Что значит фраза мечта археолога помойка
Что значит фраза мечта археолога помойка
Каждое утро всходило солнце и начинались дневные труды, заботы, радости, горести. Но вдруг надвигалась беда. Вспыхивало пламя пожара, или неведомо откуда налетали орды диких и страшных врагов. В огне и битве гибли люди.
А то и по другим причинам уходили жители с насиженных мест. И жизнь на поселении замирала. По брошенным жилищам гулял ветер, разрушал их, сравнивал с землей, заносил песком, устилал мягким ковром опадающих листьев.
Время шло. И вот уже ничто не напоминает о том, что здесь когда–то жили люди.
Шелестят вокруг травы, шумят леса, высятся песчаные холмы. Поселение навсегда исчезло с поверхности земли, погрузилось в вечную ночь.
Но упорна человеческая память.
По едва заметным следам древних культур идут археологи — разведчики истории. Они проникают в глубь земли, чтобы вновь осветили солнечные лучи остатки древних поселений, их дневную поверхность, как говорят археологи. Нелёгкий, но нужный труд. Потому что как будущее исходит из настоящего, так и настоящее исходит из прошлого. Без знания пройденного пути человек не найдет дороги и к горизонтам будущего.
Студентом третьего курса поехал я впервые в экспедицию, и с тех пор двадцать шесть лет моей жизни посвящены археологии. Так будет и впредь.
Поэтому и написал я книгу об археологах и археологии.
Мне хотелось рассказать в ней о том, как были раскрыты некоторые тайны истории, как на пути в незнаемое формируются в молодых исследователях качества подлинных учёных.
Я пишу только о тех экспедициях, в которых мне самому посчастливилось принять участие, и то далеко не обо всех. Ежегодно сотни археологов работают в самых различных районах нашей страны — от Белого до Чёрного моря и от Дуная до Тихого океана. Чтобы рассказать об их открытиях, потребовались бы многие тома книг.
Напрасно было бы искать в этом рассказе и описания каких–либо особых сенсационных происшествий. В правильно организованной экспедиции их не должно быть и почти не бывает. Романтика археологической работы совсем в другом — в научном предвидении, в напряжении поиска, в ни с чем не сравнимой радости первооткрывателей. Знания и страстная любовь к делу должны сочетаться у археолога с точностью математика, пытливостью следователя, воображением художника.
Археология изучает историческое прошлое по вещественным источникам. Но только тот может стать настоящим учёным, кто видит за древними вещами и остатками сооружений их творцов, кто умеет в тяжёлом и увлекательном труде воссоздать историческое прошлое народов, судьбы давно ушедших людей.
Лопаты и кирки разрывают земляную мантию, укрывающую тайны истории, скальпели, шпатели и кисточки тщательно расчищают древние вещи, в инфракрасных лучах на истлевшем папирусе выступают буквы, начертанные неведомой рукой несколько тысяч лет назад.
То пронизывающий холодный ветер свистит по раскопкам, то клубится пыль в раскалённом воздухе, то хлещет дождь. Но работа продолжается. И на дневную поверхность жизни выходят не только зримые приметы прошлого, но и скрытые силы, и человеческие качества самих участников экспедиции. Из тех, кто работает на раскопках — рабочие, студенты, школьники, — многие «заболевают» археологией на всю жизнь, становятся опытными и смелыми учёными.
…Солнце высушивает росу на пологах брезентовых палаток, возвещая начало нового трудового дня. Продолжается вечная эстафета от поколения к поколению, от учителя к ученику в раскрытии самых сокровенных тайн человеческой истории — неоценимого концентрированного опыта сотен поколений.
Я рассказываю всего о нескольких эпизодах этой эстафеты нашей науки. Все, что здесь описывается, было в действительности. Только в некоторых случаях изменены фамилии, сдвинуты во времени и пространстве события.
Если читатель, познакомившись с этой книгой, узнает кое–что новое о труде археологов и об археологии и полюбит её, то цель, которую я видел перед собой, когда начинал писать, будет достигнута.
На кафедру Большой зоологической аудитории неловко поднялся высокий румяный человек с чёрной шапкой волос над мощным куполом лба. Ярко–красные губы его были сложены как у девушки — сердечком.
