крик. Я не понял, кто это кричал. Шпуня продолжал смеяться себе в пакетик. Приход на сей раз у него был дольше обычного. Я же встал на ноги, пошел к дому. Кто может так кричать? Дома у Корчугана только он сам и его мать.
Я шел по тропинке. Над крышей дома тупо висела луна, которую лунатики еще не успели испачкать Моментом. Я шел. Мне казалось, что эти десять метров я иду целую вечность. Женщина в доме закричала еще раз уже нечеловеческим голосом. Правильнее даже сказать, завизжала, как пораненная свинья.
Вытащил из кармана полный тюбик с клеем и добавил:
Я развел руками и сказал:
Туча в этот день навсегда закрыла луну.
На суде Корчуган почему-то начал рассказывать, как ловко он умеет с одного удара резать поросят. А тут почему-то промазал. Под кайфом был. И засмеялся. Под дуру косил. Не проканало.
Мы со Шпуней прошли по делу как свидетели. Корчугану дали срок и, поговаривают, запетушили на зоне. По крайней мере, видавший виды, Цыпа с уверенностью сказал:
Цыпа никогда не шабил.
Я согласился, но в моей токсикоманской, помешанной на клее голове промелькнула сумасшедшая мысль. Я быстро её отогнал.
Далее мы со Шпуней стали тихо сходить с ума. Мозги, видимо, начали разжижаться. Мы проникали в такие глубины бессознательного… Что – мама не горюй! Мы бывали в таких закоулках ада, где последним был заклятый токсикоман Данте.
Однажды через месяц интенсивного шабления я встретился с самим дьяволом. Нет, я его не видел. Описать его не могу. Так как на сей раз в бессознательном пространстве отсутствовало такое понятие, как зрение. Я его чувствовал – суку. Я чувствовал дыхание сатаны. Ага. Я не слышал его голоса. Я читал его мысли. И мысли его были ужасны. Почему ужасны? Да потому что это были просто цифры. Сплошные цифры. Зеленые. Почему зеленые? Не знаю. Сатана – сам по себе цифра. Цифра «два». «2». И мысли у него всё цифры. Цифры, цифры, цифры…
Но у меня не хватило воздуха послушать его. Я понял, что задыхаюсь клеевыми испарениями. Пространство открылось, и на долю секунды я увидел рядом с цифрой «два» Шпуню, который мило, как всегда, улыбался. И на его лице был белый грим. И я всё понял. ВСЁ. Шпуня – посредник.
Я вынырнул из пакета и со всего маху двинул Шпуню по белому гриму. Он вскочил, встал в стойку, с суровым лицом прокричал:
Я закричал в ответ:
Грим на его лице стал постепенно растворяться. Шпуня опустил кулаки, покрутил пальцем у виска и шепотом сказал:
Это был последний токсический день.
Я пришел домой и сказал маме, что начинаю новую жизнь.
Мама так и не заметила, что её сын сходил с ума от клея «Момент один». Больше я ни разу не шабил.
Шабить
Шабили мы ВСЁ: ацетон, бензин, тиоцианаты, тиофенолы, тиолы, толуол, хлороформ, клей «Момент один», пятновыводители, растворители нитрокрасок, нашатырный спирт, минеральные и органические удобрения, небит-даг, бленнорею, иегова, удокан, воображение, детство, жизнь, века, тысячелетия, миллионы, «два»…
Для нас, пацанов, предпочтительнее всего был клей «Момент один». В нашем дворе был культ МОМЕНТА. Религию в стране официально разрешили. И мы молились этому БОГУ. Момент – БОГ, которого мы полагали в основание умозаключений по наблюдению галлюцинаций. Это был самый оторванный, самый маскарадный БОГ из всех возможных.
