Что значит форма текста

7.3. Функционально-смысловые типы текстов

Текст и его основные признаки

В построении текста и речи в целом очень многое зависит от того, какую задачу ставит перед собой говорящий (пишущий), от назначения речи. Вполне естественно, что автор по-разному выстроит свой текст, когда будет рассказывать о событии, описывать природу или объяснять причины каких-либо явлений.

На протяжении столетий постепенно формировались функционально-смысловые типы речи, то есть способы, схемы, словесные структуры, которые используются в зависимости от назначения речи и её смысла.

Наиболее общими функционально-смысловыми типами речи являются описание, повествование и рассуждение. Каждый из указанных типов выделяется в соответствии с целью и содержанием речи. Это определяет и некоторые наиболее типичные грамматические средства оформления текста.

Продемонстрируем структуру и способ оформления разных функционально-смысловых типов текстов на следующих примерах.

В качестве примера текста-описания взят отрывок из повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка» с описанием внешности Емельяна Пугачева:

Наружность его показалась мне замечательна: он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В чёрной бороде его показалась проседь; живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волоса были острижены в кружок; на нём был оборванный армяк и татарские шаровары.

Описывая внешность неизвестного пока ему человека, Пётр Гринёв прежде всего передает свое впечатление от этой внешности, выделяя те детали, которые показались ему наиболее примечательными. Так, общее представление о незнакомце даётся в начале описания: Наружность его показалась мне замечательна. Далее следует характеристика героя: возраст, телосложение, лицо, волосы и элементы одежды. Автор стремится не только дать представление о внешности Пугачёва, но и показать, как по этим деталям можно составить мнение о его образе жизни, характере, поведении. Например, крепкое телосложение явно свидетельствует об активном образе жизни. Причёска и одежда – о социальном статусе незнакомца: это бедный яицкий казак. Но основное внимание автор уделяет выражению глаз. Именно по этой детали читатель может понять, что Пугачёв обладает живым умом. Это не злодей, напротив, его внешность располагает к себе, но в то же время вожатый Гринёва явно что-то скрывает (ср.: бегающие глаза и плутовское выражение лица).

Если обратиться к грамматическим средствам оформления текста, то можно констатировать следующее. При описании преобладают простые предложения или цепочки сложных бессоюзных предложений с прямым порядком слов. Кроме того, обращают на себя внимание составные именные сказуемые: показалась замечательна; был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч; были острижены. Глаголы (преимущественно несовершенного вида) указывают на одновременность действия. Использование форм прошедшего, а не настоящего времени во вневременном значении обусловлено тем, что рассказчик повествует о встрече, произошедшей в прошлом (был лет сорока; глаза так и бегали; лицо имело выражение; волоса были острижены; на нём был армяк). Наконец, практически в каждом предложении можно обнаружить члены с различного рода определительными характеристиками: примечательна; худощав, широкоплеч, чёрная борода; большие живые глаза и т.д.

В этой же повести А.С. Пушкина встречаются и микротексты-повествования, например:

Я увидел на самом деле на краю неба белое облачко, которое принял было сперва за отдалённый холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.
Я слыхал о тамошних метелях, что целые обозы бывали ими занесены. Савельич, согласно со мнением ямщика, советовал воротиться. Но ветер показался мне не силен; я понадеялся добраться заблаговременно до следующей станции и велел ехать скорее.
Ямщик поскакал; но всё поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошёл мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение тёмное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло. «Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!».
Я выглянул из кибитки: всё было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевлённым; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом – и скоро стали.

В данном микротексте рассказывается о буране, в который попал Гринёв во время путешествия к месту службы. Описание бурана в данном случае даётся именно как повествование, поскольку чётко соблюдена логическая последовательность событий, причём вся композиция хронологизирована: на небе появляется белое облачко; Гринёв, несмотря на колебания ямщика и Савельича, решает продолжить путь; ямщик пускает лошадей вскачь; ветер усиливается; начинается метель; метель перерастает в буран; обессиленные лошади останавливаются. Смена событий во времени выражена с помощью глаголов совершенного вида: Я увидел облачко; я велел ехать скорее; ямщик поскакал; облако обратилось в белую тучу; пошёл снег и т.д. Те же события, которые включены в один и тот же временной отрезок, описаны с помощью предложений с глаголами несовершенного вида (ср.: Я слыхал; Савельич советовал и т.д.). Предложения с глаголами совершенного вида являются показателями узловых фактов, сигнализируют о смене одного события другим, причём каждое новое событие мыслится во взаимосвязи с предыдущим (в данном случае эта связь хронологическая).

Специфику текста-рассуждения можно продемонстрировать на примере дорожных размышлений Гринёва после проигрыша Зурину ста рублей и ссоры с Савельичем:

Дорожные размышления мои были не очень приятны. Проигрыш мой, по тогдашним ценам, был немаловажен. Я не мог не признаться в душе, что поведение мое в симбирском трактире было глупо, и чувствовал себя виноватым перед Савельичем. Всё это меня мучило.