С минуту он постоял, переминаясь с ноги на ногу. Потом смущённо улыбнулся и, повернувшись спиной к студентам, подошёл к доске и принялся писать на пей мелом. Через некоторое время он снова стремительно вскочил на кафедру с таким выражением лица, какое бывает у ныряльщика, прыгающего с десятиметровой вышки, и трубным голосом сказал:
— Прежде чем начать турс летций но археолодии, я должен предупредить, что страдаю орданичестим недостаттом речи: я не выдовариваю двух бутв, — он покраснел и закричал на нею аудиторию, — «К» и «Г», — произнеся их совершенно отчётливо.
Он отступил в сторону от доски, и стали видны огромные буквы «К» и «Г», написанные круглым детским почерком.
Аудитория оживилась, а с верхних ярусов, где сидели мы с Шурой, послышался даже чей–то дружелюбный сдержанный смех.
— Ну, вот видишь? — прошептал я Шуре. — А ты ещё думал, что археология — скука смертная. Нет, брат, здесь не соскучишься!
И я с моим другом и однокурсником Шурой Монгайтом приготовились мило развлекаться до конца лекции.
Между тем профессор, яростно сверля взглядом сверкающих чёрных глаз наличник входной двери, расположенной напротив кафедры, сдавленным от волнения голосом продолжал:
— Само слово «археолодия» звучит неопределённо. «Архайос» по–дречести — «древний», «лодос» — «наута», точнее, «слово». Археолодия — история, вооружённая лопатой. Относительное значение археолодии среди друдих историчестих наут мне не хотелось бы преувеличивать. Все равно татое преувеличение было бы объяснено односторонним пристрастием специалиста. Но если толичество вновь оттрытых письменных источнитов растет очень медленно, то археолодия таждые двадцать—тридцать лет удваивает свои источнити, и притом основные. Вся деятельность обычнодо историта протетает в узтом пространстве письменного стола. Поле деятельности археолода шире: степи и доры, пустыни, болота, моря, рети.
Ого! Мы с Шурой переглянулись. Это уже становилось не таким смешным, как казалось вначале. А профессор продолжал говорить тем же яростным, сдавленным голосом, и свежий могучий ветер странствий, поисков и открытий ворвался в аудиторию. Он шевелил наши волосы, наполнял лёгкие, приносил тревожные, загадочные, ещё непонятные ароматы. Мы уже не замечали странного выговора нашего лектора. В аудитории стояла та напряжённая тишина, в которой властвует только мысль.
Во всех концах земли в стремлении проникнуть в самые сокровенные тайны человеческого прошлого идут разведчики истории — археологи.
Вот молодой французский учёный Кастере, вверяя свою судьбу только интуиции и неясным для нас соображениям, ныряет в уходящую под землю реку, навстречу неминуемой гибели. Но Кастере не погибает. Едва не захлебнувшись, выныривает он на дне огромной пещеры, и луч света его фонарика выхватывает из тьмы глиняную статую медведя, изображения зубров, оленей и мамонтов, выбитых в скале людьми каменного века.
А вот на заснеженных склонах Горного Алтая русские археологи коченеющими от холода руками разбирают огромные каменные курганы. Под насыпью, в зоне вечной мерзлоты, находят они ковры с изображением тигровых голов и диковинных процессий, лошадей с масками оленей, татуированных людей в одежде, отороченной мехом соболя и горностая, покрытой золотыми узорными бляшками.
А вот на дне Средиземного моря в тяжёлых скафандрах работают археологи, разбирая древнегреческие амфоры на борту покрытой водорослями финикийской галеры, затонувшей здесь ещё за несколько веков до нашей эры…
Когда прозвенел звонок, возвестивший конец лекции, стены и потолок снова сомкнулись над нами и профессор, помычав, пошаркав на прощание, ушл, загребая ногами.
Археология помойки: как копание в отходах помогает понять общество
Большинство людей при слове «археология» немедленно воображают себе Индиану Джонса и/или пыльные руины. И правильно делают — так оно примерно и есть (плюс-минус ковчег). Гораздо меньше людей представляют себе, что уже сорок с лишним лет существует археология современной непарадной повседневности: речь идет об изучении мусора.
Исследованием помоек археологи занимались всегда, поскольку ямы с отбросами сопровождают человеческую жизнь с древнейших времен. Но целенаправленно сортировать мусор и приходить к удивительным выводам после этих странных манипуляций ученые начали благодаря Бобу Дилану.
В Нью-Йорке живет человек по имени Алан Веберман, эксцентричный левый активист, писатель, а также страстный поклонник Дилана еще с 1960-х. В ту пору бард, по слухам, был совершенно равнодушен к тому, что о нем пишут, особенно его поклонники в многочисленных фанзинах.