Шабили тогда МНОГИЕ (я говорю о нашем провинциальном Запердянске): подростки, девочки, взрослые, бабушки, дедушки. Да-да. Мы видели с Цыпой однажды, как шабил бензином в своем гараже дедушка Василий. Семидесятилетний дедушка Василий, старший внук которого был лучшим баскетболистом городской команды.
Так вот. Момент. Двухмерное пространство. Потом ты отключаешься. Тишина. Полузабытье. Открываешь глаза. И снова серые краски твоего Запердянска, разрушенного без войны капиталистами.
«Шабить» можно разделить на три составляющих голливудской киношной схемы. Первый акт – экспозиция, завязка. Где перед глазами возникают яркие цветные полосы, круги, вспышки. Слышатся гудение, жужжание, звон, скрежет, какие-то неясные шумы, иногда звуки совершенно неразборчивой речи. Второй акт – назовем его «основным действием». Появляются образы. Они формируются и развиваются вдох за вдохом. Возникают первые галлюцинаторные переживания, иногда в двухмерном пространстве. Вдох за вдохом – в ожидании чуда. И, наконец, третий акт – кульминация и развязка. Место для слома. Здесь нередко случается парадокс. Готовые образы в один момент трансформируются, и из вашего подсознания вылезает что-то непредвиденное, по-настоящему чудовищное или же, напротив, ужасно смешное. Это высшая точка истории. Катарсис по кайфу. Приход.
Шпуня первым предложил мне пошабить Момент.
Я засмеялся, сказал:
— Ты чё?! Ебанулся?! Я чё тебе – наркоман что ли?
Шпуня дружески хлопнул меня по плечу и сказал:
— Ты чё, Сергофан, думаешь, я наркоман?
Я посмотрел на приближающуюся тучу и сказал:
Шпуня показал мне тюбик с Моментом и позвал:
— Айда в подвал! Пошабим!
Шпуня приготовил целлофановый пакет, открыл тюбик с Моментом, выдавил немного клея в уголок на дно пакета и подал мне. Я вопрошающе взглянул на Шпуню.
Он кивнул, улыбнулся и заговорщицки прошептал:
Он взял у меня пакетик, погрозил мне указательным пальцем и учительским тоном сказал:
Шпуня раскрыл пакетик, нырнул в него лицом и задышал. Стены пакетика при каждом вдохе слипались друг с другом, при выдохе – разлипались и запотевали. Шпуня дыхнул еще несколько раз, вынырнул, взглянул на меня прозрачными осоловелыми глазами и щастливый произнес:
Я взял пакетик, с сомнением посмотрел на Шпуню и спросил:
— А ничего не будет?
— Глюки будут.
— Глюки?
— Глюки.
И я нырнул в пакетик с головой. Сделал первый вдох и в мои легкие вошел острый дурманящий дьявольский холод клея «Момент один».
И тут всё началось. Мне стал открываться другой мир. Синий цвет. Красный цвет. Звук трамвая (а трамваев в нашем Запердянске отродясь не было). Полоса желтая, полоса зеленая, полоса фиолетовая, опять желтая… Я теряю равновесие. Неведомая сила отрывает меня от земли и несет черти куда. Первый акт завершается. Начинается второй. И перед моими глазами старый утюг, висящий в воздухе, испускающий пар. Шипит, гудит, гадина! Как живой. В моих ушах почему-то звучит Вертинский, голос которого я слышал единственный раз у бабы Таси со старой пластинки. Утюг кипит, пыхтит, надрывается. Кажется, еще чуть-чуть и взорвется. Кажется, еще чуть-чуть и ты задохнешься, отбросишь коньки. И вдруг взрывается третий акт. Мне окончательно сносит крышу. Прямо перед носом возникает гигантское саблезубое чудовище с открытой пастью, из которой выползают маленькие оранжевые земляные червячки. Червячки ползут стаей. А вместо голов у них лица Корчугана, которые кричат во весь голос в разных тональностях:
— Сергофан, бежим жрать человечину!