Рассуждение начинается с утверждения тезиса: Дорожные размышления мои были не очень приятны. И хотя далее мы не находим придаточных причины, но само расположение последующих умозаключений воспринимается как объяснение причин недовольства Гринёва собой. В качестве аргументов выступает сумма проигрыша, «глупое» поведение и чувство вины перед старым слугой. В заключении делается вывод о внутреннем состоянии рассказчика, что воспринимается как следствие «горестных умозаключений»: Всё это меня мучило.

В целом, наиболее яркие примеры рассуждений можно обнаружить в научных текстах (см. приведенный в упр. 123 отрывок из книги Ю.М. Лотмана).

Конечно, текст может содержать разные функционально-смысловые типы речи. Так, очень часто повествование совмещается с описанием (это можно проследить и на примере приведенных отрывков). Дополняя друг друга, они нередко сливаются настолько органично, что порой их трудно разграничить. Ср. сочетание этих типов речи в отрывке из рассказа И.С. Тургенева «Бежин луг»:

Я пошёл вправо через кусты [повествование]. Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота [описание]. Мне попалась какая-то неторная, заросшая дорожка; я отправился по ней, внимательно поглядывая вперёд [повествование]. Всё кругом чернело и утихало, одни перепела изредка кричали [описание]. Небольшая ночная птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. Я вышел на опушку кустов и побрёл по полю межой [повествование]. Уже с трудом различал я отдалённые предметы; поле неясно белело вокруг; за ним, с каждым мгновением надвигаясь громадными клубами, вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе. Побледневшее небо стало опять синеть – но то уже была синева ночи. Звёздочки замелькали, зашевелились на нём [описание].

Источник

ФОРМА ТЕКСТА. СМЫСЛОВЫЕ СВЯЗИ

ЧАСТНЫЕ ЛОГИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ

Человек обычно воспринимает и запоминает текст, как он выдается автором — в виде ЦЕПОЧКИ мыслей. В общей последовательности есть и главные, и второстепенные мысли автора, и несущественная информация:

При таком восприятии текста трудно сосредоточиться на логике рассуждений автора, так как внимание часто перескакивает от одной мысли к другой, то находя ссылку на какую-либо предыдущую мысль, то объединяя несколько мыслей в одну, то показывая, какие мысли вытекают из одной, и т. п. В итоге реальная структура текста может выглядеть сложнее, чем обычная цепочка (см. ниже):

Очевидно, что форма изложения мыслей на бумаге была бы нагляднее и легче поддавалась бы запоминанию, если бы она соответствовала реальному пути рассуждений автора.

Но и письменный, и устный тексты могут передаваться лишь последовательно, мысль за мыслью. Поэтому читатель или слушатель должен самостоятельно выходить из данного положения. Нужно научиться прочи тываемые или прослушиваемые последовательности мыслей обычного текста перестраивать в более удобные для запоминания формы.

Чтобы научиться выявлять ФОРМУ текста и использовать ее для улучшения качества запоминания СОДЕРЖАНИЯ текста, необходимо:

Начнем с первого пункта. Рассмотрим типы смысловой связи основной и второстепенных мыслей абзаца. Все второстепенные мысли абзаца могут быть связаны с основной мыслью абзаца либо непосредственно,

Основная мысль абзаца может располагаться в начале абзаца, внутри абзаца или в его конце.

либо через другие второстепенные мысли:

В первом случае автор текста что-либо утверждает в начале рассуждения, а затем доказывает утверждение, приводя различные факты.

Во втором случае главная позиция автора выявляется в ходе предварительных небольших рассуждений или перечисления нескольких фактов. Но так как убедительность основной мысли абзаца оказывается недостаточной, он приводит дополнительные аргументы.

В третьем случае автор пытается научить читателя или слушателя выводить утверждения на основе начальных данных или путем рассуждений.

Различные формы изложения используются авторами текстов для различных целей — убеждать в своей позиции, научить рассуждать или научить доказывать и т. п. Научившись быстро извлекать форму изложения автора, Вы сможете облегчить понимание цели автора и, следовательно, улучшить запоминание содержания текста.

Иногда во втором случае и очень часто в третьем случае автор текста может в целях активизации мышления запоминающего основную мысль абзаца не формулировать в явном виде. Основная мысль абзаца может быть выражена неявным образом, путем перечисления числовых величин, событий, качеств, свойств и т. п. фактического материала. В этом случае читателю или слушателю нужно сформулировать основную мысль абзаца своими словами, иначе фактический материал абзаца окажется не связанным и не запомнится.

Смысловые связи между отдельными мыслями абзаца определяются логикой рассуждений автора. Если Вы зафиксируете в памяти не только содержание мыслей абзаца, но и логический ход размышлений автора текста, то во время припоминания текста Вы воспользуетесь установленными смысловыми связями. В итоге вероятность воспроизведения всех мелких деталей абзаца увеличится. Иначе говоря, научившись выявлять форму изложения абзаца (его структуру), Вы обеспечиваете себе точность припоминания.

Предложенные ниже упражнения приучат Вас во время чтения текстов выявлять логический ход рассуждений автора, устанавливать смысловые связи между мыслями абзаца (строить структурные схемы абзацев) и фиксировать их в памяти наряду с мыслями и фактами абзаца.