В 1970 году Веберман, не поверив кумиру, стал наведываться к дому Дилана в Нью-Йорке и потрошить содержимое мусорных баков певца. Через год археолог-самоучка написал для журнала Esquire статью под названием «Искусство анализировать мусор» (“The Art of Garbage Analysis”).
В ней он рассказал, что на самом деле Дилан очень даже читает прессу о себе. Среди памперсов (у певца и тогдашней его жены Сары уже было четверо маленьких детей) и объедков Веберман нашел десятки журналов и вырезок о Дилане. В Esquire автор скандальной статьи ехидно прошелся по мнимой незаинтересованности певца в отзывах о себе: в действительности он был так же тщеславен, как и любой нормальный человек, и тревожился по этому поводу ничуть не меньше. Веберман изучал также содержимое баков боксера Мохаммеда Али, драматурга Нила Саймона и других знаменитостей, но, когда дело запахло судом, он отступил.
Опытом Вебермана заинтересовались в Университете Аризоны, факультет археологии которого знаменит новаторскими исследованиями и гипотезами. Там создали Мусорный проект (The Garbage Project), который возглавил специалист по классическим майя Уильям Ратж.
При содействии властей Тусона, второго по величине города в Аризоне, Ратж со своими аспирантами и студентами на протяжении многих лет изучал тамошний бытовой мусор. С одной стороны, ученым хотелось посмотреть, что и как выкидывают жители. С другой — им было интересно сравнить данные, полученные благодаря изучению мусора, с теми, которыми располагали социологи.
Одно из направлений Мусорного проекта было посвящено пиву. Социологи спрашивали у горожан, сколько пенного они выпивают за неделю, а археологи считали банки, выброшенные на помойку домовладельцами (в США мусор на свалки, как правило, вывозят раз в неделю, потому семь дней и были взяты за минимальный отрезок времени).
В том, что «все врут», как сказал бы доктор Хаус, сомнений не было ни у кого. Но как врут! Только 15 % опрошенных сказали социологам, что вообще пьют пиво. Археологи же убедились, что банки в мусор выбрасывают больше 80 % участников исследования.
В контейнерах 54 % участников за указанный промежуток времени накапливалось восемь и больше пустых пивных банок, а в среднем в этих домах выпивали 15 банок в неделю. Выяснилось также, что чем беднее горожане, тем реже они признавали, что вообще употребляют пиво, хотя, судя по анализу отходов, пили его наравне со всеми. Более состоятельные люди охотнее «открывали душу», но существенно занижали количество выпитого.
В 1973 году участники Мусорного проекта изучали поведение потребителей во время дефицита: в тот год в Америке было мало говядины, и она очень подорожала. Здравый смысл подсказывает, что в ситуации ограниченного предложения покупатели будут рачительно использовать продукты, то есть меньше выбрасывать. Но на деле все выходило наоборот: количество мясных отбросов существенно выросло, неслыханные 10 % дорогущей говядины отправлялись в помойку (жир и кости при подсчете не учитывались). Оказывается, отказавшись из-за дороговизны от привычной разделки, например вырезки или стейка, потребители переключились на новые продукты — гуляш или фарш — и либо не справились с их приготовлением, либо им не понравился конечный результат. Интересно, что в скромных домохозяйствах выходцев из Мексики, где любят и постоянно готовят всевозможные блинчики и лепешки с фаршем, мясных отходов было минимум. У приученных к говядине куском зажиточных американцев навыка готовки неидеального мяса не было, и они больше выбрасывали.
В 1980-х Мусорный проект вновь занялся мясными отходами в Тусоне. В первые годы наблюдений археологи установили, что потребители выбрасывают стабильное количество жира. Но после того, как Национальная академия наук опубликовала исследование, где доказывалось, что животный жир вреден для сердца, а Американская кардиологическая ассоциация начала кампанию по просвещению общественности, количество выбрасываемого жира выросло вдвое. Одновременно упал спрос на те виды мясных продуктов, у которых легко отделялся жир, например стейки и отбивные. Но при этом публика вовсе не прислушалась к рекомендациям врачей и не набросилась на рыбу и птицу. Нет, люди стали покупать больше таких продуктов, где жир отделить от мяса затруднительно: гамбургеры, бекон и колбасу.