Червячки разбежались. И вдруг перед моими глазами возникает морда Корчугана. Корчуган улыбнулся, показал два ряда саблевидных зубов.
Шпуня тормошил меня за плечо. Я очухался на бетонном полу. С улицы из квадратного окна к нам в подвал заглядывала полная одурманенная луна. Я спросил:
— Шпуня, луну тоже измазали Моментом?
Луна улыбнулась. Шпуня засмеялся:
— Почему?
— А что за пятна?
Он заржал еще больше и хлопнул меня по плечу:
— Ты гонишь, Сергофан!
Луна тоже покатилась со смеху. Стала ржать, как сумасшедшая.
Он посмотрел и серьезно сказал:
— Думаю, лунатики тоже шабят.
Я плохо соображал и отдирал со своей щеки прилипший клей.
— Думаешь, шабят? – спросил я.
— Сегодня – это модно.
— Даже на Марсе?
Шпуня махнул на меня рукой, нырнул лицом в пакетик и задышал. Он дышал мерно. Я слышал его дыхание, смотрел на луну, которая перестала смеяться и думал:
Через полчаса к нам в подвал спустился еще один токсикоман, Корчуган. Корчуган белобрысый и толстый. Вернее, не толстый, а рыхлый. Он принес еще один тюбик клея.
— Ну чё, поца! Пошабим! Шпуня, есть лишний пакетик?
Вечер был похож на Кино. Вечер был похож на Рай. Вечер был похож на Ад. Вечер был похож на Чудо. Вечер был похож на Знание. Вечер был похож на Конец света. Вечер, как преступник, крал у меня Время. А клей внедрял в мою бестолковку «МУЛЬТИКИ».
— Скажи, это ж лучше «Тома и Джерри», Сергофан? – спрашивал меня щастливый Корчуган.
Я не хотел говорить. Моя голова отказывалась понимать, что лучше, что хуже. Я смотрел на Корчугана и шепотом спрашивал:
— А почему в подвале живут птицы?
Корчуган, оглядевшись по сторонам, начинал смеяться:
— Ты гонишь, Сергофан?! Какие птицы?
— Розовые.
Корчуган выдавливал в пакет очередную порцию клея, подавал мне и, смеясь, говорил:
И я шабил. И весь Подвал, где мы сидели шабил. И полная Луна шабила. И туча, что ушла на север шабила. Земля шабила. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Первый акт. Второй. И катарсис.
«Среди злоупотребляющих ингалянтами значительно чаще, чем в популяции, встречаются неустойчивый и эпилептоидный типы…»
Луна от смеха взорвалась на мелкие кусочки.
Я шабил второй месяц. Физической зависимости не было. Только психологическая. Если можно назвать – коллективная психологическая. Мы собирались в стаи и замышляли найти один или лучше всего два тюбика клея.
И мы шли. Сначала к Наташке. Потом к Фриметке. Потом к Вовке Сидоркину. Потом еще куда-нибудь. И еще. Еще. Мы за тюбиком Момента готовы были пойти на край света. Готовы были достучаться до небес. Такова зависимость.
Я смотрел на луну и думал, что там, должно быть, очень много клея, раз она им так щедро уляпана. Три пятна побольше. Пять поменьше. Я вздыхал и шел к соседке тете Паше, у которой наверняка есть клей.
— Тётя Паша! Здравствуйте! А у вас есть клей «Момент»? Лодку нужно заклеить.
Мы со Шпуней и Корчуганом заканчивали исследовательскую программу по совместному посещению пространства галлюцинаций. Втроем мы ныряли в пакеты, доходили до второго акта и начинали вслух говорить, кто что видит.
Но я не видел инопланетян. Третий акт токсикомании не зависел от нашего сознания. Третий акт всегда преподносил Чудо. И мое Чудо отличалось от Чуда Шпуни и Корчугана. Я думал, моё Чудо было лучше.