УПРАЖНЕНИЕ 14 Приготовьте какой-нибудь абзац текста. Просмотрите содержание и грубо оцените количество мыслей в абзаце. Затем, медленно перечитывая абзац еще раз, выделите в нем все существенные мысли и сформулируйте их. Попытайтесь оценить, какая из них основная в абзаце.

Теперь напишите основную мысль и обведите ее овалом. Рядом с овалом напишите второстепенные мысли и заключите их в прямоугольники.

Прочитав написанную Вами основную мысль и просмотрев написанные второстепенные мысли, подумайте, какие из них непосредственно связаны с основной мыслью по смыслу. Чтобы определить смысловые связи, поставьте вопросы между основной мыслью и теми второстепенными, которые, на Ваш взгляд, связаны с основной напрямую. При формулировании вопроса от основной мысли к второстепенной используйте информацию из основной мысли, а информацию для ответа берите из второстепенной. При формулировании вопроса к основной мысли поступайте наоборот — информацию для вопроса берите из какой-нибудь второстепенной, а для ответа используйте информацию из основной мысли.

Выявив смысловые связи и мысленно сформулировав их, соедините линиями основную мысль и связанные с ней по смыслу второстепенные мысли.

Аналогично выявите смысловые связи между парами второстепенных мыслей этого же абзаца и соедините эти мысли линиями.

Прочитайте выявленные смысловые пары, прочитав мысли и формулируя смысловые связи. Оцените, насколько лучше осмысливается СОДЕРЖАНИЕ абзаца при выявлении его ФОРМЫ.

Вот пример выполнения этого упражнения на тексте:

Первый закон памяти — хранить необходимое, избавляясь от ненужного. А это значит, что запоминание тем тверже, чем глубже сознание необходимости запомнить. «Плохая память» чаще всего оказывается следствием не слабой способности к запоминанию, а неорганизованностью и неясностью целей человека. Известно также, что установка на необходимость запоминания срабатывает тем успешней, чем глубже при этом задета эмоциональная сфера. Ненужное не трогает нас, а потому и забывается легче.

Вначале оценим количество мыслей в абзаце: о первом законе памяти; о том, что отсюда следует; о последствиях слабой способности к запоминанию; о неорганизованности и неясности целей; об усилении эмоциями установки на запоминание; о пассивном отношении к ненужной информации.

Итого шесть мыслей. Все мысли — существенны. Немного изменив некоторые слова и обороты, приведем их:

Попробуем выявить основную мысль абзаца. Для этого попытаемся по смыслу связать все 6 мыслей друг с

другом. Для наглядности все мысли разместим в овалы (рис. на стр. 89).

Рассуждая, можно оценить, что мысли № 1, № 2 и № 5, связываясь по смыслу друг с другом, не имеют непосредственной связи с мыслями № 4, № 6 и № 3.

В рассуждениях недостает промежуточной мысли между этими группами. Как правило, это говорит об отсутствии явно сформулированной основной мысли в абзаце. Иначе говоря, абзац содержит основную мысль в неявном виде. В качестве основной мысли, способной связать все мысли, может быть мысль, к которой подводят все другие мысли абзаца, кроме мысли № 3: «Качество запоминания информации зависит от необходимости этой информации».

Если эту мысль принять в качестве основной и переставить некоторые мысли, то структурная схема смысловых связей в абзаце может выглядеть так:

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник

Что значит форма текста

1. Что такое форма текста?

Тем самым мы исключаем из текстов фотографии, рисунки, диаграммы, схемы, графики и прочие визуальные объекты, которые нельзя получить как правильную цепочку значков какого-то алфавита. Если текст берётся вместе с подобными объектами, то это уже гипертекст, в основе которого может лежать какой-либо гипералфавит. Например, любое содержимое экрана компьютера есть в конечном счёте набор по-разному окрашенных одноразмерных точек – пикселей. Но пиксели образуют не алфавит, а гипералфавит, поскольку нет никаких запретов на их сочетания. Наборы значков кириллического алфавита превратятся в гипертекст, если разрешить любые их комбинации (вроде ЪЫЪЫЪЫЪ). Иными словами, понятие текста предполагает и понятие синтаксической ошибки.

Ещё более важной характеристикой текста является его потенциальная линейность. Актуально заданный текст – это не обязательно линейная последовательность значков алфавита. Но текст в обязательном порядке должен предусматривать возможность его преобразования в линейную последовательность без существенной потери информации. Например, нижеследующий прямоугольник

был изображён только с использованием имеющихся в алфавите (представленном в данном случае клавиатурой компьютера) значков « » и «|». Тем не менее, перевод этих значков в линию приведёт к исчезновению прямоугольника. Значит, данный прямоугольник не является текстом в нашем понимании. А вот сноска 1, отсылающая к концу представленного здесь текста, может без всякой потери информативности, если даже не более информативно, линейно отсылать к соответствующему тексту сразу за значком «1».