Получается, что, выполняя очевидную рекомендацию врачей, люди не давали себе труда вдуматься в не столь очевидные следствия этой рекомендации и продолжали есть жирное мясо, но в другой форме. Удивительно, что этот парадокс выявили не производители еды и не врачи, а археологи.
У Мусорного проекта был еще один, помимо диланолога Вебермана, предшественник. Во время Первой мировой правительство США пропагандировало бережное отношение к еде и призывало граждан потреблять поменьше мяса и белого хлеба, чтобы сэкономленное отправить в Европу для солдат. Помимо пропаганды, Бюро по надзору за распределением продуктов на практике изучало пищевой мусор и пришло к неутешительному выводу: несмотря на ограничения военного времени, обыватели выбрасывали 25–30 % еды. Администрация провела кампанию под названием «Клуб чистых тарелок» (да-да, прямо как в известном некогда всем советским детям рассказе В. Бонч-Бруевича о Ленине «Общество чистых тарелок»), призывая быть бережливее.
Плакат «Еда выиграет войну», призывающий иммигрантов беречь продукты
В 1970-х и 1980-х, когда заработал Мусорный проект, Уильям Ратж обнаружил, что американцы стали выбрасывать гораздо меньше еды — от 10 до 15 %. Конечно же, объяснение было прозаическим, точнее технологическим: наступила эра супермаркетов с повсеместным использованием холодильников и полуфабрикатов, выбраковкой некачественных овощей и фруктов до попадания их на прилавок и т. д. В то же время призывы экологов сдавать во вторсырье банки, бутылки и макулатуру были малоэффективны: горожанам было попросту лень сортировать непищевые отходы. А пропагандистского хода, сравнимого по силе с призывом помочь солдатам на фронте, в мирное время не нашлось.
Мусорный проект произвел большое впечатление на археологов, социологов и некоторые государственные организации, но во второй половине 1980-х Ратж, руководитель программы, вернулся к своим майя, и интерес к археологии современной помойки угас.
Разве что в 2014 году о свалках и археологах заговорили снова: тогда в пустыне в Нью-Мексико проводились раскопки игровых картриджей и приставок компании “Atari”.
В 1983 году Atari, один из лидеров рынка видеоигр, не смогла распродать наспех сделанную по блокбастеру Стивена Спилберга «Инопланетянин» игру “E.T. the Extra-Terrestrial”. По разным сведениям, компания вывезла на свалку до двадцати фур с приставками и картриджами (городская легенда гласила, что закопали 3,5 миллиона штук). Оказалось, правда, что на свалку выбросили «всего» 700 с лишним тысяч игр. Раскопки проводились при стечении публики и прессы, и несколько сносно сохранившихся картриджей отправились в музеи в качестве артефактов.
Археология современной помойки не стала и не станет магистральным направлением, но она послужила и наверняка послужит еще для решения задач, связанных с поведением людей, которым, как мы знаем, не всегда стоит верить на слово.
Что значит фраза мечта археолога помойка
В это время Миша, слышавший наш разговор, не без надменности сказал:
— А чем, собственно, молодой человек, вы можете это доказать?
Мальчик, также не переставая копать, односложно ответил:
Мы оценили ответ. Но Миша, не сдаваясь, спросил:
— Ну, а как в смысле теоретических познаний?
Мальчик разогнулся, оперся на лопату и ответил:
— Я знаю семь заповедей археолога. — И тут же стал быстро перечислять: — Орудие археолога — лопата; лучший друг археолога — пожар; мечта археолога — могила; клад археолога — помойка…
— Хватит! — прервал его изумленный Миша. — Как вас зовут и откуда вы это знаете?
— Зовут Ростиком, — быстро ответил мальчик, — а знаю из занятий школьного археологического кружка.
Вот так номер! Ведь эти шуточные семь заповедей археолога мы сами придумали и очень ими гордились. «Лучший друг археолога — пожар». Да. При пожаре деревянные вещи, зерна обугливаются, не поддаются гниению и потому сохраняются веками.
«Мечта археолога — могила». В древности люди клали вместе с умершими в могилу сосуды с пищей и питьем, инструменты, украшения — все, что должно было пригодиться покойнику на пути в «потусторонний мир». В могильных ямах эти вещи и сосуды иногда много столетий или даже тысячелетий сохранялись целыми.