Мы втроем со Шпуней шабили в огороде Корчугана. Корчугана домой позвала мать, которая и не подозревала, что в десяти метрах от дома за стайкой сборище токсикоманов во главе с её сыном.
— Толя, ступай домой! – кричала ему мать.
Корчуган вынырнул из пакета со стеклянными глазами, жидко сплюнул в пакет и сказал:
Положил пакет на сентябрьскую подмерзшую землю и пошел к дому. Я проводил взглядом шатающегося Корчугана, посмотрел на зарождающуюся луну и сказал Шпуне:
Шпуня меня не слышал, он был на третьем акте и смеялся, как сумасшедший, глядя в целлофановый пакет. Я подумал, нам со Шпуней и Корчуганом нужно обязательно попасть на луну. Обязательно. Иначе мы сойдем с ума.
Вдруг в доме Корчугана послышался исступленный бабский крик. Я не понял, кто это кричал. Шпуня продолжал смеяться себе в пакетик. Приход на сей раз у него был дольше обычного. Я же встал на ноги, пошел к дому. Кто может так кричать? Дома у Корчугана только он сам и его мать.
Я шел по тропинке. Над крышей дома тупо висела луна, которую лунатики еще не успели испачкать Моментом. Я шел. Мне казалось, что эти десять метров я иду целую вечность. Женщина в доме закричала еще раз уже нечеловеческим голосом. Правильнее даже сказать, завизжала, как пораненная свинья.
Вытащил из кармана полный тюбик с клеем и добавил:
Я развел руками и сказал:
Туча в этот день навсегда закрыла луну.
На суде Корчуган почему-то начал рассказывать, как ловко он умеет с одного удара резать поросят. А тут почему-то промазал. Под кайфом был. И засмеялся. Под дуру косил. Не проканало.
Мы со Шпуней прошли по делу как свидетели. Корчугану дали срок и, поговаривают, запетушили на зоне. По крайней мере, видавший виды, Цыпа с уверенностью сказал:
Цыпа никогда не шабил.
Я согласился, но в моей токсикоманской, помешанной на клее голове промелькнула сумасшедшая мысль. Я быстро её отогнал.
Далее мы со Шпуней стали тихо сходить с ума. Мозги, видимо, начали разжижаться. Мы проникали в такие глубины бессознательного… Что – мама не горюй! Мы бывали в таких закоулках ада, где последним был заклятый токсикоман Данте.
Однажды через месяц интенсивного шабления я встретился с самим дьяволом. Нет, я его не видел. Описать его не могу. Так как на сей раз в бессознательном пространстве отсутствовало такое понятие, как зрение. Я его чувствовал – суку. Я чувствовал дыхание сатаны. Ага. Я не слышал его голоса. Я читал его мысли. И мысли его были ужасны. Почему ужасны? Да потому что это были просто цифры. Сплошные цифры. Зеленые. Почему зеленые? Не знаю. Сатана – сам по себе цифра. Цифра «два». «2». И мысли у него всё цифры. Цифры, цифры, цифры…
Но у меня не хватило воздуха послушать его. Я понял, что задыхаюсь клеевыми испарениями. Пространство открылось, и на долю секунды я увидел рядом с цифрой «два» Шпуню, который мило, как всегда, улыбался. И на его лице был белый грим. И я всё понял. ВСЁ. Шпуня – посредник.
Я вынырнул из пакета и со всего маху двинул Шпуню по белому гриму. Он вскочил, встал в стойку, с суровым лицом прокричал:
Я закричал в ответ:
Грим на его лице стал постепенно растворяться. Шпуня опустил кулаки, покрутил пальцем у виска и шепотом сказал:
— Ты ебанулся, Сергофан.
Это был последний токсический день.
Я пришел домой и сказал маме, что начинаю новую жизнь.
Мама так и не заметила, что её сын сходил с ума от клея «Момент один». Больше я ни разу не шабил.