Хотя любые знаки, и символы в том числе, являются материальными предметами, тексты не будут рассматриваться как физические объекты. С физической точки зрения, тексты «текст» и «текст» – разные. В рамках абстракции отождествления мы отвлекаемся от пространственного расположения букв и микроскопических различий в их материальных характеристиках. А если различия, что называется, бросаются в глаза? Тексты текст, текст, текст, т-е-к-с-т, ТЕКСТ и т.п. – должны отождествляться или нет? С точки зрения содержания – это один и тот же текст. Но с точки зрения формы – это разные тексты, пусть даже формы в данном случае представлены форматированием. Означает ли это, что мы должны далее заниматься различными видами форматирования?

А если перед нами не только текст, но и text, texto (португальский), téacs (ирландский), и даже вовсе не напоминающие первоначальное слово κείμενο (греческий), テキスト (японский), 텍스트 (корейский), 文本 (китайский) и النص (арабский)? В любом случае, здесь представлены не рисунки, а слова, состоящие из последовательно расположенных значков алфавита (в указанном выше обобщённом понимании данного термина). Все эти слова имеют разную форму, даже если они различаются незначительно (как text и texto). Но различные языки могут быть основаны на очень разных алфавитах и, уже в силу одного этого, соответствующие тексты также имеют заведомо разную форму. Насколько существенны межъязыковые различия в формах?

Ответы на завершающие два предыдущих абзаца вопросы зависят от целей, которые мы преследуем, изучая формы текстов. Как бы ни были важны виды форматирования для издателей текстов, или как бы существенны ни были различия в формах языков для лингвистов, всё это может оказаться совсем не значительным, если ставится задача исследования влияния форм текстов на возможность адекватного выражения абстрактных идей. С такой точки зрения все приведённые примеры со словом «текст», независимо от форматирования и выбранного языка, имеют одну и ту же семиотическую форму вида x1x2…xn, где каждое xi представляет некоторый значок алфавита.

Соглашаясь с исключительной важностью поэзии в деле воспитания эмоций и чувств, отметим несомненный факт ограниченности её возможностей в передаче знаний. Абстрактные понятия и идеи плохо поддаются переводу на стихотворный язык. Немногочисленные исключения (вроде античных поэм Парменида «О природе» и Тита Лукреция Кара «О природе вещей») лишь подтверждают общее правило. Поэтому мы вынуждены оставить поэзию в стороне и перейти к прозаическим формам текстов.

2. Виды прозаических форм текстов

где каждое xij является либо знаком кириллического алфавита, либо пробелом. Возможность для xij быть пробелом позволяет представлять в той же самой матрице тексты, не выровненные по правому или левому краю (так, последняя строка текста, состоящая из находящейся по центру цифры «88», представляется как …88…, где  есть пробел). Никаких структурных различий, отражающих способы выражения идей, внутри данного текста нет. Если возразят, что последняя строка структурно другая, т.к. относится не к приведённому тексту, а к иному синтаксическому уровню, связанному с нумерацией страниц, то мы не будем возражать против её исключения из текста. После этого сказанное об отсутствии структурных различий всё равно остаётся в силе. Будем называть подобные прозаические тексты бесформенными, имея в виду не отсутствие какой-либо формы вообще, а именно отсутствие в тексте особых структурных единиц, связанных с выражением понятий и идей.

Отметим, что разделение текста на абзацы (маркированные или нет, пронумерованные или нет – всё равно) мы, в соответствии с устоявшейся практикой, относим к форматированию, не влияющему сколь-нибудь существенно на обоснование содержащихся в тексте идей. Последовательность абзацев может указывать на последовательность появления понятий или идей, но в этом нет момента их обоснования. Знаменитый одиннадцатый тезис К.Маркса «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» знаменит не потому, что он одиннадцатый.

То же самое можно сказать о монологической и диалогической формах повествования, если речь идёт о вымышленных персонажах диалога или о художественном приписывании реальным людям того, чего они в действительности не говорили и не писали. Поименование понятий или мыслей с помощью собственных имён людей действительно придаёт тексту художественные черты, но ничего не добавляет к выражаемым этими людьми понятиям или идеям, поскольку они остаются творениями автора диалогов. Принципиально иная ситуация возникнет, если автор текста не придумывает, а цитирует. Но о цитировании речь впереди.

Практически вся традиционная философия существует в рамках обсуждаемой простейшей прозаической текстовой формы. Да и ныне (в нашей стране уж точно) подавляющее большинство философских работ облекается в бесформенную форму. Но так поступали Платон и Плотин, Кант и Гегель, Гуссерль и Хайдеггер и многие иные философы, чьи имена олицетворяют саму философию как таковую. Однако, на наш взгляд, данная форма исторически себя исчерпала. Не в том плане, что от неё нужно отказаться вовсе (в гуманитаристике это попросту невозможно), а в том, что она с необходимостью должна дополняться чем-то другим, более оформленным.