«Клад археолога — помойка». В мусорные ямы бросали сломанные, старые вещи: скажем, горшок, у которого отбилось дно. Для употребления этот горшок был уже негоден, а вот археологу очень легко склеить дно и тулово горшка, полностью восстановить его форму. Это не то что при раскопках поселения, где чаще всего находятся мелкие обломки, да еще разбросанные на большом расстоянии друг от друга и на разных глубинах.
Эти и другие азбучные для археологов истины мы и сформулировали в виде нехитрых семи заповедей. А оказалось, что какие-то школьники — мальчишки из археологического кружка — их уже взяли на вооружение. Во всяком случае, одно было бесспорно — Ростик имел право заниматься археологией. Скажу кстати, что это свое право он, теперь уже известный ученый, не раз подтверждал гораздо более значительными знаниями, чем знание «семи заповедей»…
Вот наконец и первое погребение. Сначала показался череп, через некоторое время — по другую сторону бровки — кости ног. Мы тщательно вычертили профиль насыпи, накрыли открытую уже часть скелета газетами и присыпали землей, чтобы случайно не разрушить, и разобрали бровку. После этого снова сняли газеты и принялись тщательно расчищать скелет и землю вокруг него.
Стрелы — редкая находка в подмосковных курганах. Обычно здесь похоронены мирные люди — деревенские хлеборобы.
А вот и безусловно женское погребение.
Возле черепа — знакомые по раскопкам в Салтыковке и Черемушках — медные семилопастные височные кольца вятичей.
На пальцах обеих рук — перстни с синими и зеленоватыми стеклами в щитках; на руках — браслеты из перевитой проволоки, возле шеи — рассыпавшаяся нитка бусин из темно-красного камня — сердолика — и прозрачного хрусталя. Богатые украшения для крестьянки!
Ростик, низко склонившийся над погребением, похожий на ищейку, вынюхивающую след, негромко и коротко сказал:
— Двенадцатый век. Вятичи.
Верно и то и другое. Сердоликовые бусины имеют форму двух сложенных основанием пирамид. Они так и называются у археологов — бипирамидальные. Эти бусы, как выяснено нашими учителями в археологии, особенно характерны именно для русских славян и именно для XII века.
Из всех четырнадцати восточнославянских племен — предков русского, украинского и белорусского народов — вятичи, которые, по свидетельству летописца, сидели на Оке и ее притоках, были в некоторых отношениях самыми упрямыми и консервативными. Христианская церковь запрещала хоронить умерших с вещами и под курганными насыпями. Но вятичи долго не подчинялись этому запрету и продолжали хоронить своих умерших по древним языческим обрядам. Поэтому в земле вятичей и можно встретить богатые захоронения со многими вещами, в курганах, относящиеся даже к XIV веку.
Сопротивление вятичей канонам христианской церкви сослужило неоценимую услугу археологам. Благодаря ему обнаружено множество вещей, позволяющих судить о жизни и хозяйстве наших предков.
Почти каждый день раскопок приводил к открытию все новых и новых погребений, и мы становились владельцами большого количества вещей, очень важных для изучения развития ремесел и сельского хозяйства у вятичей.
Конечно, все это были только маленькие камешки из того могучего гранитного фундамента фактов, на котором наука воздвигает свое знание о прошлом нашего народа, но все-таки эти камешки были из настоящего гранита.
И мы все были счастливы, как могут быть счастливы только археологи на удачных раскопках. Частые дожди и холодный ветер не смущали нас. Беспокойство доставлял только Николай Прокофьич, с которым мы поневоле должны были общаться, когда брали или оставляли инструменты или заходили в избу погреться и перекусить.
Николаю Прокофьичу не нравилось, что мы выкапываем человеческие скелеты, он требовал повышения платы и в избу нас с черепами не впускал. Кроме того, он все время ворчал на нас, говорил, что мы его дурачим, что на самом деле мы ищем золото. Сто раз я объяснял ему, для чего ведутся раскопки. Николай Прокофьич только упрямо мотал головой. Меня-то он вообще ни в грош не ставил, впрочем, и другие члены нашей экспедиции не пользовались его благосклонностью. С уважением он относился только к Мише, может быть, из-за его рыжей бороды и способности говорить внушительно и солидно. Однако, если говорить правду, Мише он тоже не очень верил.
— Знаю, знаю, — ворчал он в ответ на наши объяснения, — всяким поганством вы можете заниматься, а меня, старика, вам не одурачить. Молоды еще. А вот дед мой сказывал: в этих валках француз золото закопал, когда с Бонапартой из Москвы драпал. Вот вы его золотые клады и ищете. Дознались по