Суть дела не в том, что бесформенные тексты якобы не пригодны для обоснования идей. Всё зависит от того, какого рода понятия и идеи с их помощью выражаются. Так, в приведённом примере О.В.Малюкова повествует о современной ситуации с логикой на постсоветской территории. Об этом не расскажешь в стихах. Здесь нелепо было бы изыскивать какие-нибудь сложные формы текста. В данном конкретном случае наиболее адекватной формой описания ситуации является как раз бесформенная форма. Совсем другое дело, если сложность понятий и идей выходит за рамки обыденных представлений. В этих случаях бесформенность может быть серьёзным препятствием для адекватного выражения таких понятий и идей.

Хотя бесформенность формы иногда ведёт к деградации (достаточно непредвзято сравнить концепцию бытия Платона и учение о бытии Хайдеггера), общий итог не столь печален и скорее заключается в бесплодности многих философских построений, втиснутых в обсуждаемую форму. Например, проблемы бытия и времени, если ставить их с учётом достижений современной науки, требуют привлечения адекватных их сложности текстовых форм. Без таковых любые пространные рассуждения о бытии и времени выглядят анахронизмами и свидетельствуют если не о научной отсталости, то, во всяком случае, о неумении авторов эту современную науку применить. Конечно, если всё это сознательно делается вне рамок науки или против науки, то и говорить не о чем. Такая философия нас интересовать не будет, ибо с иррационализмом нам не по пути, независимо от популярности или даже модности тех или иных его направлений.

Бесформенным текстам логично противопоставить оформленные, представленные тремя разновидностями прозаических форм. Две из них будут рассмотрены вместе, т.к. они могут быть представлены обращением одной в другую, и наоборот. Эти формы возникают в связи с процедурами использования в текстах цитат. Создатель текста называется автором (отвлечёмся от вопроса, один автор или несколько), авторы других текстов, соответственно, не авторы по отношению к тексту автора. Текст автора будем называть автотекстом. Далее, цитата – это текст не автора, вставленный в автотекст. Чтобы избежать смешения автотекста и цитаты, последние должны быть как-то формально выделены. Обычно это делается заключением цитаты в кавычки. Вооружимся этим приёмом. Тогда цитата (от возможной формы которой как текста мы абстрагируемся) может быть представлена в виде бесформенной матрицы

Цитата, как правило, соотносится не со всем автотекстом целиком (опять-таки, от формы автотекста мы абстрагируемся), а лишь с его фрагментом. Так появляются сноски, имеющие вид надстрочных значков, индексирующих соответствующие фрагменты текстов. Цитата и связанный с нею сноской фрагмент автотекста могут располагаться друг относительно друга двумя следующими способами.

Матрица А Матрица В

Первая матрица (А) в общем виде представляет такую форму текста, как цитирование. Вначале идёт фрагмент автотекста, завершающийся сноской #, отсылающей к следующему вхождению той же самой сноски #, за которой следует соответствующая фрагменту автотекста цитата. Вторая матрица (В) без учёта сноски # является обращением в вертикальной плоскости блоков первой и в общем виде представляет форму комментирования. При комментировании вначале приводится цитата, от которой по сноске # затем происходит переход к автотексту, являющемуся комментарием данной цитаты. Таким образом, цитирование и комментирование без учёта сносок являются взаимно обратимыми или симметричными формами текста. Получается, что цитирование – это комментирование наоборот, а комментирование – цитирование наоборот.

К сожалению, на практике приведённые формы зачастую скрадываются расположением цитат и комментариев в конце текста. В этих случаях между связанными посредством сносок цитатами и фрагментами автотекста могут образовываться значительные пространственные разрывы, что затрудняет процесс чтения такого текста. В результате теряется присущая обсуждаемым формам наглядность. Кроме того, нередко при цитировании цитата следует сразу за автотекстом, что позволяет не связывать их общей сноской. Сказанное относится и к комментированию: если комментарий следует непосредственно после цитаты, то понятно и без сноски, к чему он относится.

Отметим, что цитирование, в отличие от комментирования, обычно сопровождается дополнительной операцией ссылки. А именно, ссылка указывает на источник цитаты и определяет с общепринятой точностью до страницы, где в источнике расположена цитата. Если включить в рассмотрение ссылку, то получатся матрицы вида

где в первой матрице ссылка на источник z01z02…z0n приводится до цитаты, а во второй – после неё.

Третью разновидностью оформленной формы образуют формульные тексты. Как ясно из самого названия, относящиеся к данной форме тексты существенно используют формулы. Изобретение формул – грандиозное по значению событие в истории языка. Аналогичных по масштабу событий можно выделить всего четыре (см. нижеследующую схему).

На приведённой схеме событий видно, что появление формул и доказательств разнесено во времени (кстати говоря, на самом деле и в пространстве тоже). Если задуматься, то доказательства не могли возникнуть, не будь уже имеющегося языка формул. Принципиально неоднозначный и чреватый парадоксами естественный язык, в отличие от точного языка формул, мало приспособлен для проведении его средствами каких-либо доказательств. Но наличие формул само по себе не означает наличие доказательств. Поэтому мы должны внутри формульных текстов выделить две их подформы: бездоказательную и доказательную. Исторически первая предшествовала второй. В настоящее время они сосуществуют и их, к сожалению, нередко путают несведущие в науках люди, полагающие, что наличие формул уже придаёт тексту доказательность.

3. Имитация доказательств в философских текстах

Если согласиться с тем, что наука – это доказательное или выводное знание, то чем же была древневосточная математика? Эта математика использовала язык формул, но была начисто лишена даже малейших признаков доказательности. Место доказательств занимали инструкции или рецепты решения геометрических и арифметических задач. Это была не доказательная, а рецептурная математика. Не нужно свысока относиться к рецептурному знанию. Что представляют из себя лежащие в основе информационных технологий компьютерные программы? Не что иное, как рецепты, предназначенные для исполнения вычислительными машинами. Программирование, таким образом, является разновидностью оперирования рецептурными знаниями, и в этом смысле родственно древневосточной математике.

Хотя рецептурное знание остаётся важной компонентой не только древних, но и современных знаний, доказательное знание по отношению к рецептурному представляет ещё один пример метасистемного перехода, образуя новый метауровень языка. Только на этом метауровне появляется наука. Называющие древневосточную бездоказательную математику наукой уподобляются тем, кто считает само наличие формул в тексте за признак научности. Здесь уместнее говорить о преднауке, о «пробуждении науки» (Ван дер Варден), но не о науке как таковой. Рецептурной преднауки было достаточно для существования традиционных цивилизаций, однако современные технологии могли возникнуть лишь в результате применения доказательного знания.

В современных философских текстах обоснование идей явно осуществляется не в рецептурном виде. Означает ли это, что современные философы строят доказательства? Иногда строят, но неизмеримо чаще – нет. При этом не должны вводить в заблуждение частые употребления «выводных» терминов в серьёзной литературе. Кто не читал или не писал сам утверждений вроде «из этого суждения следует…», «здесь автор противоречит сам себе», «работа в логическом отношении безупречна» (вариант: «не безупречна») и т.д. В известной работе В.С.Соловьёва «Чтения о богочеловечестве» слово «следовательно» встречается 102 раза, «следует» – 20 раз, «вследствие» – 35 раз, «логически» – 18 раз, «вытекает» – 4 раза. Всего получается 179 случаев употребления заведомо «выводных» терминов. Не означает ли всё это, что на деле в этом тексте осуществляются нормальные логические процессы, в том числе процессы получения следствий из ранее сказанного, превращающие текст в доказательство? К сожалению, ни в одном из этих 179 случаев нет и намёка на доказательство или логический вывод следствий. На самом деле из сказанного там ничего не следует и не вытекает. Перед нами, несомненно, аргументированные рассуждения, но аргументация – это не демонстрация логических выводов или доказательств.

Рассмотрение именно этой работы случайно. Но приведённый пример как в капле воды отражает типичную ситуацию имитации строгих рассуждений за счёт использования специфической лексики, свойственной выводному знанию. В действительности выводного знания там нет и в помине. Одним из высших достижений такой имитации является написанная Б.Спинозой знаменитая «Этика» – труд всей его жизни, начатый примерно в 1661 г и опубликованный уже после смерти в 1677 г. автора. Эта книга интересна тем, что она имитирует строение и стиль доказательных математических работ. Начинается она с принятия ряда «определений» и «аксиом», далее даются пронумерованные формулировки «теорем» и приводятся их «доказательства» (нередко завершаемые сакраментальным выражением «что и требовалось доказать»), сопровождаемые «схолиями» (пояснениями) и «короллариями» (королларий – это побочная теорема, найденная как бы невзначай в процессе доказательства основного положения). В результате по видимости перед нами происходит дедуктивное развёртывание теории. Но это по видимости. А по существу?

Подробный разбор «Этики» Спинозы вылился бы в отдельную работу, поэтому ограничимся одним примером: «доказательством» теоремы 1.

Субстанция по природе первее своих состояний.

Доказательство. Это ясно из определений 3 и 5.»

Приведём эти определения:

«3. Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно должно было бы образоваться.

5. Под модусом я разумею состояние субстанции (Substantiae affectio), иными словами, то, что существует в другом и представляется через это другое.»

Эти «определения», мягко говоря, не отличаются ясностью. Но всё равно, поскольку в силу определения 5 состояние субстанции называется модусом, логичнее было бы принять формулировку «Субстанция по природе первее своих модусов». Далее, что означает «по природе»? Упоминание о «природе» впервые встречается в тексте именно в формулировке теоремы 1 и представляется не столь важным. Выбросим это слово для упрощения ситуации. Останется «Субстанция первее своих модусов». Ясно, что термин первее – ключевой. Без него теорема рассыплется. Однако, что он означает? Это остаётся загадкой. Ведь нигде ранее в обсуждаемом тексте этот термин не встречается. Также вряд ли ему можно приписать какую-то интуитивную очевидность (x первее y – x важнее y?, x раньше y?, x причина y или что ещё?). В результате уже с самых первых шагов получается настолько запутанная картина, что не остаётся никаких сомнений – перед нами не теорема, не доказательство и, вообще, не выводное знание.

«Теорема XI. x(Gx  Nx). (“Бог, или субстанция, состоящая из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность, необходимо существует”.)

3. Gx  Sx 2, О, Дист., И, О;

6. Gx  Nx 3, 5, Транз;

Здесь  и  означают & и , Gx – Бог х, Sx – субстанция х, Hx – абсолютно бесконечен х, Nx – необходимо существует х. Первый шаг содержит определение 6 (О6). Теорема 7 (“Природе субстанции присуще существование”), на которую есть ссылка на шаге 4, сама доказывается за 11 шагов. Таким образом, всё доказательство имеет длину 18.

Это доказательство имеет (если вообще имеет) весьма отдалённое отношение к философии Б.Спинозы. Ну не пользовался он правилами введения (В) и исключения (И) связок и кванторов, законами дистрибутивности и т.п. Поэтому переключимся на другой вопрос: насколько научна сама рассматриваемая формальная теория? Если теория противоречива, то она ошибочна. Если же эта теория непротиворечива, то она имеет теоретико-множественную модель. Тогда Бог в этой модели – некоторое конкретное множество. Спрашивается, что такого интересного или просто специфического в таком множестве? Да ничего. Ничего существенного важного в этом множестве нет. Слишком «тощая» получилась теория.

Да и зачем настолько нагромождать термины, если целью является доказательство существования Бога? Рассмотрим следующую теорию в языке, содержащем единственное сингулярное свойство Бог(x) («x является Богом») и единственное имя Бог. Единственная аксиома теории выглядит совершенно безупречной.

Иными словами, принимается утверждение, что Бог, вне всяких сомнений, имеет свойство являться Богом. С содержательной точки зрения было бы нелепо утверждать (хотя чисто формально это возможно), что Бог Богом не является.

Докажем теорему о существовании Бога, воспользовавшись системой натурального вывода.

2. xБог(x) 1, в. (введение квантора существования )

3.  xБог(x) 1-2,  в (введение знака выводимости  ).

Итак, доказана теорема «Существует такое x, что x является Богом». Зачем понадобилось это пародийное доказательство? Затем, чтобы показать всю нелепость игры словами. Если Бог – всего лишь формальный объект, то что непротиворечивого и нетривиального можно сказать о таком объекте? Да ничего. Вся суть в том, что Бог ни в каком разумном смысле не является не только формальным объектом (тем же множеством, например), но и вообще объектом. Для религиозных людей это ценность, к тому же величайшая. А ценности и знания – знаки принципиально разных типов.

Доказывать существование Бога средствами логического вывода – такая же нелепость, как доказывать таким образом существование любого из читающих эти строки. Существование каждого из нас доказывается фактами, а не является следствием каких бы то ни было аксиом или постулатов. Причём эти факты могут быть проверены и воспроизведены любым наблюдателем. Ценности же по своей природе от фактов не зависят (пусть в армии одни трусы, но воин должен быть храбрым; пусть в мире царит зло, но всемогущий Бог должен быть добрым и т.д.). Рассуждения о Боге относятся к сфере аксиологических суждений, которые не основываются на фактах и не относятся к выводному знанию, т.е. не образуют теорий. Если же аксиологические суждения подменяются теориями, в которых место ценностей занимают вербальные игры, то такие теории не имеют отношения не только к ценностям, но и к науке. Ведь никаких знаков объективной реальности, т.е. знаний, в них нет. Из этого видно, что наличие доказательств как таковых ещё не решает вопрос о научности этих доказательств. Мало иметь доказательства. Необходимо ещё, чтобы эти доказательства оперировали знаниями. В противном случае они не имеют отношения к науке, являются лишь её более или менее удачной имитацией.

Итак, в философии обычно не доказывают, хотя сплошь и рядом встречаются случаи имитации доказательств (однако вряд ли среди философов найдутся массы желающих этот факт признать). Но как отличить подлинные доказательства от их имитации? Тут мы сталкиваемся с новой ситуацией. До сих пор формы текстов удавалось выделять наглядно, т.е. они визуально различались между собой. Однако ничего подобного в отношении формульных бездоказательных и доказательных текстов нет. И то, и другое содержит формулы, но сцепляются ли эти формулы в доказательства? Просто посмотрев на текст, этого различия не уловишь – оно принципиально не наглядно. Здесь требуется скрупулезный анализ. Поскольку теория доказательств в данной статье не рассматривается, поставленный вопрос оставим без ответа.

4. Цитирование как форма обоснования идей

Так какая же форма текстов преобладает в философской аргументации, если исключить из рассмотрения редкие доказательства и вводящие в заблуждение имитации доказательств? Возможно, для кого-то ответ покажется неожиданным и странным: за исключением имитации доказательств главной текстовой формой обоснования идей в философии является цитирование.

В отличие от имитации доказательств, которая непригодна по своей сути (независимо от того, сознательно или нет философ имитирует доказательства), цитирование как процедура обоснования идей вполне легитимна. Именно цитирование заменяет в философских текстах место доказательств. Более того, далее будет рассмотрен пример сознательного противопоставления цитирования доказательству.

О каких персонажах идет речь? Разговор о математических доказательствах и опровержениях (поводом к которому послужил сюжет с многогранниками) ведётся в некоем вымышленном классе, который И.Лакатос действительно считает передовым. Но не являются ли все рассуждения вымышленных героев и их учителя всего лишь фантазиями придумавшего их автора? Здесь мы подошли к самому существенному пункту. Так оно и было бы, если бы И.Лакатос предусмотрительно не раздвоил текст книги. В самом буквальном смысле: суждения и остроумные реплики персонажей сопровождаются на протяжении всего текста ссылками на реальные высказывания математиков и философов, занимающие значительную его часть, иногда более половины (см. изображение стр. 46-47). Тут уже не до шуток – ссылки и цитаты должны быть точны. Допустим теперь, что в действительности Гаусс, Пуанкаре, Гильберт или кто-то другой из многочисленных философов и математиков, которых цитирует И.Лакатос, не говорили и не писали того, что им приписывается. Легко себе представить смущение автора сочинения об истории якобы по сути своей нестрогой и неформальной математики. Его знания лишили бы основ, превратили бы в бездоказательные рассуждения о вымышленных мирах.

Так что же выбрать в качестве адекватной философии математики – «мрачную» метаматематику Д.Гильберта или весёлую цитат-философию И.Лакатоса? Дело вкуса, конечно. Но при этом никуда не уйти от того, что метаматематика основана на доказательствах, тогда как тексты И.Лакатоса – на цитатах. Изучать метаматематику – дело трудное, требующее времени и сосредоточенности. А читать книгу Лакатоса легко, это можно делать даже за чашкой чая. Что бы вы ни выбрали, это выбор между наукой и беллетристикой, хотя эта последняя держится на цитатах.

Например, литературовед может выдвигать самые необычайные интерпретации анализируемого произведения, проявляя буйство фантазии, но становится очень точен и строг, когда дело идет о тексте самого произведения. Не знать или не точно цитировать источник гибельно для специалиста по гражданской истории. Но что ограничит его в выборе трактовок описываемых по источникам исторических событий, если кроме требования точного цитирования других ограничений нет?

Вообще, посредством механизма цитирования увидеть различие между наукой, идеологией и теологией нельзя. Цитирование всё смешивает. Но и без цитирования наука существовать не может. Процедура цитирования занимает в науке необходимое, хотя и скромное, отнюдь не самодовлеющее место. Оно играет лишь вспомогательную роль в создании и бытии текстов в науке и ориентированной на науку философии. Зато в остальной философии и других ориентированных на гуманитарную проблематику дисциплинах такая текстовая форма обосновании идей, как цитирование, играет ведущую роль.

5. Итоговая классификация форм текстов

В заключение полученные формы текстов сведём в классификационную схему (см. рис. ниже). Построенная иерархическая структура текстом не является, т.к. во-первых, представляющая её схема непосредственно не может быть преобразована в линейно упорядоченную последовательность, и, во-вторых, стрелки и прямоугольники не относятся к знакам алфавита. Любая из этих двух характеристик уже не позволяет схеме быть текстом. Однако, внутри прямоугольников содержатся короткие тексты. Тем самым вся схема в целом представляет не текст, а гипертекст.

Отказавшись рассматривать здесь гипертексты, мы отнюдь не хотели сказать, что схемы, таблицы, графики, рисунки и иные графические объекты не являются формами обоснования идей. Напротив, роль графических объектов в рассматриваемом вопросе трудно переоценить. Скажем, результаты полевых изысканий геологов или биологов далеко не всегда могут быть адекватно описаны при помощи слов. Поэтому данный вопрос требует специального исследования, которое, увы, находится за рамками компетенции автора.

Конкретные тексты могут содержать в себе части разных форм, к которым данная классификация и применима. Форму текста в целом можно определять по объёму преобладающих в нём форм. Но это не всегда позволяет адекватно оценить текст, поскольку значимость меньших по объёму форм может перевешивать значение преобладающих форм. Например, если в философском тексте содержатся весомые доказательства, обосновывающие содержащиеся в нём идеи, то количественное перевешивание бесформенной формы уступает место доказательной форме. Или, если в опять-таки в целом бесформенном философском тексте для его обоснования весомо значение приведённых цитат, то следует считать определяющей форму цитирования.

Иными словами, коль скоро речь идёт о формах обоснования содержащихся в тексте идей, то на первый план выступают не количественные, а качественные характеристики его форм. Как обосновывает свои утверждения автор текста, к каким формам он для этого прибегает и насколько на самом деле эти формы существенны для данного текста? Предположим, в тексте встречаются формулы. Насколько они действительно необходимы? Может быть, ничего существенного в обосновании не будет потеряно, если все эти формулы попросту убрать? Когда выразить некую мысль можно и без формул, тогда так и нужно поступить. В противном случае формулы оказываются средством придания тексту мнимой научности, которой на самом деле нет и в помине. Или, если выраженная в тексте мысль тривиальна, то незачем обращаться к цитированию авторитетов, чтобы её подтвердить. Неуместно приведённые в прозаическом тексте стихи только портят дело. И т.д. – сказанное касается всех рассмотренных форм текстов.

Источник